Ужас ясновидения охватывает меня: я понимаю, что сейчас, в этот момент, то есть в тот момент, который мне снится, все происходит за год-два до того времени, когда Э. М. пошла к врачу и ей поставили рак на четвертой стадии. Это было летом 2009 года, а 7 января 2010 года она умерла. Я понимаю, что должен предупредить. Но все веселятся, и я не могу сказать, произнести вслух. Тогда я пишу на бумажке – рука налита свинцом, едва вывожу буквы: "У Э. М. рак, надо срочно к врачу". Протягиваю Оле – она выбрасывает, не читая. Пишу еще раз, протягиваю ее отцу – он выбрасывает, не читая. Пишу в третий раз: "Э. М.! У вас рак!
Срочно бегите к врачу, еще есть время!"
Она читает, хохочет красивым глубоким смехом и выкидывает записку.
Потом уходит, громко цокая высокими каблуками по стеклянному полу.
Деньги
"Почему-то раньше просто было получить деньги.
В кассу приходишь, и все дела. И зарплата, и гонорар в издательстве или на киностудии. А сейчас такие сложности, какие-то бланки, счета, обязательно перевод на карточку…" Говорю об этом с каким-то рыжим стариком, сидя в очереди в Сбербанке.
Бедные дети министра!
Я читаю статью в газете о каком-то министре, который был чрезвычайно жесток к своим детям.
Второй сон. Из гостей
Мы с Ирой в гостях. Много народу. Прощаемся, уходим.
Выходим из квартиры вместе с каким-то приятным мужчиной. Пробираемся через какие-то ремонтные завалы. Я натыкаюсь на ведро грязной воды. Злобно опрокидываю его. Вода выливается на грязный, в опилках и цементной пыли, пол. Становится еще грязнее.
Я возвращаюсь, потому что забыл портфель. Ира идет со мной. Этот мужчина говорит, что подождет нас внизу.
Мы снова выходим и не можем узнать его среди людей, толпящихся во дворе.
– Как он выглядит? – говорю я Ире.
– Забыла, – говорит она.
– Эх ты, художница! – говорю я. – Человека запомнить не можешь.
Она снисходительно смеется.
Красивые книги
На ковре, очень красивом – пристально рассматриваю и подробно запоминаю его узор, – стоит стопка книг, тоже очень красивых.
Второй сон. Зритель
Сижу в кресле перед диваном. На диване молодая женщина и мужчина, тоже молодой. Женщина слева, мужчина справа от меня. Они целуются и собираются заняться любовью. Женщина вот уже только в кофточке, все остальное снято. Мужчина снимает штаны, достает презерватив, пытается надеть. Не получается – нет достаточной эрекции.
Говорит – не ей, а мне:
– Просто я не могу в присутствии, так сказать, зрителя. Наверное, у вас тоже не стоит?
Я говорю:
– Нет, у меня стоит.
Женщина ногой трогает меня сквозь брюки и говорит мужчине:
– Да, у него стоит, правда!
Львы
С дороги виден простой деревянный дачный дом. Но – с мраморными львами у крыльца. Во сне вспомнилось, как по телевизору показывали дачу Собчака и как его жена объясняла, что львы у входа вовсе не мраморные и куплены по 10 евро штука.
Штучки
Маленькие, почти кукольные наряды. Накидки, блузочки, чепчики – шелковые, подбитые птичьим пухом, от этого почти упругие на ощупь. Их целый шкаф. Я их перебираю. Вижу, что они очень старинные.
Атеист
В сельском клубе, как на картинах художников тридцатых годов – бревенчатые стены с плакатамипортретами, лампочка на проводе с дощатого потолка свисает, – мужичок читает стишок о том, как он порвал с религией.
Его спрашивают:
– Егорыч, ты чего? Правда, что ли?
Он отвечает:
– Да ну вас! Шутю, конечно!
Часы-грибы-глаза
Часы, как грибы, под забором. Все мои старые наручные часы. Все часы, которые у меня были за мою жизнь.
Тихо тикают в траве. Глядят в небо циферблатами.
Мужчина и женщина
Мужчина должен поговорить и уйти.
Вижу это как бы с точки зрения женщины.
Но он уходит, не поговорив.
Во сне думаю – а кто я в этом сне? Всё сразу: мысли этой женщины – я; мужчина – тоже я; ну и сторонний наблюдатель – конечно, я.
Внук
Большое восточное семейство нянчит внуков. Один из внуков – белый. Ну, не совсем белый, но явно белее остальных ребятишек.
Вспоминаю, как моя знакомая Таня Н. рассказывала, что ее сын одно время собирался жениться на афганской девушке. И она заранее горевала, что внук будет воспитываться в большой афганской семье, будет говорить только на их языке и не сможет – не захочет – выучить русский.
Всё сначала
Бедная прибрежная деревня, где все время начинают всё сначала. Где все время строят новые домики и лодки – вместо смытых бурей и утонувших.
Знак
Человек читает вслух перехваченное письмо: "Приеду к вам, будем играть на фортепьяно".
– А фортепьяно-то у них нет! – говорит он. – Значит, это что-то значит. Что ж это такое? Наверное, рация!
Все вокруг смеются:
– Ага! Радистка Кэт! Русская пианистка! Ладно тебе!
– Нет, нет, – говорит он. – Это точно какой-то знак.
Поездка
Мы живем в деревне. Надо съездить за водкой.
Едем на машине, разбитая сельская дорога, все время крутые повороты, много встречных машин, очень узко.
Потом перед нами скала. Она перегораживает дорогу.
Надо бросать машину и лезть наверх. Скала вся заросла шипастыми растениями, пятки колет даже сквозь подошвы. Даже проснулся на секунду от боли в пятке, как будто укололся.
Снова заснул и вспомнил, что в этой деревне вообще все растения, все кусты – в шипах.
Перелезаем через скалу. Мы уже без машины, идем пешком. Вдруг оказывается, что по этой заброшенной ухабистой дороге едет троллейбус. Садимся в него.
Приезжаем на железнодорожную станцию. Там огромный базар. На прилавках – буквально всё, любые товары. Водка, вино, что хочешь. Но темновато и грязновато.
Для сердца и для легких
Выхожу из кафе. Там остались мои друзья. Стою у входа и болтаю по мобильному телефону. Я вышел специально, чтобы поговорить, потому что там внутри плохая связь. Вдруг вижу – какая-то женщина входит в кафе, и мне ужасно не хочется, чтобы она туда вошла и увидела моих друзей. Я ее громко зову, она не слышит, я зову еще, еще. Наконец она оборачивается и неохотно подходит ко мне.
Я расстегиваю рубашку и показываю ей, что у меня на груди две крышечки. Справа и слева. Они отвинчиваются. Одна "для сердца", другая "для легких". Это я ей объясняю.
– Ты заболел? – спрашивает она.
Видно, что она не очень-то мне сочувствует.
– Да, – говорю. – Как видишь.
Мы молчим.
Какой-то маленький мальчик смотрит на мою оголенную грудь, на эти крышечки, хочет потрогать их грязными руками. Бью его по рукам.
Тесно, неудобно
Человек сидит в самолете у прохода. Опустил столик, поставил на него компьютер, достал газеты. Другой сидит у окна и все время выходит – то в туалет, то просто пройтись по салону. Первый с трудом дает ему выйти – защелкивает столик, берет компьютер на колени, складывает газету. Но сам не встает, не идет размяться или в туалет. Это повторяется несколько раз. Я сижу через проход и наблюдаю эти мучения. Говорю:
– А что бы вам, господа, не поменяться местами?
Но оба отказываются.
Рассказ
Старуха рассказывает мне (я кто-то вроде социального работника): она жила с финном. Она начала с ним жить, когда была у него домработницей. Забеременела, родила ребенка. Ребенка забрали в детдом. Финн скоро умер, у него есть свои дети, которые ее не признают.
Потом она продолжала работать уже на фабрике. У нее из зарплаты вычитали на содержание ребенка в детдоме. А теперь она уже старуха, и ее хотят выписать из Финляндии в Россию. Говорят, что она на самом деле незаконная иммигрантка. Ребенка ей не показывают.
Но она уже не помнит, было это всё или не было.
Ноябрь
Ярославль
Надо ехать в Ярославль на скоростном поезде; где его найти? Ищу вокзал, не знаю, на какой он улице.
Приехал, и сразу: много людей в какой-то большой комнате и на веранде, много столов. Люди едят хлеб, обсыпанный сахарной пудрой. Большие, несуразные белые караваи.
Потом вижу книжный шкаф.
Там одна книга – по виду, какой-то устав, какое-то руководство – напечатана по-армянски, но русскими буквами. Потому что на обложке внизу написано: "Советакан Хайастан" (Советская Армения). В этой книжке лежат фотографии мужчины и женщины – несколько фотографий двух людей. Отдельные, маленькие, как будто отодранные от пропусков.
Второй сон. Котенок
На даче. Второй этаж, входит женщина, про которую я знаю, что это моя любовница и сожительница. Безумно похожа на мою маму – но молодую, когда ей было лет двадцать или двадцать пять. А мне – столько, сколько сейчас. Я знаю, что мы с ней в давней и тяжелой ссоре.
Она входит, очень красивая, ярко одетая, в каком-то нарочитом "народно-греческом" наряде – широкий красный шелковый кушак поверх платья, – и накрашенное смуглым тоном лицо. Зачесанные назад белые волосы. Яркие белые зубы.
Она говорит:
– Я тебя обожаю! (произносит "а! – ба! – жа! – ю!"). Но на даче нет света, и если ты позвонишь в контору и сделаешь, чтоб на даче был свет, я стану обожать тебя еще сильнее! А сейчас я уезжаю, и буду, может быть, завтра, но не знаю точно.
Тут в сером окне – оно серое, потому что дождь идет, – показывается полная блондинка. Она взобралась по лестнице. Лестница прислонена к стене дома. Блондинка заглядывает в комнату, вытянув шею и повернув голову. Похожа на актрису Галину Польских. Короткая белая стрижка-каре.
Мама (то есть первая женщина, но она уже точно мама) видит ее и говорит:
– Боже! Это что? Я не одета!
– Да ты прекрасно одета, – говорю я.
– Не спорь! – говорит она.
Тут во второе окно – комната угловая, и в ней два окна на разные стороны угла, – во второе окно впрыгивает котенок.
Полная блондинка кричит, сунув голову в окно:
– Он хороший! Он мальчик! Он ласковый!
Я беру котенка на руки, показываю маме-любовнице.
Она кричит:
– Выброси его сейчас же!
Я подхожу к окну. Там внизу лежит огромная трехцветная кошка. Имперских цветов – черно-желто-белая.
Я вижу, что тут совсем не высоко, и хочу бросить котенка вниз, к кошке.
Котенок изворачивается, вцепляется мне в рукав и говорит:
– Ни хтю, ни хтю!
То есть "не хочу, не хочу" – тонким детским голосом.
Старик не понимает
Сидит то ли старик, то ли старуха, и не понимает того, что я объясняю. Беспомощная улыбка. Ускользающий взгляд. Жалко.
Изюм и орехи
Мы с Олей ищем, где бы попить кофе. Находим кофейню, там отличный кофе, зато нет никакой еды. Но можно принести с собой. Рядом находим кондитерскую.
Там свежие рулеты с изюмом и орехами. Очень большие.
Я спрашиваю: "Вы можете отрезать половину?" – "Пожалуйста"
Отрезают, кладут в пакет. "С вас четыре тысячи рублей".
Я отказываюсь платить такие деньги, отказываюсь от покупки. Все вокруг меня стыдят. Но я упираюсь – нет, и всё тут. Какой-то джентльмен говорит: "Я возьму, я возьму. А вы странный человек, что не берете".
Я грубо говорю ему, чтобы он отстал.
Мы с Олей выходим. Уже сумерки. Мы идем под строительными лесами. Там почти совсем темно. Кругом раздается стук-звон и сразу стон – это прохожие ударяются лбами о металлические стойки лесов.
Я говорю:
"Нет, сто тридцать пять долларов за половинку рулета – да такого нигде в мире нет".
Мы заходим в какое-то очень дешевое и шумное место.
Я поворачиваюсь в дверях и говорю:
"Давай пойдем еще поищем".
Оля говорит:
"Я устала, я хочу где-то сесть наконец".
Девиз
Молодой человек покупает какую-то висюльку в ларьке. Продавщица говорит: "Девяносто девять". Он кидает в лоток монеты. Продавщица кричит: "Вы что это мне даете?" Смотрю – правда, не десятки, а какие-то кривые медные бляшки. Продавщица возмущается. Он кидает висюльку обратно.
Я смотрю на висюльку – она красивая, треугольная, но неровная, с синей эмалью. Эмалевыми буковками написано "Liberté, Egalité, Fraternité".
Рядом со мной Ира. Она прикладывает эту штучку к уху. Ей нравится. Она покупает.
Запутался
Потерял папку, в ней документы и деньги. Потом соображаю, что не потерял, а мне ее не вернули. Еду в такси.
Вижу, что папки у меня нет. Звоню кому-то и кричу:
– Почему ты мне не отдал папку с документами и деньгами! Меня сейчас таксист высадит из машины!
Таксист останавливает машину и говорит:
– У вас нет денег? Тогда выходите.
Я говорю:
– Да что вы! Я пошутил! Есть у меня деньги, езжайте!
И продолжаю орать по телефону, требовать, чтоб мне вернули папку, потому что там деньги и мне нечем расплатиться с таксистом. Чувствую, что совсем запутался.
Формат
Голоса: "Тебе никто не поверит! Ты не сможешь уложиться в три тысячи знаков!"
Какие-то люди – редакторы, наверное, – сидят за компьютерами. Они все в темно-вишневых свитерах.
Они говорят:
– Об этом написать невозможно!
– О чем об этом? – спрашиваю я.
– Не валяй дурака, – говорят он. – Сам знаешь!
Тост
Мужчина в кафе сидит за столом и рассказывает своим друзьям, как он расстался с одной из двух любовниц.
Сначала постоянно жил в квартире у одной, а с другой время от времени встречался. Но потом с первой расстался, а ко второй переехал жить. И только переехал, как встречает первую. Они в гостинице встретились.
Он приехал в какой-то город со второй любовницей, они поселились в гостинице, и только он вышел в коридор вечером, а там – бабах! – первая. Он ей "здрасьте-здрасьте" и так легонько в щеку чмок! А она прижимается и говорит: "Приходи ночью ко мне в номер, вот эта дверь…"
– И мне так неудобно стало! – говорит он.
Все за столом громко хохочут. И я тоже, за соседним столом, засмеялся. Он оборачивается ко мне:
– Чего ржешь, дурак? Ты думаешь, это к тебе имеет отношение?
– Да нет, не думаю, ты что!
– Нет, думаешь! Ты думаешь, что ты тогда был с моей первой?
– Да как же я мог с ней быть, – говорю я, – если она тебя в свой номер приглашала?
– А вдруг ты бы ушел на это время? И пошел бы к моей второй бабе?
Назревает драка.
Тут официанты уводят меня в другой зал.
Там накрывают стол для банкета.
Я вспоминаю, что пришел именно что на банкет. Случайно пришел раньше и поэтому уселся в общем зале выпить чаю.
Официантка спрашивает:
– Вы какой тост будете произносить?
– А какая разница?
– У нас рассадка в зависимости от тоста, – говорит официантка. – Расскажите мне подробно, какой у вас будет тост, а мы уж вас посадим на нужное место.
Поминки
Мне снится, что я должен пойти на похороны какого-то человека, которого я едва знал. Его должны отпевать в церкви, а потом должны быть поминки.
Я опаздываю, быстро иду. Я прихожу в церковь, и вижу, что его укладывают в гроб, прямо в церкви… нет, в каком-то домике около церкви. Человек пять или шесть возятся у гроба. Голова покойника болтается, гроб очень короткий. Мне объясняют, что у покойника нет ног. Как-то всё бедно, мрачно, равнодушно. Я спрашиваю: "А где люди, которые должны прийти на похороны?" Мне говорят: "А они уже пошли в ресторан, сейчас так принято".
Я говорю: "Да как такое может быть, вы что?" Мне отвечают: "А вот так, такова реальность нынешнего дня".
Прямо такими словами говорят, я запомнил.
Иду в ресторан, это на соседней улице. А там, вижу, много залов, и в каждом – поминки. Но тут я понимаю, что забыл спросить фамилию покойного. Что мне делать? Я думаю, что смогу узнать людей, которые пришли на эти поминки. Тем самым я найду нужный зал, найду, так сказать, свою компанию, и разузнаю, кого хороним. Кого там, в домике около церкви, так небрежно и грубо укладывают в гроб. Я вспоминаю о нем, жалею его, ругаю себя за то, что забыл, как его зовут.
Но я хожу по лабиринту ресторанных залов и зальчиков, и не вижу ни одного знакомого лица.
Вдруг оказываюсь в жарком кафельном коридоре. Толкаю дверь, думая, что там кухня, – но вижу, что это большой бассейн, и сбоку вход в раздевалки и душевые.
Думаю: ну, хоть поплаваю. Иду в раздевалку, снимаю с себя костюм, в одних трусах иду в душевую – там несколько кабинок, – моюсь под душем, и вдруг входит здоровенная, толстенная черноволосая бабища в белом халате. Как будто повариха или судомойка – какой-то у нее кухонный вид. На секунду я думаю, что это уборщица в бассейне, раз она сюда пришла. Но она снимает с себя халат, при мне, я пугаюсь, но вдруг вижу, что это очень толстый мужик. И халат у него не поварской или уборщицкий, а очень даже купальный, махровый. Он спокойно моется, полощет свои причиндалы. Там еще какие-то дети вокруг, тоже моются под душем. Но я уже бегу в бассейн.
Плаваю и вспоминаю покойника в том домике около церкви.
Сын
Я жду в гости Андрея Лебедева, мы с ним учились на отделении классической филологии один год: он приехал из Ленинграда, а потом обратно уехал. Вот он приходит. Во сне он очень, просто невероятно длинный < на самом деле он не такой уж высокий >. Я хочу его обнять – ему приходится нагнуться.
Вдруг вбегает мальчик лет восьми. Я говорю Андрею Лебедеву: "Это мой сын" < на самом деле у меня никакого сына нет >. Мальчик – с выпавшими молочными зубами. Он говорит, шепелявя: "Мы будем ужинать наконец?"
Второй сон. Зять
Жора Зыков, муж моей дочери Иры, идет по двору.
Я смотрю на него с балкона. Он идет ко мне и что-то несет – во сне я знаю, что у него в сумке, и я жду, когда он принесет "это". Дождь капает. Жора идет под большим зонтом.
Почему-то мне не хочется, чтобы Жора думал, что я его дожидаюсь. Значит, решаю я, мне надо быстро выскочить и намочить под дождем свой зонт. Тогда Жора подумает, что я только что пришел. Двор очень большой, думаю я, и пока он дойдет от арки до подъезда, я успею.
Тут я вспоминаю, что мой зонт лежит в багажнике машины. Я выбегаю, открываю багажник, достаю зонт, и всё это делаю, спрятав лицо, засунув голову в багажник, чтоб он не увидел меня, когда будет проходить мимо. Слышу, как хлопает дверь подъезда. Вот, думаю, вот и хорошо. Я сейчас его догоню, и получится, как будто бы я возвращаюсь откуда-то. Взбегаю на крыльцо, вхожу в подъезд – Жоры нет. Это соседка вошла, вот она стоит, дожидается лифта.
Я понимаю, что Жора просто ошибся подъездом.
Подымаюсь наверх, захожу в квартиру и жду, когда он позвонит в дверь. Звонка всё нет и нет. Высовываюсь из окна – Жоры нет. Ищу его глазами по всему периметру нашего огромного двора. Ага, вот он где – у самого дальнего подъезда. А может быть, он шел вовсе не ко мне? Как странно! – думаю я.
Литература
Две фигуры на лестнице в нашем подъезде. Нежная барышня и грязный бомж.
Подходит дамочка в пиджаке и кофточке, со шнурком, повязанным как галстук. По виду – типичная училка.
Она говорит мне:
– Денис, это два воплощения великой русской литературы!