КУРЬЕР
Жизнь постоянно обманывала Галактиона Нетягу: в ней не случалось того, о чём он мечтал, не случалось и того, чего опасался. Садясь в скорый "Барнаул-Москва", он протиснулся мимо курившего в проходе плечистого мужчины и подумал, что всё позади.
Но всё только начиналось.
За окном плыла тайга, вагон с грохотом катил по рельсам, и моложавая попутчица, прикрывшись зеркальцем, красила губы. До ближайшей станции можно было пересказать не одну жизнь, но разговорились лишь к вечеру.
- Во всём нужен опыт, - держа ноги на чемодане, крутил рюмку Галактион. - И детей делать - тоже. Замечали, верно, что младшие братья, как в сказках, гладкими выходят, а старшие - тяп-ляп, будто топором рубили?
Лицо у Галактиона было в шрамах. Казалось, они достались ему от рождения, как нос или уши. Он ткнул себя в грудь:
- Так вот я - старший. Женщина улыбнулась.
Шрамы украшают мужчину, - подобрала она юбку. И кокетливо отогнув мизинец, достала сигарету.
Боевые шрамы украшают самца, - щёлкнул зажигалкой Галактион, - настоящего мужчину украшают шрамы семейные.
Так вы женаты.
Отвернувшись к окну, она смотрела, как поезд обгоняет стаю галок.
- С возрастом, - заржал Галактион, - даже те, кто женат, разведены.
И понял, что допустил ошибку.
- Я вам паспорт не показывала, - надулась попутчица. - А выгляжу ещё моложе.
Раздавив окурок, она полезла в сумочку. От смущения Галактион закрыл глаза, а когда открыл, понял, что его ошибка была не первой. На него уставилось короткое дуло.
- Галактион Нетяга, вы арестованы, - холодно бросила женщина, сунув ему под нос бумагу. - Вот ордер.
Галактион посмотрел не мигая, и его глаза превратились в лезвия.
- Знакомясь с женщиной днём, мужчины думают о ночи, - прищурился он, - потому что ночь важнее.
Он заговаривал зубы. Тому, плечистому, который караулил в проходе. А сам выдавливал окно. Обезоруженная и придушенная, женщина неестественно прислонилась к боковой стенке, так что ему приходилось имитировать её голос. "Кому с нами не по пути - скатертью дорога!" - пропел он грудным контральто, когда стекло подалось, и в купе ворвался ветер. Прыгая с чемоданом в тайгу, Галактион увидел, как поворачивается дверная ручка.
Лютовал гнус, присесть было невозможно, и Галактион шёл, не разбирая дороги, стараясь отделить себя от погони чащобой как можно большей протяжённости. Раздвигая пистолетом густые заросли, он другой рукой крепко сжимал чемодан. Забрезжил рассвет, впереди показалась опушка. И опять Галактион подумал, что всё позади. Сунув под голову кулак с пистолетом, он растянулся на мшистом бугре. Ему снилось, что он лежит, раскинув руки поперёк кровати, а над ним нависает волосатое чудовище, которое мокрыми лапами бьёт по воздуху. Ему в лицо летят брызги, он чувствует зловонное дыхание и, силясь проснуться, трёт глаза. А когда открыл их, кошмары перемешались - холм оказался берлогой, и огромный бурый медведь с рёвом наседал на него.
Прежде чем потерять сознание, Галактион успел всадить обойму в оскаленную пасть.
Взошло солнце, он лежал под елью и смотрел, как с иголок тяжёлыми каплями стекает роса. Никогда раньше он не замечал этого. А теперь капли отмеряли оставшиеся ему часы. "Всё кончено." - шептал Галактион запёкшимися от крови губами и думал, что внезапно открывшийся ему мир прекрасен.
Мёртвая туша придавила руку, которая не выпускала чемодана. С двумя миллионами, собранными с сибирских наркоторговцев.
Такую картину увидел вышедший на выстрелы
ОХОТНИК
Ермил Силантьевич Твердохлёб с двадцати шагов попадал белке в глаз, хотя жаловался, что стареет. С каждым годом зверя становилось всё меньше, и он опасался, что его промысел сойдёт на нет. Последний сезон выдался особенно неудачным, и, разделывая на пне тушу, Ермил долго колебался: взять ли медвежатину или версту за верстой тащить на себе раненого. Наконец, вытерев о шкуру нож, решил, что вернётся. Завернув лучшие куски в грязный мех, он прикопал мясо от рыси, набросал валежник и, помочившись, как волк, пометил место.
Была осень, пахло желудями, и в корневищах прела листва. От сырости у Твердохлёба разыгрался ревматизм, и он охал при каждом шаге. Но, сцепив зубы, делал следующий. Придя в себя, Галактион первым делом спросил про чемодан. Старик замялся. "Ладно, - повиснув на плечах, щекотал ухо раненый, - потом сочтёмся."
Охотник жил на отшибе, рядом с деревенским кладбищем, куда вела калитка в завалившемся, как волна, заборе. Выходя во двор, Твердохлёб смотрел на покосившиеся кресты и часто думал, что его жизнь уместилась в пяти шагах от дома до кладбища. Но он не жалел. Так жили все вокруг. "Мы не какие-нибудь шалопутные, - курили на крыльцах самосад, - у нас где родился, там и пригодился".
Галактиона разместили в бане, и деревенские, как мухи, слетались поглазеть на него через закопчённые оконца. Бормоча заговоры, старик выхаживал его травами, приподнимая голову, вливал отвар из сушёных кореньев. И Галактион пошёл на поправку. За свою рисковую жизнь он бывал в разных передрягах и поначалу, кусая подушку, только и ждал, когда встанет на ноги. У него отобрали пистолет, но руки остались, к тому же на стене висел нож. Однако чем дольше он думал о случившемся, тем яснее видел в нём тайный смысл. Он уже был бы мертвецом, и его спасение не могло быть случайным. Галактион ломал голову, зачем Господь оставил его на свете, и приходил к одному.
Как называется ваша деревня?
Бережки.
Приподнявшись на локте, Галактион увидел в окне блестевшую реку.
"Это мой берег", - решил он, и вся жизнь вдруг предстала ему чёрной полосой. Ворочаясь под тонким, на рыбьем меху, одеялом, он теперь ясно осознавал, что счастье не в толщине кошелька: у бережковцев нет электричества, вечерами они жгут лучины, а мысли светлые, правильные, и грехов - кот наплакал.
Твердохлёб, выбрав время, сходил за чемоданом.
Ну зачем нам деньги? - открыл он находку в избе у старосты.
Ты, Силантич, уже старый, - возражали ему, - а нам ещё жить.
Изба набилась народом - пришлось открыть дверь, из которой густо повалил пар.
- В тайге лимузин не купишь, - гнул своё охотник.
- Ну дык не век же здесь гнить. И потом - хоть телевизором обзаведёмся.
Галактион слушал, как делят его деньги, за которые ещё месяц назад перегрыз бы горло.
- Приобретите электрический генератор, - крикнул он из своего угла. - А я налажу антенну.
Галактиона приняли хорошо, и только сельский дурачок, показывая пальцем, бубнил, что он принесёт несчастье. В деревне его не сторожили, тайга - лучший тюремщик. А он не чувствовал себя пленником и был рад, что не гонят. Он твёрдо решил искупить прошлое, в прямом смысле отмыв грязные деньги, собранные для горстки негодяев.
Вечерами он пил с Твердохлёбом можжевеловый чай и, слушая летопись Бережков, представлял неторопливую жизнь, текущую здесь уже триста лет со дня основания деревни староверами. Галактион узнал всех бережковцев до седьмого колена, и ему казалось, что среди них лежат и его корни.
А когда охотник уходил в тайгу, с Галактионом оставалась его
ДОЧЬ
Мать у Анфисы умерла родами, и она уже двадцать лет заменяла в доме хозяйку. Вместо ожерелья Анфиса носила связки сушёных грибов и сама была, как спелая ягода. "Сколько листьев в лесу?" - спрашивали парни. И, глядя на её грудь, каждый раз забывали ответ. Она смеялась, как лесная нимфа, и плакала, как родник.
"Во всём нужен опыт, - затянул, было, свою песнь Галактион. - И детей делать тоже. Младшие братья получились лучше, а я - старший…" Но, глядя в чистые, бездонные глаза, ему впервые не захотелось врать. Галактион был подкидыш и вырос в сиротском приюте. Вместо обычной присказки он поведал о жестоких воспитателях, лупивших безо всякой вины, о том, как убежал в Москву, где беспризорничал, прежде чем выбился в люди.
Бедный ты, бедный, - гладила ему голову Анфиса.
И старый.
Галактиону исполнилось тридцать три.
А весной, когда по оврагам разлился цветами иван-чай, Анфиса плела душистые венки, смеялась, примеряя их Галактиону, и, пряча лицо, гадала на ромашке.
Выбор в захолустье не велик - все уже давно стали родственниками. Поэтому, когда Галактион предложил себя в зятья, Твердохлёб полез за самогоном. "Только на приданное не рассчитывай, - разлил он по стаканам мутную жидкость. - И платье невесте надо в городе справить".
В часовне, грубо сколоченной ещё первыми поселенцами, их венчал деревенский плотник, по воскресеньям исполняющий обязанности звонаря и священника. Прогоняя грозящие напасти, окуривал молодых ладаном, а надевая кольца, упрямо сдвинул брови, так что казалось, будто они срослись.
На свадьбе гуляла вся деревня.
"Теперь ты наш! - кричали жениху бережковцы и лезли целоваться. - Сколько раз за вас мы пьём - столько и в огонь пойдём!"
Галактион сидел трезвый. Время от времени благодарил за хлеб-соль, широко улыбался, и тогда его шрамы сливались с морщинами. А улучив момент, наклонился к коротконогому старосте:
Меня станут искать.
Брось, властям до нас дела нет, - отмахнулся тот. - А дружки твои сунутся - так у нас ружья есть.
Да мало ли пропало в тайге, - закусывая мочёным яблоком, поддержал старосту Твердохлёб. - Ну кто поверит, что ты жив?
Но один всё же поверил.
"Не тот парень Галактион, чтобы заблудиться в лесу!" - считал
ВОРОВСКОЙ АВТОРИТЕТ
Соломон Цыц. Он принадлежал к старой гвардии: платил наличными и не доверял телефону, предпочитая видеть горло, до которого можно дотянуться. Но теперь он впервые пожалел о том, что не пользовался банковским переводом.
"Зато знаешь, с кого спросить", - оправдывался он перед зеркалом, больно дёргая ус.
Соломон Цыц любил философствовать. "На земле всё перемешано - живое, мёртвое… Она - как Солярис… Ты слышал про Солярис? - обратился он раз к Галактиону.
Тот быстро кивнул, подумав, что у шефа "снесло крышу". - Так вот, тонкий слой нашего обитания бурлит, как бульон. Посуди сам - каждый атом в тебе был когда-то в камне, в другом, в дереве, а после тебя воскреснет в кошке или тихом, как мышь, обывателе… - Почесав затылок, Соломон расхохотался. - Представь какого-нибудь Петра Иваныча, который через тысячу лет носит твои атомы…"
Галактион старался не шевелиться.
"А знаешь, с десяток молекул из твоего последнего вздоха попадёт к нему в лёгкие! - Сгорбленный нос навис над губами, как задремавший на козлах извозчик. - Прав Шекспир: король пойдёт на затычку для бочки… - Цыц пощипал ус. - Однако хватит болтать - где товар?"
Когда шеф смотрел вот так - пристально и не мигая, Галактиону делалось не по себе. Он стоял, затаив дыхание, представляя, скольких тот разложил на атомы.
Но Цыц не всегда был убийцей, и его тяготило это ремесло. Вечерами, развалившись на кушетке, он отматывал жизнь назад, снова и снова просматривая её плёнку, пытаясь найти тот роковой поворот, который вывел на скользкую дорожку. Он видел, что каждый шаг имел тысячи причин, и любой мог стать ошибочным. Ему казалось, что в каждое мгновенье он, точно витязь на распутье, выбирает из дорог, которые ведут в тупик. И всё же искал то главное, с чего всё началось. Судьба, убедился он на сеансах своего домашнего психоанализа, это слепой, который ходит в шапке-невидимке, - шишек от неё не сосчитать, а саму не ухватишь. Прошлое представало сплошной пеленой, однако Соломон погружался всё глубже. И вот однажды перед ним мелькнуло веснушчатое лицо. "Отдай пистолетик", - во весь рот ухмылялся рыжий мальчишка. У него не было передних зубов, и, выглядывая из-за женской юбки, он показывал язык, просунув сквозь зиявшие дёсна. "Отдай, Соломоша", - ласково потребовала женщина. Соломон спрятал игрушку за спину. Нахмурившись, женщина погрозила пальцем. Соломон вспомнил, что водяной пистолет был его, что, запершись, плакал от обиды, кусая кулаки - женщина приходилась рыжему матерью.
Семён Талый был по-прежнему веснушчат, а вместо передних зубов у него блестели золотые фиксы. Соломону понадобилось немного времени, чтобы найти его. И ещё меньше, чтобы убить. Так он вынул мучившую его занозу, но всё равно был обречён - продолжал мстить миру, стремясь восстановить в нём справедливость.
Жизнь расставляет всё по местам и всем правит, - рассуждал он как-то на воровском сходе. - Она сама по себе, а мы - сами. Вот скажите, разве можно остановить старость? - Он погладил лысину. - Нет, слепая воля толкает нас от колыбели к могиле, а мы можем только созерцать её…
Ну ты, Шопенгауэр! - расхохотался лидер другой группировки.
И развязал кровавую бойню. Цыц не терпел, когда его ловили на плагиате.
"Настоящий философ всегда доморощенный, - говорил он. - И я горжусь, что мало учился!"
Однако в кармане у него лежал университетский диплом.
На другой день после исчезновения Галактиона Цыц собрал своих людей:
Ищите, ищите, человек не иголка!
Но между станциями пол тыщи вёрст.
Возьмите карту и прочешите каждую.
На это уйдут годы.
Хоть десятилетия!
Оставшись один, Цыц подошёл к зеркалу.
"Я достану тебя из-под земли, Галактион, - фыркнул он, раздувая ноздри, как лошадь. - Не будь я - Соломон Цыц!" История набирала обороты, и пятыми в неё попали
ДЕРЕВЕНСКИЕ
В каждом дворе держали кур и гнули спину на огороде. Летом мужики до зари уходили на сенокос, а бабы стряпали, относя в поле дымившиеся кастрюли. Суровыми же сибирскими зимами теснились по избам, пуская в сени скотину. И всё равно голодали: неделями ели мёрзлую картошку и, урча животами, пугали на печках блох. Отупев от бесконечной работы, свою жизнь они принимали равнодушно и покорно, как времена года.
Однако с появлением Галактиона всё переменилось. Они стали одеваться по моде и, забросив дела, всё чаще запрягали телеги.
"Сапоги прохудились, - робко оправдывались они, собираясь в город. - Да и за лекарством: вчера дети зелёные яблоки грызли - животы болят…" Деньги хранились у старосты, он выдавал их сначала под расписку, а потом - просто так. На мелочь не обращали внимания, а крупными тратами ведал Галактион. Когда в Бережках появилось электричество, он, как и обещал, на высоченном дубе установил антенну. Бережковцы готовы были проглядеть глаза: телевидение вошло в их плоть, так что многие стали рассматривать и свою жизнь, как бесконечный сериал. Хотели завести и телефон, но за пределы деревни звонить было некому, а в ней легче докричаться. Свалившиеся деньги служили бережковцам волшебной палочкой, по мановению которой строят рай. Но Галактиона не благодарили. За всю жизнь не видя больше драного тулупа, они были равнодушны к чужой собственности. Если кто-то нашёл клад, разве он не обязан делиться?
Теперь Галактиону доверяли настолько, что брали с собой в город. От бестолковых покупок он хватался за голову:
- Не швыряйтесь деньгами - нас выследят!
- Не осторожничай, - ржали ему, - к нам зимой - на санях, летом - на лошадях, а в распутицу - на вертолёте.
В этой богом забытой дыре был и свой учитель - благообразный, сухонький старичок с голубыми глазами. Школу он устроил на дому, отгородив угол цветастой занавеской, за которой показывал азбуку и, хрустя костяшками, учил счёту. Этим он занимался по утрам, а в остальное время пил.
"Народ надо держать в строгости, - говорил он теперь, насмотревшись политических передач. И задирал палец, как раньше, когда учил грамоте: "В строгости, но - в любви".
И так же, как раньше, ему согласно кивали.
"Надо бы тетрадок", - щеголяя очками в роговой оправе, требовал он у старосты. А тот никому не отказывал. Денег было так много, что они не убывали. И бережковцы развернулись. Пастух уже не помнил всех коров в стаде, а женщины - обнов в сундуках. "Шальные деньги впрок не пойдут", - качали головами старики. Однако охотно носили тёплые заграничные куртки на "молниях". Крутя вечно сдвинутые, кустистые брови, плотник предложил перестроить покосившуюся часовню: приобрели бензопилу - прежний инструмент затупился, но, постучав с неделю молотками, наняли рабочих.
Твердохлёб обзавёлся дорогой винтовкой с прекрасным боем, но охоту всё откладывал. "Налазился по буеракам, - гладил он железный ствол и, сверкая оптикой, целился по горшкам. - А пушнину теперь сдавать незачем - пусть лишний соболь по тайге побегает".
Теперь все гнушались чёрной работой: женщины больше не стирали в реке, а выбрасывали в неё грязное белье, и мужчины каждый месяц форсили в новом. Однако среди молодых появились недовольные. "Всё что не сейчас - никогда, - злились они. - Кто хочет, бери свою долю и - айда отсюда!"
Но им быстро заткнули глотки.
Супруги Нетяга заняли пустовавшую хату, владельцы которой давно перебрались в город. Анфиса оказалась мастерицей вить гнездо - завела часы с кукушкой, поклеила пёстрые обои и над дверью повесила вырезанную из журнала репродукцию "Тайной вечери".
А через год Твердохлёб стал дедом. На крестинах возле новой церковки плясали под нерусские песни, лившиеся из динамика, и пили пшеничную водку - самогона уже никто не держал. Анфиса располнела. Раскрасневшись, держала Галактиона под руку, когда шли на реку кататься на лодках. Как и все, она быстро забыла о прежней жизни и не связывала свалившееся благополучие с сидевшим на вёслах мужем.
"Устроилось - и слава богу…" - гнала она мысли о расплате.
Но беда затаилась, как клещ. И через год нагрянули ГОСТИ
Они прибыли на трёх джипах, громыхавших по единственной улице. "Как много новых вещей, - опустив стекло, жмурился Соломон Цыц. - А я люблю старые. - Ему открыли дверцу, и, выскочив на обочину, как чёрт из шкатулки, он потянулся, разминая затёкшее тело. - Вещи должны быть старыми, а мысли - новыми". Заложив руку за жилет, он внимательно рассматривал себя в боковое зеркало, пока его люди, рассыпавшись по домам, автоматами выгоняли всех на улицу.
- У меня украли деньги, - облокотившись о плетень, обвёл собравшихся взглядом Цыц. - Два года вы жили за мой счёт, целых два года вы ели, пили и сладко спали - разве это справедливо?
Принесли чемодан, Цыц пнул его ногой, посыпались пачки.
Кто за это ответит? Ты, коротышка, говори! - ткнул он пальцем в побелевшего, как мел, старосту.
Мы взяли совсем немного… - на ватных ногах бросился тот подбирать деньги. - Вон же сколько осталось.
От страха староста сделался ещё меньше. Цыц прислонил палец к губам.