Храм
Приснился огромный храм, состоящий из многих секций. В середине нечто вроде широкого длинного коридора, а налево и направо – арки, ведущие в эти "секции", то есть собственно в церкви разных конфессий.
Но в конце есть и помещение для неверующих.
Так прямо и написано над аркой: "Церковь неверующих в Бога"
Захожу туда.
Там по стенам развешаны большие фотографии – смуглые мужчины с бородами, женщины в просторных балахонах, босоногие дети, белые домики на горных склонах, узкие улочки с торговцами, с ослами, с тележками. Что-то ближневосточное.
Сидят люди на стульях. Лектор рассказывает, что довольно давно вот в этих местах – лектор показывает на фотографии – жил человек по имени Иисус Христос, добрый и честный, он призывал к миру, к равенству. Потом его казнили. Но люди его помнят.
Кто-то спрашивает:
– Это он на снимке?
Лектор отвечает:
– Это точно не известно.
Ария
Четыре девушки поют, звонко и красиво.
Одеты как карточные дамы – трефовая, червовая, пиковая и бубновая.
Какая-то оперетта, наверное.
Экзамен
Подбираю тексты для экзамена по английскому языку, для сдачи кандидатского минимума.
Листаю толстые старинные книги. Выбираю отрывки потруднее, а шрифт – понепривычнее. Спрашиваю сам себя – зачем это надо? Кому нужен такой английский? Зачем ставить перед людьми лишние препоны? Но сам себе отвечаю: "Так всегда было. Так принято. Значит, и сейчас пусть так будет".
Второй сон. Неловко
Ксения С., школьная подруга Иры, скачивает какие-то драйверы у меня с ноутбука.
Неожиданно на экране появляются фотографии, которые я не хочу, чтобы видели. Например, снимки, где я голый. И вообще мне неловко.
– Ну и подумаешь! – говорит она, словно отвечая на мои мысли.
Третий сон. Старые машины
Знаменитая актриса (я знаю во сне, что эта женщина – знаменитая актриса) жалуется, что не может сдать свои старые машины на утилизацию, на свалку. Говорит, что ее дача превратилась в склад разбитых автомобилей.
Июнь
Выбор водки
Врач сказал, что надо пить 50 граммов водки в день.
Надо купить водки. Но какую водку брать? Не для пьянства же, для здоровья. Мы с моим приятелем Юрой К. стоим у полок супермаркета. Огромный выбор. Ничего не понятно.
В конце концов я достаю снизу, из глубины самой нижней полки – причем оказалось, что там холодильная полка, – ледяную бутылку водки Absolut. Она сразу запотевает. Ах какая прелесть. И вообще это отличная водка. Но потом вижу, что она на смородине. Absolut Curant. Начинается спор, хорошо ли это во врачебных целях или надо искать обычную, чистую водку.
Басы
Говорю с кем-то – несколько человек, мы стоим в коридоре какой-то квартиры – о музыке, об опере, о певцах-басах. Говорю, что пластинка Шаляпина меня совсем не впечатлила. Ну, голос, ну, бас. Ну и всё. Мало ли басов я слышал. Не лучше и не хуже. Нет, нет, отличный, прекрасный голос. Но вот того чуда, волшебства, гения, о котором пишут во всех мемуарах, не почувствовал.
На меня смотрят с осуждением. Потом смеются. Кто-то говорит:
– Ну, зато он честный.
В гостях
Снится, что я пришел в гости к Толе Голубовскому.
Ничего особенного. Реальный поход в гости. Звонок в дверь, здрасте-здрасте, вот бутылка, вот цветочки, большая комната, книжные полки до потолка, накрытый стол, всё очень вкусно, сидим, болтаем, вот и всё.
Потом я во сне вспоминаю, что мы на самом деле должны пойти в гости к Толе Голубовскому.
Просыпаюсь, смотрю в книжке. Да. На восьмое июня записано. А сегодня только третье.
< Но никаких чудес и предвидений. Потому что мы и до того несколько раз у него были в гостях. И я прекрасно помню, как у него всё там выглядит. >
Второй сон. Аландские острова
Катаюсь с горки на санках, на даче, там такой отличный спуск с берега к реке, всегда ребята катаются, а я никогда не катался, но вот тоже решил попробовать, на старости лет.
Сажусь на саночки, такие вот с пестрыми деревянными рейками и алюминиевой спинкой, едва умещаюсь, боюсь эту спинку погнуть, но ничего, вроде нормально.
Беру в руки веревку, натягиваю ее, отталкиваюсь ногой и – вжжихх! – понесся вниз, подпрыгивая, мимо черных замерзших кустов, прямо к реке. Ветер, снег, отлично.
Остановился, слез – смотрю, куда-то не туда приехал.
Совершенно незнакомый вид. Дома на горке стоят – не было там никаких домов.
Однако беру санки за веревочку, тащусь вверх. Иду по аккуратному нерусскому городку. Весь в снегу, на веревочке санки тащу.
Какой-то дядя в шапке с помпоном на меня смотрит.
А я как раз сморкаюсь в два пальца. Потому что лень за платком лезть в карман брюк – я в какой-то длинной тяжелой куртке. Дядя осуждающе качает головой и говорит:
– Ai-ai-ai! – Именно так, не по-русски айайайкает.
Вспоминаю, что у меня был точно такой случай. Высморкался на пустой улице городка Мариенхамн, на Аландских островах, и только высморкался, как из арки вышел толстый строгий швед, покачал головой и сказал "Ai-ai-ai".
Ага. Значит, я на Аланды угодил? Оглядываюсь. Нет, совсем не похоже.
Иду дальше. Санки громко скребут по булыжной мостовой.
И вообще лето.
Лена Щербакова
Улица Грановского, где я жил в детстве.
Фонтанчик, который не работал. Мы вокруг играли.
Строили из песка какие-то гаражи. Играли в воинскую часть, и вот у нас были гаражи для танков.
Лена Щербакова жила на третьем, кажется, этаже. Она была красивая девочка, всем нравилась. Учила мальчиков целоваться.
Вот она высунулась из окна и что-то кричит. Рукой машет. Мы головы задрали, стали ей отвечать. На минутку оставили игру.
И я нечаянно раздавил гараж. И танки внутри, из спичечных коробок.
Ребята на меня обиделись.
А я – на Лену Щербакову. Потому что это из-за нее.
Женщина в бежевом
Еду в метро. Напротив меня сидит женщина в бежевом.
Я вижу, что она очень боится мужчину, который сидит рядом. Он, кстати, со спутницей. Но все время наваливается на женщину в бежевом, а потом сваливается на пол и бегает-ползает по вагону на четвереньках.
Женщина в бежевом смотрит на меня растерянно.
Я смотрю на нее, глазами показываю, чтоб она не боялась. Жестом показываю, что мужчина, который ползает по полу, больной, ненормальный.
Голос в громкоговорителе сообщает, что на конечной станции авария и чтобы мы сохраняли спокойствие.
Но мы уже подъехали к конечной станции. Это Калужская, как она была в середине шестидесятых. Платформа под стеклянным куполом. Правый путь, левый путь.
Тупик. Поезда приходят и уезжают назад. Вот и наш поезд приехал, остановился. Мужчина на четвереньках выходит. Все выходят, кроме женщины в бежевом. Она остается в вагоне, туда еще заходят люди, и поезд медленно едет назад, скрывается в тоннеле.
На платформе толпа. Наш поезд приехал на левый путь, а правый свободен. Толпа стоит растянутым кругом – в середине ничего, только запачканный кровью пол.
А на рельсах – какой-то мясной ошметок.
В толпе рассказывают, что женщину утянула под приближающийся поезд ее пятилетняя дочка. Сильно дернула за рукав, и они обе свалились. Дочка жива, ее увезли на "скорой", вот здесь носилки стояли – какаято тетка тычет пальцем на кровавое пятно на полу, – а мать погибла, мать сразу насмерть.
В толпе ругают детей.
А я думаю – кто же эта женщина в бежевом?
Зачем она приехала и тут же уехала, не выйдя из вагона?
Плебеи
Семейная ссора у каких-то плебеев.
Грязная комната. Лампа с косым картонным абажуром.
Лысый пьяный отец. Пьяная дочь в расстегнутой кофте. Вываливается грудь. Из сосков торчат ниточки.
Отец ей что-то негромко говорит, она орет, что сейчас его убьет.
Потом они оба падают на пол и засыпают.
Второй сон. Окраина
Я в ужасной, грязной, темной, тесной квартире на окраине.
Ира меня уговаривает уехать отсюда. Уговаривает "вернуться" (непонятно куда).
Я возмущенно отказываюсь.
Соврал
Оля Новикова дарит мне свою книгу, надписывает. Говорит:
– А ты мне свою подаришь?
Я говорю:
– Ой, прости, у меня нет. То есть в смысле – нет с собой!
Говорю это, и понимаю, что глупо соврал.
Разговор происходит у меня дома. Я принимаю гостей.
На самом деле у меня, конечно, есть экземпляры. И еще смешнее: что значит "нет с собой"? Мы же не на тусовке. Какое еще "с собой", я же у себя дома. Несколько пачек стоят в другой комнате, около книжного шкафа.
Однако вру в глаза.
Ключи
В узкой комнате без окон разбираюсь в связках ключей. Нахожу ту, которую искал, но от какой она квартиры и зачем мне нужны эти ключи – не знаю. Забыл, не могу вспомнить.
Снаружи меня ждет Ира, громко торопит меня из-за дверей.
Падение евро
Серый металлический цилиндр, как бы патрон, примерно 30 см в длину и 5 см в толщину.
Это цилиндр и есть "падение евро". Не евро, которое падает, а само падение, сам этот факт.
Вокруг цилиндра стоят банкиры – по всему видно, что банкиры: пузатые и в жилетках. Они говорят:
– Мы не скрываем падения евро! Вот оно! Вот!
И показывают на цилиндр.
Он стоит в стеклянном шкафу.
И все вокруг стеклянное – столы, стулья, стены, пол.
Спектакль
Я сижу в кафе.
Несколько человек ко мне подходят и говорят, что на третьем этаже театр и там играют спектакль для детей под названием "Денискины рассказы". Эти люди – немолодые мужчины и женщины – говорят мне, что этот спектакль – по несуществующим "Денискиным рассказам". В смысле, по каким-то другим, неправильным.
Они говорят, что я должен пойти, возмутиться, вмешаться и прекратить безобразие. Но я отмахиваюсь.
Тогда они чуть ли не силой тащат меня наверх, на третий этаж.
Я вхожу в зал на последних минутах спектакля. Дети поют песню со словами "солнце на травинках, солнце на тропинках", на сцене пионерский лагерь. То есть ничего похожего на "Денискины рассказы". Но героев зовут Дениска, Мишка и Алёнка.
Спектакль кончается, артисты кланяются, все аплодируют.
Я стою у входа в зал, у самого последнего ряда, и аплодирую тоже.
Почему-то мне не хочется поднимать скандал.
Изюм
Пересаживаюсь с поезда на поезд; мне кажется, что я уже долго путешествую. У меня тяжелая сумка. Раскрываю: там большой пакет с изюмом, кило на два-три, и сверху – маленькие жестяные баночки с трубочным табаком. Похожие на ту баночку-коробочку табака "Годфри Филипс", которую мне подарила Лариса в 1971 году, кажется (Ларису и ее подарок я вспоминаю во сне, и во сне удивляюсь, что помню). А также похожие на коробочку с чаем, который я заваривал вчера в редакции, – тоже маленькая и круглая.
Я решаю выбросить изюм. Вынимаю из сумки пакет и пихаю его в урну. Урна узкая. Пакет лопается, изюм сыплется. Баночки с табаком тоже вылетают из сумки на асфальт. Думаю – подарить их, что ли, кому-нибудь, кто трубку курит. Потом думаю – да наплевать.
Вспоминаю: я бросил курить в 2002 году. Значит, я до сих пор таскаю с собой табак. Значит, сколько уже лет я езжу с этой сумкой? Неужели восемь лет?
Ногой сгребаю рассыпанный изюм поближе к урне.
Оглядываюсь. Большая вокзальная площадь, все красиво, чисто, стеклянные зеркальные стены домов вокруг.
Академик
Газета, в ней интервью с каким-то академиком Фирсовым.
Вдруг появляется сам академик Фирсов, физик. Пожилой, загорелый, красивый, с молодой некрасивой женой. Она сразу начинает рассказывать, какой у них одаренный ребенок. Тем временем мы все поднимаемся по лестнице – вернее, по наружному карнизу огромной лестницы. Мы идем с наружной стороны перил, вот. В середине большой пустой проем. Так было – во сне вспоминаю я – в доме, где жил мой друг Андрей Яковлев.
Карниз узкий, в некоторых местах обломанный. Мне страшно. Академик Фирсов спрашивает, чем здесь воняет. Я говорю:
– Там внизу кухня, буфет какой-то.
Он говорит:
– Но почему такая вонь?
Я говорю:
– Теплый воздух поднимается кверху. Вы же физик, должны понимать!
Второй сон. Дождь
Старый Тишинский рынок, какой он раньше был. Коричневые большие павильоны, маленькие одежные магазины. Комиссионки и уцененки. Дождь идет. Деревянные решетчатые помосты поверх луж.
Женщина говорит, чтоб я ее подождал, и забегает в такой вот магазинчик.
Я жду. У меня промокли ноги. Вода заливает деревяшку, на которой я стою. Дождь идет так сильно, что грязь брызжет на меня снизу. Холодно. Я бормочу: "Ну, кем это надо быть! Чтоб так заставлять ждать!"
Звоню ей по мобильному. Там механический голос:
"Данный клиент в нашей гостинице не зарегистрирован". Ужас. Под ногами ручьи грязной воды. Я бегу к тому магазинчику – он закрыт. К другому – тоже закрыт. Я промок до колена. Все магазины закрыты, все павильоны, где торгуют разным рыночным товаром, мясом и овощами, – тоже.
Звоню еще раз. Гудки. Что-то щелкает. Мне кажется, что она отвечает, но очень тихо, щелчки мешают, плохая связь.
Я кричу: "Алло! Алло!"
И на всю пустую, затопленную дождем площадь, из всех динамиков, развешанных по фонарным столбам, она отвечает:
– Да! Да! Я тебя слушаю! – Она говорит гулким, низким, почти мужским голосом.
Голос мамы
Дача. Из-за двери слышно, мама с кем-то разговаривает. Кажется, по телефону. Потому что я не слышу второго собеседника.
< 11 июня у мамы день рождения – но вот приснилась на два дня позже. >
Кисея
Опять дача. Кисея, кружева на окнах. Занавески-бризки. Маленькие гвозди вбиты в оконные рамы примерно на уровне глаз. На гвозди натянута леска, то есть не леска даже, а такая белая синтетическая нитка, она держит бризки. Они всегда сдвинуты.
За окном кто-то проходит, идет от калитки и мимо окна. Наверное, мама. Я не хочу смотреть, я отворачиваюсь, делаю шаг в глубину комнаты. Я специально повесил бризки, чтобы она не заглядывала в окна.
Задача
Они сидят в разных комнатах. Они не видят друг друга.
Но я наблюдаю за ними – за каждой из них – через зеркальные стекла. Поэтому меня они тоже не видят.
Они хотят друг друга убить. Причина какая-то странная. Чисто теоретическая. Это психологический эксперимент. Девушки решают логическую задачу. Что-то похожее на знаменитую "дилемму заключенного" – есть такая задача, что выгоднее: признаться, уйти в несознанку или оговорить подельника? Учитывая при этом, что перед твоим подельником стоят точно такие же вопросы. Так вот, девушки решают, что им выгоднее – ликвидировать соперницу, примириться с тем, что у бойфренда есть любовница, или уступить? Каждая принимает решение номер один.
Но тут игра кончается.
Каждая звонит своему киллеру и "заказывает" другую.
У них злые, решительные лица.
Я понимаю, чем дело кончится.
Я стучу в зеркальные стекла и кричу: "Стоп! Всё! Хватит!"
Они не слышат.
Массажист
Хочу договориться с массажистом (у меня болит спина). Но не получается. Он всё время занят. Или у него что-то срывается. Я его спрашиваю:
– Послушайте, может быть, вы вообще заняты, вообще не сможете мной заняться, тогда скажите прямо.
Он говорит:
– Что вы, что вы! Я обязательно вами займусь. Завтра.
Давайте завтра в шесть.
– Хорошо, – говорю я. – Значит, завтра в шесть.
– Только вы мне позвоните часика в три на всякий случай, – говорит он.
Тьфу!
Второй сон. Водевиль
В машине сидит женщина, красивая, темноволосая.
Я тоже сижу в этой машине, мы оба на заднем сиденье.
Она говорит мне:
– Ты теперь мой! – И шоферу: – Трогай!
Машина будто нехотя трогается.
Я говорю:
– Нет, я женат, я люблю Олю.
– Нет, мой! – говорит она. И шоферу: – Едем быстрее!
– Водевиль какой-то, честное слово, – говорю я.
Уже непонятно, ей говорю или сам себе, просыпаясь.
Опера
Я в театре, слушаю "Князя Игоря" в концертном исполнении. Мне снится спектакль, на котором я был когда-то.
Слушаю дуэт Кончаковны и Владимира Игоревича.
То есть дуэт половецкой княжны и русского княжича.
Половецкую княжну поет высоченная блондинка с голубыми глазами. Арийская женщина. Валькирия.
Русского княжича поет небольшого роста жгучий брюнет, смуглый до черноты.
Великолепно поют. Но мне смешно. Я смеюсь, сначала тихо, потом громче. На меня шикают. Потом просто скатываюсь на пол (сижу в первом ряду). Меня выводят.
В коридоре меня ждут певцы. Кончаковна и Владимир Игоревич говорят:
– Как вам не стыдно, вы же специалист по межнациональным отношениям! Это так неполиткорректно с вашей стороны!
– Стыдно, стыдно, – говорю я. – Я больше не буду.
Старуха
Ищу в толпе старуху по имени Алёна Ильинична. Кричу, зову, чуть голос не сорвал. Наконец она отзывается.
Она с коляской, нянчит правнука. Рядом с ней странная какая-то фигура, как будто коротко стриженная девушка. Оказывается, это ее внук. Отец вот этого ребеночка, который в коляске.
Зачем мне эта старуха?
Щенок
Котенок грызет дохлого щенка таксы, объедает ему уши. Отнимаю, рою ямку, закапываю мертвого щенка.
Котенок все время путается под ногами, мешает, я его случайно чуть не рубанул лопатой. Даю ему хорошего пинка. Он летит, кувыркаясь. Жалобно мяукает, смотрит на меня растерянно.
Жалко обоих. Щенка в особенности.
В поезде
У меня в поезде украли чемодан. Украли очень хитро – мой чемодан превратился в чью-то сумку. Точно такую же по фасону, но маленькую. И ничего не докажешь…
Второй сон. Маленькие острые железки
Домработница сдирает бумагу, которой заклеена стена. Это не обои, но и не подклейка под обои. Это как бы "вместо обоев" – проще, грубее, большие серые квадраты бумаги, которая от старости уже пожухла и стала пузыриться, и вот домработница ее сдирает.
К этой бумаге железными скобками пришпилены цветочки. То ли бумажные, то ли матерчатые. Бедняцкое украшение. Пытаюсь их отодрать – и до крови царапаю себе пальцы этими скобками.