Вид многовековой реки, пустынной набережной успокоил мою нервную систему. Расшатанную. Но не до конца: тоже мне сокровище, больше не позвоню, как будто и не переспала со мной. Впрочем, для актрис… Это не повод для знакомства: как этот глупый анекдот. Что же я буду делать здесь еще десять дней вечерами? Медея? Молода и наивна, к тому же завтра уезжает в свое царство, с мамой. Мне нужен был сомысленник, собеседник. Я чувствовал себя одиноким. Изгоем. Актриса говорила со мной, как с посторонним, проспав в моих объятиях ночь. Так что же меня волнует - актриса или бег от одиночества? Что мне нужно?
Чудом я разыскал нужный мне дом, только с помощью возницы. И вознаградил его сверх меры местными тугриками.
Дверь отворилась. Веселье было в полном разгаре. Мы замерли в объятиях с моим лучшим другом, которого я не видел тринадцать лет и который провожал меня в эмиграцию. Я бы сказал, скорее, на родину - в мир. Мир - моя родина.
- Аввакум!
- Алексей!
- С днем рождения тебя, дружок!
- И тебя также.
- Сколько ж тебе исполнилось?!
- Не надо, Алеша, бить меня сразу в глаз. Ты еще не выпил!
Я целую его в щеку.
- Тринадцать лет, суконка, ни одного письма!
- Я не писатель! Я читатель. В костюме, козырный какой, не подойти!
Я смеюсь, я вечно ржал над его подколками. До неприличия.
Из комнаты раздается приступ смеха и крики:
- Веди его сюда!
Он обнимает меня за плечи и ведет в комнату. Люстра ярко горит. Я тушуюсь.
Аввакум представляет мне гостей, а меня - гостям. Половину стола я знал, другая половина знала про меня. Церемония представления кончается, и передо мной держат уже хрустальный рог.
- Это шутка? - спрашиваю я Шурика.
- Надо догнать, за именинника, а потом уже будешь пить маленькими бокалами с нами.
- Потом я буду лежать при смерти, - говорю я, - я водку пить не умею.
Голоса мгновенно срезает, как серпом.
- Это американская шутка, - успокаивает Аввакум, - я на турнирах видел, как они пьют, - наших перепивали!
- Ну, ваших еще никто не перепивал! - говорю, и разливается фейерверк смеха.
- Именинник, - встаю я, - я желаю тебе жить сто двадцать лет. И за эти долгие годы - прислать мне одно письмо!
- Узнаю моего Алексея Достоевского, - улыбается Аввакум.
Шурик бережно держит руками рог. На весу. Как микрофон у моего рта.
- Тебе даже руки не нужно напрягать, я сам в тебя волью. Всё для дорогого гостя!
Аввакум, подмаргивая, улыбается:
- Если он на тебя сел, уже не слезет!
В мой рот, как по мановению волшебный палочки, вливается закрученный поток водки. Я, видимо, хочу найти приключения сегодня вечером.
- Еще один, - говорю я, и все замолкают, глядя на чужестранца. В голове поднялась и поплыла первая волна.
- Алексей, ты всю-то водку не выпей - с вашими американскими замашками! - ржет Аввакум, и все смеются.
Я беру вилку, серебряную, и мне накалывают помидор. Стол накрыт очень вкусно. Бутылки водки перемешались с коньяками и шампанским. Всевозможные салаты, зелень, фрукты: громадная ваза с виноградом, клубникой и абрикосами в середине.
- Да здравствует братская страна - Америка! - крик.
- Он хотел сказать "блядская", - поправляет Аввакум.
- Привет западному капитализму и тем, кто владеет капиталом! (Если бы я владел им…)
Продолжаются крики. Из-за стола встает миловидная женщина и приближается к нам.
- Это Юля, моя жена, ты ее никогда не видел, - говорит Аввакум.
- Очень приятно. Поздравляю с браком - с опозданием в тринадцать лет.
- Он "писатель", не обращай внимания, - говорит Аввакум.
- Гостя надо посадить и накормить, - бросает она взгляд на мужа.
Он простирает руку, указывая. Во главе стола стоит чистая тарелка, прибор на салфетке из голубого льна и сверкает хрустальный бокал.
- На почетное место!
- Только рядом с тобой, - говорю я.
- Конечно, со мной. Кто еще с тобой рядом сядет, дружок!
Мы ржем нашим старым шуткам.
- И напоить! - слышу я грозный рык. Поднимается незамеченный тамада, и я не верю своим глазам. Рослый Шурик, похожий на акробата, с коротко стриженной головой. Он поднимает меня, как пушинку, в воздух и обнимает.
- Алексей! Где ж тебя так долго носило, похудел в пути. - Он на руках переносит меня над головами. Раздаются аплодисменты. Мне уже тепло и весело. А я еще не пил… Может, это и есть моя пристань в мире. Когда-то у меня было название для романа… "Пристань в мире". Я его никогда не написал.
Аввакум усаживается рядом. Шурик меняется местами с его женой и садится с другой руки.
- Дайте рог, - требует он, и его пожелание мгновенно исполняется.
- Ты боишься, что тебе водки не хватит?
- Очень! - Аввакум передергивает судорожно плечами.
Раздается смех. Я иду к пакету и приношу две литровые бутылки "Смирновской" на стол.
- Так ты бы и пил свое дерьмо, а то нашу, отечественную, переводишь.
Раздаются аплодисменты. Я возвращаюсь на свое место. Наклоняюсь к нему и шепчу:
- Аввакум, заморозь только, если хочешь, чтобы я пил. Не могу - теплую.
- Уже договорились. - Он отсылает кого-то. Передо мной держится налитый рог, стоя в воздухе. "Неужели сам?" - удивляюсь я. Потом вижу Шурика-молотобойца руку. Ну, думаю, понеслись залетные. И встаю.
- Тихо, иностранцу слово! - объявляет Аввакум. Я поднимаю руку. Рог продолжают удерживать.
- Попробую вспомнить все, что касается женщин. И собрать в тост:
- Женщина - седьмое чудо света на земле.
- Ты женщина и этим ты права.
- Самое интересное в женщине - ее слабости.
- Кто женщину познает - тот станет Богом.
- Женщина - вторая ошибка Господа Бога на земле. (А какая же первая?)
- Вуали женских намеков.
- Вуали намеков женщины…
- Женщину такой создала природа. Чтобы выживать, ей нужно пить кровь. К природе все претензии.
- Кто смог без женщины - тот станет Гоголем!
- Избалованные принцессы, у которых есть свои дровосеки.
- "Состоялся суд над Джумангалиевым который съел не менее семи женщин".
Раздались раскаты смеха.
- Женщин необходимо целовать, ласкать и…
- Женщина второй красоты.
- Гейши - это женщины, которых с 12 лет уже обучают, как удовлетворять мужчину. Не поздно ли?
- Женщина:
"И тоненький бисквит ломает
Тончайших пальцев белизна".
- Как сладки они, некоторые из них, - женщины.
Я оглядел стол и почувствовал себя как над амфитеатром. В ложе императора. Вокруг сидели - патриции.
- К чему я это? Просто хочу выпить за прекрасную даму, жену моего друга, носящую римское имя Юлия. Я завидую ей. Ей повезло, она встретила моего друга. Итак, за женщин и за женщину! - Я наклонился и, коснувшись, поцеловал ее послушную руку.
- К барьеру, господа! - Все подняли свои бокалы.
- До дна! - прогремел голос грозный тамады. После второго рога я опустился на стол. Простите, стул…
- Алеша, ты что, сегодня уезжаешь? - спросил с тревогой Аввакум.
- Почему? - спросил я.
- Понесся, как экспресс, - засмеялся он. И дал мне "пять", чтобы я хлопнул. Я попал.
- Алексей, что вам положить? - спросила хозяйка мило. - А то эти алкоголики только о питье думают.
- Что-нибудь, - сказал я и почувствовал, как накрыло второй и третьей волной. Сразу.
- Положи ему все, что с рыбой. Я знаю, он любит, - сказал мой друг.
На мою тарелку опустились с разных сторон: севрюга, осетрина, семга. Это я еще различил. Потом я пил, ел, говорил, отвечал на вопросы - и ничего не различал.
Но я помнил о главном. Перед сменой горячего, на кухне, я застаю и мужа и жену. И вручаю им американские подарки, а также - отсутствующей дочери. Они благодарят меня. Прохладно.
- Когда я уже увижу вашу дочь? Куда вы ее спрятали?
- Она на море, будет там до конца лета.
- Аввакум, относи все на стол, готово!
Он берет и несет. Я не верю, что это мой друг и что он может носить блюда и тарелки.
Меня сопровождают на мое место, так как я слегка качаюсь. Он садится рядом со мной.
- Я смотрю, ты хорошую школу прошел, - говорю.
- И какую! Укротитель почище тебя!
Почему у меня в руке опять оказывается рог? Впрочем, мне уже хорошо, и я никому и ничему не сопротивляюсь.
- Тост, - говорит тамада, - предоставляется бывшему близкому другу новорожденного, а ныне жителю не Востока и не Запада, господину Сирину. Представителю озверелого в погоне за капиталом Запада.
Я встаю. У меня предупредительно забирают рог из рук, но я что-то расплескиваю.
- Аввакум, я хочу выпить за твой дом…
- Это не мой дом, мой ремонтируется. Эту квартиру я снимаю.
- У богатых - свои привычки! Чтобы тебя всегда окружали такая жена, как Юля, дочь Анна, которую я и не мечтаю увидеть. И все твои близкие друзья, сидящие за этим столом, и те, кто отсутствует. За тебя, мой друг!
- До дна! - командует тамада. Рог выливается мне в горло. Меня шатает, но твердая рука друга удерживает и осторожно опускает, усаживая.
- Что вам положить? - спрашивает Юля.
- Что ты его спрашиваешь, он что, тебе может ответить? - говорит с улыбкой Аввакум.
Я пьяно смеюсь. Но еще держусь в седле. На моей новой тарелке появляется куриная нога, зажаренная с корочкой, и печеные овощи. Зелень, помидор и огурец. Я отрезаю или откусываю, я не понимаю (процесса), куриную ножку, и у меня тает во тру.
- Юля, я такой вкусной курицы в своей жизни никогда не ел. Не знал, что у вас таких классных курочек разводят.
Аввакум убрал - уже - Шурика от меня, и жена сидит рядом. Я вижу ее оголенное плечо. Кажется, непроизвольно я его целую. Или мне кажется. Или мне кажется, что мне кажется. У меня кружится голова, которую поддерживает заботливой рукой Аввакум.
Юля улыбается:
- Это ваши американские ножки, которые в поддержку прислал ваш президент.
- Узнал родные! - смеется Аввакум. - У нас такие в прошлом веке были, может, в следующем появятся! - Он дает мне "пять", я хлопаю - и попадаю.
Мы, кажется, пьем уже замороженную "Смирновскую" - из бокалов. Слава Богу, убрали этот рог… Вкус я еще различаю, но людей уже нет. Аввакум кормит меня с вилки курицей, которую я с удовольствием "нямкаю". От слова "ням-ням".
- Тебе надо подкормиться "отечественным", - говорит он, - а то на нашей водке тебя далеко унесет.
Я достаю из кармана (смотри, еще помню, где карман) пиджака тонкую коробку.
- Аввакум, я хочу тебя поздравить с днем рождения и подарить тебе главный подарок.
Я целую его в щеку и вручаю ему портмоне из итальянской кожи.
- Носи его каждый день, - говорю я.
- А ночью - буду брать с собой в кровать! - Он дает мне "пять", я хлопаю - и не попадаю, разбивая бокал. Все кричат "на счастье", мне неловко, и я прошу прошения.
Он обнимает меня за плечи и говорит:
- Дружок, мы еще до десерта не дошли и ликеров, ты погоди бить посуду! Еще успеешь!
- Скажи, я Юле плечо не целовал?
- Она говорит, ей понравилось! Чтобы приходил в гости чаще.
Я поворачиваю отяжелевшую голову к Юле:
- Это правда?..
- Сколько угодно. - Она подставляет мне снова. Я целую плечо.
- У вас такого товара нет, даже у президента, - говорит Аввакум. - Так хоть заграничного попробовать!
Я пытаюсь понять, кому он это говорит: ей или мне. И целую плечо опять. Как-то сладко плывет в голове.
- Алексей, спальня напротив. Для дорогого гостя… - говорит Аввакум. - …Себя отдам!
Раздается повальный смех, сотрясающий бокалы из хрусталя.
- А почему она трезвая? - спрашиваю я.
- А она не пьет никогда, встречал таких?!
Я задумываюсь и тихо говорю ему:
- Аввакум, мне нужен телефон, где никого нет, есть такое место?
- Мальчонке позвонить нужно?.. - улыбается он. - В спальне.
Аввакум берет меня под руки и, осторожно маневрируя, выводит. В спальне он включает мягкий свет.
- Останься, - говорю я. Он ложится на кровать и забрасывает руки.
Телефон стоит на подоконнике. В окно светит луна. Какие декорации и как подходят.
Я делаю мужественную стойку.
- Как ваши дела, Таиса?
- Мои хорошо, а как ваши?
- Я у своего лучшего друга, и мы справляем день рождения. Я тут слегка выпил…
- Я бы никогда не подумала…
- Поэтому я вас прошу ко мне приехать и сесть напротив.
- Я не думаю, что мне это удастся.
- Если же вы не приедете, то…
- То - что же будет? - с легким интересом спрашивает она.
- Я с вами прерываю всякие дипломатические отношения. Навсегда.
- А я и не знала, что у нас начались какие-то отношения.
- И больше вы меня не увидите - никогда!..
Металл звучал в моем голосе. Я шатнулся, но удержался за подоконник.
- Почему вы молчите?
- Дело в том, что я уже спала. И даже несмотря на такую страшную угрозу и боязнь осуществления ее, сомневаюсь, что я смогу вас увидеть, одновременно лишая себя такой радости…
Я не дослушал до конца и бросил трубку на кровать.
- Говори с презренной сам. Чтобы она была здесь через полчаса!.. - дал я команду. Аввакум взял трубку, улыбаясь. Он умел уговаривать камень, что это вода.
Я сел за стол, где продолжалось гулянье и водка лилась рекой. Через пять минут он вернулся.
- Это что-то новое?
Я кивнул.
- Твердый орешек, совсем не дрессированный.
- Дело времени, - махнул рукой я.
- Ты что, сюда переезжаешь? Или у тебя ускоренная дрессировка?
Мы расхохотались, "отбив" друг другу ладони.
- Поешь фрукты, помогает. - И он поставил передо мной вазу. Я взял клубничину.
- Чем она занимается?
- Актриса в известном театре.
- А я думал, что циркачка! Говорила, у нее трудное выступление завтра.
- Позвольте мне, как тамаде, произнести тост.
- Какое счастье, - сказал я, - неужели опять будем пить водку!
Все рассмеялись.
- Чай или кофе, Алексей? - спросила голоплечая римлянка Юлия.
- Только чай… И плечико! Позвольте-пожалуйста.
Она заколебалась, но наклонилась. В плечико я не попал, а, кажется, поцеловал в шею. Шея какая была, я не понял. Кажется, нежная…
Что было на десерт, я по сей день не помню. Так в жизни я не напивался никогда. Из-за стола я уже сам подняться не мог.
Последнее, что помню, это Аввакум и Шурик-акробат, ведущие меня под руки с обеих сторон. Я качаюсь и качаю их. Для этого сильно надо было качаться…
Первому остановившемуся Аввакум сует бумажку, а потом говорит "куда". Тот хочет заартачиться, но потом вдруг неожиданно узнает Аввакума и, не веря, спрашивает:
- Вы - тот самый?
- Да, тот самый, - говорит Аввакум. - Понимаете, друг из Америки приехал, надо отвезти.
- Никаких проблем, отвезем, - говорит тот, пряча бумажку.
Я совершенно не осознаю, что происходит. Вязкое забытье. Голова моя взбрасывалась из положения "риз", и я пытался понять, не завезет ли и не разденет ли догола? В кармане пиджака была тысяча их денег и около тысячи долларов. За последние могли отвинтить голову, навсегда, и не вернуть, так как это равнялось трем годовым заработным платам.
Как я ему показал, в какой переулок и к какому дому, загадка пьяного Сфинкса. По-моему, он еще дотащил меня до лифта.
- Мамуля!.. - сказал я, падая в дверях.
Сквозь туман, вязкость, дикую головную боль я слышу голос:
- Ну, сынок, ты вчера "на бровях пришел". Я вообще не представляла, что можешь быть таким пьяным.
Я тоже!.. Я давно уже не слышал этого оборота, обычно он применялся к старому поколению. Использовать надо… Усилие осмыслить отдалось невероятной болью в висках. Что же я вчера выпил?
- Я не пил, мне наливали.
Тот же голос, как с неба, говорит:
- Звонил Аввакум, интересовался, как твое самочувствие? Сказал, на базу едет, ты у него вчера всю водку выпил.
Ах вот что я вчера пил - водку. Ой, что же это с висками, не надо говорить слово "водка".
Я пытаюсь открыть глаза - не получается. Я пытаюсь сесть, но падаю. Неужели это состояние называется - "живой"? По-моему, это называется "живой труп".
Голос продолжает бурить меня:
- Сегодня, слава Богу, суббота. Надеюсь, ты уже не будешь бегать по своим редакциям до упаду? Может, проведешь время наконец-таки с мамой? Ты живой, Алеша?
- Мертвый, - отвечаю я. - Сколько времени?
- Двенадцать.
- Мам, ты не можешь меня в душ отнести?
- Отнести не смогу - тебе уже не пять лет. Но дойти помогу.
Я стою под дико горячим душем, но прийти в себя не получается. Делаю его дико холодным.
Она заваривает крепкий клубничный чай, дает клубничное варенье.
- Звонила Вера, просила передать, что пропуск у администратора.
- Какая Вера, какой пропуск?
- Вера - актриса, а театр - драматический.
Горячий чай успокаивает чуть-чуть внутренности, но голова разламывается.
Только сейчас до меня доходит, что вечером я иду в театр.
Я пытаюсь повернуться и морщусь от боли.
- Тебе дать таблетку?
- Нет. Я не пью таблетки.
На улице приятный ветер и ходят люди. Я удивляюсь, что они ходят прямо.
На кладбище мама оставляет меня наедине с памятником. Слезы катятся из глаз. При ней я почему-то стесняюсь плакать.
Я плачу, и у меня совершенно проходит голова.
- Папка, - говорю я, - папка, - и целую памятник.
От обеда я отказываюсь, только выпиваю рюмку коньяка - за упокой души его. Коньяк вообще не пью. Но у нее ничего другого нет.
Сажусь в кресло и на какое-то время выключаюсь. К вечеру надеваю светло-бежевый костюм, белую рубашку и новый галстук. У театра - толпа и суета. Суета сует, все толкаются. В окошке администратор, извиняется, что место только сбоку на балконе, но я буду один и в первой ложе.
- Вы можете оставить свой пакет у меня.
Я благодарю и оставляю. До начала - пять минут. Мне приносят программку. Я смотрю сверху в партер. Это был единственный театр - новый в городе - с амфитеатрными рядами, восходящими вверх. Публика пытается быть нарядной. Рассаживаются, соединенные кольцами, пары.
Я напряжен. Неужели я волнуюсь из-за?.. В горле пересохло. Я хочу, чтобы она оказалась хорошей актрисой. И боюсь, что это будет не так.
Занавес открывается. Место, где я сижу, почти нависает над сценой. Время - действие происходит в девятнадцатом веке. Вера и Тая играют герцогинь. Драма с запутанной интригой в высшем обществе (а в каком еще?) французского света. Сквозь декорации из материи, мне кажется, я вижу ее. Я подгоняю действие. Через минуту она действительно появляется на сцене. Ее лоб открыт. Я слушаю знакомый и чужой мне голос. Он не похож на тот голос, ночью… Она говорит, как дама света, у нее это натурально получается. Совсем чужая, я когда-то знал ее - в этом веке. На половине первого акта я расслабляюсь, так как актеры вошли в течение, а она в свою роль. Тая - единственная, кто живет в образе, остальные играют свои роли.