Так было и с работой в совхозе. Мороки много, денег мало, охоты совсем никакой. И однажды Стасов взял да и бросил работать в совхозе. Уволился, начал заниматься своим хозяйством, рыбалкой, ульями и прочим, что было гораздо интересней. К нему приставали директор совхоза, профсоюзный руководитель, партийный руководитель, даже из района приезжал какой-то руководитель, и у всех был вопрос: "Почему ты, Стасов, не работаешь в совхозе, в то время как все работают в совхозе?" Стасов отвечал прямо: "А не хочу!" "Ты живешь на совхозной территории!" – напоминали ему. "Этот дом еще мой дед строил!" – отвечал Стасов. Руководители грозили мерами. Надежда плакала, уговаривала мужа, он стоял на своем, хотя, если честно, слегка побаивался. Руководители же были полностью уверены, что легко найдут способ прищучить Стасова. Но вдруг выяснилось: Стасова, не работника совхоза, не члена профсоюза, не члена партии, не члена и не сотрудника вообще ничего – нечем прищучить! Его даже нельзя обвинить в тунеядстве, поскольку мед и сельхозпродукцию он сдает официальным заготовителям из потребительской кооперации и имеет законный источник доходов. То есть руководители набрели вдруг на довольно-таки страшное открытие: оказывается, в условиях тотальной советской и партийной власти и государственного социализма человек может – и даже имеет право! – отделить себя и от советской власти, и от партии, и от социализма, и чуть ли не вообще от государства. Партийный чиновник областного масштаба, обобщивший эти результаты, перестал ходить на работу и взялся сочинять письмо в ЦК КПСС, озаглавленное: "Обнаруженные возможности уклонения от исполнения гражданского долга", где приходил к выводу, что если однажды жители СССР захотят договориться между собой и перестать работать на партию, социализм и государство, они запросто это могут сделать – и в тот же миг без контрреволюции и мятежа, без диссидентов и без происков ЦРУ первое в мире государство рабочих и крестьян перестанет существовать! Он дописал письмо до 156-й страницы, потратив на это четыре месяца, но не закончил: по просьбе домочадцев его свезли в психушку.
Это не значит, что Стасов следовал в жизни слепому принципу "хочу – не хочу". Он ориентировался, если можно так сказать, на разумность своих желаний. Он презирал ту логику жизни, которая диктует: "надо потому, что надо!". Его больше привлекала логика: "надо, потому что действительно надо". Вот ульи на зиму готовить для хранения в омшанике – действительно надо. Сено косить действительно надо. Детей поднимать действительно надо. И так далее. И он заметил, кстати, что это всегда совпадает с "хочется". И с ульями возиться, и детей поднимать – просто охота. А вот тащиться на сельский праздник только потому, что "надо, Романыч, людей уважить", – этого он не понимал. Уважить людей он мог и другим способом.
В результате о Стасове сложилось мнение, что он как бы немного нездешний. Не то чтобы марсианин, но... В общем, говоря просто, с легкой придурью мужик. Стасова это мнение не волновало, тем более что и жена и дети были людьми абсолютно нормальными. Володька даже чересчур нормальный. Зайди к нему в любое время дня и ночи родственник или сосед, или вообще посторонний человек, попроси его влезть на трактор и чего-нибудь привезти или отвезти, Володька протрет глаза и даже не спросит зачем, влезет и поедет. Эта безотказность почему-то считается лучшим качеством в деревенском жителе, с чем старший Стасов не согласен, но мнения своего другим не навязывает: жизнь не переделаешь!
Поэтому следователи к нему и не обратились, зная его репутацию странноватого человека и опасаясь путаницы. Сам же он к ним лезть не хотел: не чувствовал, что это действительно надо.
Кравцов, задав еще несколько вопросов и получив ответы, в которых не было принципиальных добавлений к уже сказанному, оделся и пошел в село. Цезарь ковылял рядом. Навстречу им шел Хали-Гали.
3
Навстречу им шел Хали-Гали.
– Здорово, Цирроз! – поприветствовал он Цезаря, одновременно прикладывая руку к козырьку фуражки и изображая отдание чести: так он любил здороваться с Кравцовым.
Кравцов усмехнулся.
– Цезарь! – поправил он.
– Да помню я, – засмеялся Хали-Гали. – Но вот какая штука, забыл! У меня утром память вообще никуда не годится. Днем лучше. А к вечеру вообще ничего не помню.
После этого Хали-Гали сел рядом со Стасовым на бережку и стал наблюдать. И увидел среди обычных удочек Стасова одну особенную – телескопическую, красивую, из какого-то синтетического материала.
– У меня такая же была, только бамбуковая, – сказал он. И поведал Стасову историю, которую мы уже знаем, добавив при этом кое-что личное: – Помнишь Марию Лапину? Такая же история получилась. Когда я на ней жениться хотел, а она в Полынск уехала и за другого вышла, я сразу ко всем интерес потерял. Ну, не так, чтобы уж вовсе без баб... – кашлянул Хали-Гали с мужским лукавством, – но жениться так и не женился. Неинтересно мне было на других, понимаешь? А к удочкам я сколько раз примерялся: то их вовсе не было, а появились – дорогущие, собаки. Я лет десять на них даже уже не смотрю, чтобы душу не травить. А жалко. Помрешь, а на приличную удочку не половишь. На том свете разве. Только, думаю, там про рыбную ловлю вопрос уже не стоит.
– А хочешь на мою? – предложил Стасов.
– Твоя – это твоя. Не тот интерес. А ты-то на какие шиши купил?
– Подарок. Шурин из города подарил. Я даже цену точно запомнил. Потому что шурин чек в упаковку вложил. Ну, чтобы я точно знал, на сколько рублей мне уважение оказали. Тысяча пятьсот восемьдесят!
Хали-Гали присвистнул:
– Хорошо живет твой свояк! Тыща пятьсот восемьдесят!
Хали-Гали еще некоторое время рассматривал удочку, выспрашивал, что ловится, как ловится, надежная ли. И, охваченный какой-то мыслью, поспешил домой.
4
Он поспешил домой, а через полчаса вышел оттуда, одетый в новый пиджак (то есть пиджаку лет пятнадцать, но надеван всего несколько раз, поэтому и новый). В карман пиджака, завернутые в облигацию 1958 года, были уложены тысяча пятьсот тридцать рублей: все сбережения старика. То есть полсотни на удочку не хватало, но Хали-Гали знал, где их взять.
Он пошел к Сурикову, который, на счастье, случился дома, возился во дворе.
– Василий, не серчай, но мне деньги нужны.
– Мне тоже нужны, – вздохнул Суриков.
– Но я-то тебе не должен, а ты у меня полгода как пятьдесят рублей взял.
Суриков расстроился:
– Вот, ё! Хорошо, что напомнил! Ты подожди недельку, ни копейки нет, я серьезно. У Натальи чего-то там имеется, но она не даст.
Хали-Гали не терпелось:
– А если я ей объясню, что ты должен?
– Орать на меня начнет. Да и не поверит, подумает – на выпивку берем.
Суриков подумал. И вспомнил:
– Слушай! Мне же Сашка Мурзин должен – не пятьдесят, а целых семьдесят! Пошли!
Но и у Мурзина не оказалось денег.
– Мужики, я бы рад, но сам в долгах!
– А перезанять у кого-нибудь? – подсказал Хали-Гали.
– Кто мне даст?
– Клавдия-продавщица даст, она к тебе нормально относится, ты же ей машинку швейную задаром починил, сам хвастался.
– Натурой даст, в смысле – водкой. А так нет, – со знанием дела сказал Мурзин.
Хали-Гали тут же придумал:
– А давай водкой возьмем! Возьмем – и продадим кому-нибудь. За бутылку как раз пятьдесят дадут.
– Он мне семьдесят должен, – уточнил Суриков.
– Двадцать потом получишь! – обнадежил его Хали-Гали. – Тебе не к спеху, а мне прямо сегодня надо.
А разговор этот, надо заметить, состоялся на территории винзавода, где Мурзин чинил электромотор. Лев Ильич увидел беспорядок, подошел:
– Это что тут такое? На троих соображаете?
Мурзин не любил несправедливых обвинений:
– Извините, Лев Ильич, но вы оторвались от народной жизни! На троих давно никто не соображает. На троих откуда пошло? Я еще помню: водка три шестьдесят две стоила. Трое по рублю, ну и у кого-то еще мелочь есть. Вот и на троих.
– Три шестьдесят две она стоила после! – поправил Хали-Гвали. – А до этого два восемьдесят семь. По рублю, правильно, а на сдачу – плавленый сырок!
– Размечтались, я смотрю! – уличил Лев Ильич. – Марш отсюда все!
Что ж, мужики переглянулись и пошли прочь. В том числе обиженный Мурзин.
– Мурзин! – окликнул Шаров. – Александр! Тебя это не касается! Работай давай!
– Вы сказали все, Лев Ильич.
– Не придуривайся! Я тебя в виду не имел!
– Именно что не имели в виду! – окончательно оскорбился Мурзин. – И я не придуриваюсь, а веду образ жизни! И попрошу не кричать!
С этими словами он ушел, ведя за собой Хали-Гали и Сурикова, а Шаров-старший возмущенно сказал присутствовавшему при этой сцене технологу Гевор-кяну:
– Вот как с такими людьми работать, Роберт Степанович? Когда такое отношение?
– Если это вопрос, могу ответить, – философски сказал Геворкян. – Чтобы люди уважали производство, они должны уважать продукт! Мы гоним такой продукт, который уважать нельзя, это не вино, а отрава! А вот если бы мы производили тот же кальвадос!.. – Геворкян сложил пальцы щепоткой. – Там один запах облагораживает!
– Рано об этом думать! – хмуро сказал Лев Ильич. – Вот на ноги встанем, тогда.
И сердито пошел с территории, а Роберт Степанович смотрел ему вслед, прищурясь, и, настроенный на обобщающий лад, тихо сказал:
– Вы-то давно на ногах. А люди-то все еще на карачках...
5
Не на карачках, а как раз на своих ногах пришли трое к Клавдии-Анжеле, поэтому она изумилась их просьбе:
– Вы очумели, мужики? Среди бела дня водку им даром давай!
– Можно не водку, можно пятьдесят рублей. Взаймы.
Взаймы Клавдия-Анжела тем более отказалась дать: наличные деньги у нее на строгом учете. Поэтому, немного еще поломавшись, выдала все-таки бутылку.
– И стакан, что ли? – понимающе спросила она.
Но, к ее удивлению, от стакана мужики отказались.
Они обошли всю Анисовку, но никто не захотел купить водку. Или потому, что свой самогон был. Или своя водка имелась. Или не было ни того ни другого, но не хотелось водки, да и все тут. Это в Анисовке тоже случается.
– Кому ж продать-то? – озадачился Хали-Гали.
Суриков воскликнул:
– Знаю кому! Кравцову! Он самогон не пьет. Тошнит, говорит, с непривычки.
– Придумал! – не одобрил Мурзин. – Участковому водку продавать? Ты в чьем уме, Вася? Он, кстати, не только самогон – он, похоже, и водку не пьет.
– А у меня план есть!
У Сурикова действительно созрел хитроумный план. Придя к Кравцову, он сделал свое предложение, объяснив его так:
– Ты пойми, Сергеич, если не купишь, я ведь выпью. А мне захотелось Наталье, только не смейся, захотелось мне подарок ей сделать. А денег не хватает. Хорошо будет, если я вместо подарка напьюсь?
– Плохо будет, – не мог возразить Кравцов.
И ради чужого семейного счастья купил бутылку.
Цезарь присутствовал при этом и, если бы умел говорить, сказал бы Кравцову, что его собственное семейное счастье отсутствует по непонятно чьей вине. Почему Людмила Евгеньевна не едет? Почему сам Павел Сергеевич не едет за ней? Почему он занят какой-то странной работой: то огороды разгораживал, то провода восстанавливал? Непонятно!
А Хали-Гали, Суриков и Мурзин, получив, наконец, пятьдесят рублей, рассуждали.
– Вот, – сказал Суриков. – Я тебе, дед, отдаю пятьдесят рублей, и я тебе не должен, так?
– Так.
– А ты мне остаешься должен двадцать. Так? – спросил Суриков Мурзина.
– Так, – согласился Мурзин.
Но тут сам Суриков, предложивший это, не согласился:
– Постой! Что-то я не понял! Ты был мне должен семьдесят рублей. Так?
– Ну, так, – не спорил Мурзин.
– Ты не дал мне ни копейки – и вдруг остаешься должен только двадцать! Это что за фокус?
Мурзин тоже озадачился. Но тут же просветлел:
– А пятьдесят за бутылку?
– Но бутылку-то Клавдия дала!
– Но взял-то ее я!
Суриков помолчал, производя в уме какие-то вычисления. И тоже просветлел:
– Ясно! То есть ты, Саш, должен Клавдии-Анжеле пятьдесят, так?
– Вот новость! – рассердился Мурзин. – С какой стати? Ну да, взял я, но взял-то для Хали-Гали! Теперь он ей должен. Неси, старик, ей полста!
– Это как же? – растерялся Хали-Гали. – Зачем я их понесу, если они мои? Мне их Вася отдал!
– Да отдал-то он не свои, а те, что за водку получил, а водку взял я – для тебя! – объяснил Мурзин.
– Если для него, – засомневался Суриков, – то ты мне, Саш, обратно семьдесят должен!
Суриков и Мурзин посмотрели друг на друга с полным непониманием. Они зашли в тупик.
– Начнем по порядку, – сказал Мурзин. – Ты старику должен пятьдесят...
И они заново начали свои подсчеты, но Хали-Гали не стал дожидаться результатов.
6
Хали-Гали не стал дожидаться результатов, твердо зная, что деньги – его. Он отправился к Стасову, уточнил цену удочки и записал на бумажке ее название, чтобы не ошибиться. После этого хотел было идти к дороге, чтобы дождаться межрайонного автобуса, но выяснилось, что Володька и Колька едут в Полынск на машине, выделенной Шаровым-младшим. Володька вознамерился купить большой телевизор, а Кольке Даша дала денег на специальные детские продукты для малыша, которых не было в анисовском магазине. А заодно, оглядев Кольку, добавила ему на джинсы.
– Чтобы люди не думали, что я тебя не одеваю! А то вон, пузыри на коленках, как у пацана. А ты женатый мужчина, между прочим!
И вот они поехали.
Володька посмеивался над Хали-Гали:
– Слышь, дед! Удочку свою купишь, не забудь на чай дать!
– Какой еще чай? – не понял Хали-Гали.
– Ну, чаевые, бакшиш, не знаешь, что ли? Порядки завели, как в настоящем городе. В магазине на чай, в столовой, в ресторане на чай! Да везде! Понял?
Хали-Гали это не понравилось: денег было в обрез.
– Придумали тоже... А если не дать?
– Обидятся! Так на тебя посмотрят, будто ты им в харю наплевал.
– Это пусть, – заранее согласился Хали-Гали. – На меня, Володь, как только в жизни не смотрели. Небось глазами дырку не протрешь, стерплю!
Володька высадил Хали-Гали у магазина "Охота-Спорт". Договорились о встрече, и он уехал.
Хали-Гали вошел в магазин. И увидел там такое количество удочек, что глаза разбежались. Разной длины, из разных материалов, и телескопические, и спиннинги, и простые... Девушка за прилавком, молоденькая, тоненькая, не посмотрела на старика с презрением, как того можно было ожидать, напротив, отнеслась очень радушно.
– Чего желаем? – спросила она.
– Удочку желаем. Раздвижную.
– Пожалуйста!
И девушка стала показывать удочки, бойко перечисляя названия фирм, размеры и цены. Начала она, по хитрым правилам торговли, с самых дорогих, чтобы остальные, тоже дорогие, показались относительно дешевыми.
– Вот хорошая удочка, четыре с половиной метра, углепластик, семь тысяч двести...
– Сколько? – не поверил Хали-Гали.
– Семь двести.
– Нет, девушка. Я точно знаю, чего мне надо. У меня название записано! – Хали-Гали достал бумажку и прочел, запинаясь: – "Сру..." Это я с другой удочки списал... Срус-тал, что ли?..
– "Кристалл", – улыбнулась девушка. – Название фирмы. Цена вас какая интересует?
– И это точно скажу. Тысяча пятьсот восемьдесят рублей. Длина – три метра.
– Тысяча пятьсот семьдесят, – поправила девушка. И подала удочку старику.
Хали-Гали смотрел. Она была точно такая, которую он увидел у Стасова и которая ему полюбилась. Но цена смутила. Не такая цена.
Девушка по-своему поняла его сомнения.
– Знаете, я вам посоветую отечественную взять. Вот – спиннинг "Рекорд", девяносто семь рублей всего, материал – неопрен. Или бамбуковые возьмите, "Удача" хорошая удочка, а стоит всего шестьдесят пять.
– Шестьдесят пять рублей? Это что за удочка за такие деньги? Я лучше ветку срежу, чем такая удочка! Ты меня не сбивай! Тыща пятьсот семьдесят, значит? А почему не восемьдесят?
Девушка рассмеялась:
– Это уж я не знаю.
– Зря смеешься, тут вопрос серьезный. Ты вот что, милая. Я смотрю, у тебя вон телефон стоит. Ты дай мне позвонить на одну секундочку.
Девушка оказалась удивительно доброй и разрешила воспользоваться телефоном.
И Хали-Гали начал дозваниваться в Анисовку, в администрацию.