5
У дома Желтяковой какие-то паразиты ночью отрезали провода. Желтяков, мужчина беспечальный, с вечной улыбкой, встретил Кравцова весело:
– О, гляньте! Отхватили!
Лицо его при этом сияло так, будто ему сильно повезло. Но тут он посмотрел на жену и сделался преувеличенно озабоченным.
– Воровство – наша социальная проблема! – грамотно пожаловался он.
– Ты у меня социальная проблема! – не оценила его слов Желтякова. – Я тебе сколько говорила – лестницу на ночь убирать!
Действительно, лестница лежала тут же, у дома. И картина преступления была абсолютно ясна: кто-то поднялся по лестнице сначала у столба, а потом у дома. И обрезал. Масштаб не тот, что за околицей, но ведь должна быть какая-то связь!
Кравцов размышлял над этим и увидел длинного человека с длинной палкой на плече. Человек шел к дому Желтякова, но, увидев милиционера, вдруг решил свернуть. Однако заметил, что его заметили, и продолжил путь как ни в чем не бывало. С точки зрения человеческой такое поведение Кравцову не понравилось, но зато как следователю понравилось очень: явная загадка, требующая разрешения.
Подошедшим был второй кладоискатель Клюквин.
Желтяков его приходу ужасно обрадовался.
– Вот! – воскликнул он. – Рома за мной уже на работу пришел, а вы меня тут держите!
– Да кто тебя держит? – удивилась жена. – Иди уже, работник!
– Давно пора! – поддержал Клюквин, торопясь уйти, но Кравцов его остановил деликатным и простодушным вопросом:
– А что это такое у вас?
Клюквин охотно объяснил: это секатор. Ветки обрезать в яблоневых садах. А длинная палка, ясное дело, чтобы до высоких веток достать.
И он продемонстрировал: под навесом крыльца висела лампочка на проводе, Клюквин издали ловко подвел секатор, дернул за проволоку, чик – и лампочка упала, разбившись о толстый половик на крыльце с приятным звуком.
– Ты что делаешь, чумной? – закричала Желтякова.
– Так света же все равно нет, – объяснил Клюквин. А Желтяков улыбался во весь рот, радуясь юмору своего друга.
Кравцов же, однако, увидел в этом не только юмор. Ему показалось, что Клюквин не так прост, каким представляется. Вот рядом ветки деревьев свисают, почему он ветку не обрезал? Почему провод?
– А не одолжите на часок инструмент? – попросил он. – Меня, понимаете ли, в дом Максимыча покойного поселили. А там заросло все, так хоть пообрезаю немного.
Клюквин вдруг вильнул глазами, а Желтяков запротестовал:
– Нам самим работать надо!
Но Клюквин сообразил, что их поведение могут истолковать как-то нежелательно, и сказал:
– Ладно тебе, Костя. У нас в саду, в вагончике, еще есть. Обойдемся пока. Берите, пользуйтесь!
Кравцов взял секатор, но понес его не в дом Максимыча, а в медпункт к фельдшеру Вадику.
6
Кравцов понес секатор в медпункт к фельдшеру Вадику.
Он уже знал, что Вадика зовут в Анисовке юным химиком за пристрастие к химическим опытам. Он и в медицинское училище пошел потому, что туда химию сдавать надо было. Технолог винзавода Геворкян дружит с ним и регулярно приносит для анализа то экспериментальный сидр, то кальвадос (который, как известно, приготавливается не менее чем из тридцати сортов яблок и должен иметь точный химический состав). А еще Вадик поставил себе цель быть разносторонне образованным человеком, и половину стеклянных шкафов в медпункте вместо лекарств занимают тома энциклопедий по самым разным наукам.
Вадик, поняв, что Кравцов хочет использовать его как криминалиста-эксперта, обрадовался. Он взял соскоб с лезвия резака, бросил в пробирку, подлил чего-то и тут же заявил:
– Алюминий!
– И много?
– Ну, достаточно.
– После одного проводка столько не будет?
– Не должно.
– Ясно.
Кравцов показал Вадику и рукавицу. Вадик даже не стал подвергать ее анализу.
– Невооруженным взглядом видно: то же самое. Алюминий то есть. Вон, свежие полосы. Значит, Куропатов все-таки срезал?
– Ты-то откуда знаешь?
– Да все уже знают. А эта штука Клюквина, я его с ней видел. Он что, Куропатову помогал?
– Неизвестно, – сказал Кравцов. – У Желтякова еще зачем-то провода отрезали. Вроде простое дело, а какие-то сплошные загадки.
– Загадок у нас много! – похвастался Вадик. – Тот же сом. Или Дикий Монах бродит, которому сто лет с лишним. Или то же утопление Кублакова. У меня, между прочим, кое-какие данные есть!
– Да? И какие же? Нет, потом! – вдруг остановил Кравцов Вадика, который уже вдохновенно открыл рот.
Кравцов не любил при таких разговорах лишних людей, а лишний человек как раз в это время вошел в медпункт.
То есть это был не человек, а девушка. То есть девушка тоже, конечно, человек, но глядя на эту девушку, думалось о вещах, которые выше человеческих. Звали ее Нина, ей было семнадцать лет, и лицо у нее с самого раннего детства было такой небесной, ясной, чистой и спокойной красоты, что ни один сельский охальник не посмел повести себя с ней так, как обращался с прочими девушками. И прочие девушки не обижались за это на Нину. Обижаются ведь на тех, кто в чем-то тебя обошел, объехал, обогнал. А как обидеться на того, который не обходит, не объезжает, не обгоняет, а просто находится в совсем другой плоскости – хоть и ходит при этом все-таки по земле? Они не сердились на Нину даже за то, что она не курит, совсем не выпивает и не ругается матом; сами они в разной степени понемногу это делают не для баловства, а для жизненного опыта, для смелости и самостоятельности. Ну, и чтобы понравиться оставшимся в Анисовке парням.
Вадик в Нину безнадежно влюблен. Нина ничем ему не отвечает, но заходит к нему: все-таки человек культурный. И он помогает ей готовиться к экзаменам в сарайский университет; только она еще факультет не выбрала. Точные науки ее отпугивают своей точностью, а гуманитарные, наоборот, некоторой туманностью. Чего-то среднего она пока не нашла.
Войдя, она поздоровалась и села в уголке, спокойно глядя на Кравцова.
И тот почему-то смутился, поблагодарил Вадика за помощь и вышел.
И шел по улице задумчивый.
7
Он шел по улице задумчивый, а Людмила Ступина стояла на крыльце дома. В джинсах, в короткой футболке, красивая и странная в этой деревенской обстановке. Кравцов невольно замедлил шаги, и Цезарю это не понравилось. Он сразу что-то такое почуял. Он вспомнил о своей хозяйке Людмиле Евгеньевне, жене Кравцова. И ему почудилось, что от этой странной женщины исходит какая-то тайная угроза, хотя она приветливо улыбается.
– Здравствуйте! – весело крикнула она.
– Здравствуйте! – так же весело ответил Кравцов и подошел к забору.
– Обживаетесь?
– Как и вы!
– А, вам уже рассказали, что я из города?
– У меня глаза есть, – сказал Кравцов со скромным достоинством. – И остальные органы чувств. Духи у вас очень уж дорогие для деревни. Педикюр опять-таки. Джинсы не с барахолки. Футболка фирменная.
– Скажите пожалуйста! Ну и что? Вы просто не знаете, как деревенские женщины сейчас ходят!
– Возможно. Но вряд ли у деревенских женщин на пальце перстень, который стоит не меньше этого дома. А то и двух. Муж-механизатор подарил? Вряд ли. Любящий городской отец? Возможно. Но у меня была возможность сравнить, что дарят отцы, мужья, любовники, покровители. Тут явно покровитель замешан.
Кравцов просто размышлял вслух, он не хотел обидеть Людмилу, но она обиделась.
– Я вас не просила насчет меня расследование проводить! – сухо сказала она и ушла в дверь.
– Хм, – пробормотал Кравцов. – Кажется, я это зря сказал, а, Цезарь?
И если бы Цезарь умел говорить, он ответил бы: "Не сказал зря, а подошел вообще зря! А теперь уж чего уж. Но то, что она обиделась, это нам даже на руку. На лапу!"
То есть, как вы понимаете, тонко собака соображает.
Потом Кравцов отправился к "Полю чудес". Там, использовав кусок бревна, он поднялся к верху каменной ограды и осмотрел полосы на кирпичах. Они очень были похожи на полосы от алюминия. Перегнувшись, Кравцов увидел, что с внутренней сторо– ны забора земля вскопана под газон. И на ней – сле-ды ног.
Отметив это, он соскочил, огляделся. И увидел с высоты этого места, что возле сарая, где Прохоров оборудовал свой приемный пункт, находятся какие-то люди.
8
Возле сарая, где Прохоров оборудовал свой приемный пункт, находились вездесущая старуха Синицына и мужик Савичев. Савичев сидел в тени с каким-то свертком и молчал, превозмогая свое состояние, а Си-ницына пыталась сдать Прохорову лист оцинкованной жести.
– Уйди уже со своей железкой, теть Зой! – просил Прохоров.
– Не теть Зой, а Зоя Павловна! – поправила Синицына. – Я не для денег, а просто: в овраге нашла, чего пропадать будет? И ты не хитри, железки я знаю, они ржавые или такие темные бывают. А эта белая.
– Ну, белая. Оцинкованная потому что. Я цветной металл принимаю, а это не цветной!
– Как же не цветной? Смотри! – и Синицына показала, как поверхность на солнце в самом деле поигрывает какими-то слегка цветными оттенками.
– Тьфу! – с досадой оценил Прохоров эту красоту, не соответствующую содержанию.
– Ты не плевайся! – обиделась Синицына. – Я же всего десяточку прошу. Чтоб не зря тащила все-таки...
Прохоров не намеревался сдаваться. Но тут он что-то увидел вдали и вдруг вытащил из кармана денежную бумажку.
– Ладно! Бери! – Взял жестянку, бросил в сарай.
– Спасибо! Я тебе еще принесу! – пообещала радостная Синицына.
А Прохоров поспешно развернул сверток Савичева. Там оказался довольно большой латунный кран.
– Ты опять? Меня посадят из-за вас, честное слово!
– Не шуми, – поморщился Савичев. – Его чинить уже нельзя, вот и выкинули. В лопухах нашел.
– А лопухи эти не в мастерской растут? Ладно, давай.
– Литр.
– Что?! Двести!
– Пятьсот!
– Триста максимум!
Савичев понимал, что может запросить больше, но сил уже не было. Он молча кивнул. Прохоров взял его кран и вынес бутылку с мутной жидкостью. Бутылки у него были разных калибров, вмещающие от пятидесяти граммов до литра. Савичев, взяв свою емкость, в который раз поразился, насколько цифровое измерение отличается от реального. Звучит – триста! А перед глазами – нет ничего. На три глотка. Эти три глотка он тут же и сделал, занюхал рукавом и прохрипел:
– Маловато!
– Прокуратура добавит! – безжалостно ответил Прохоров. – Ползи уже отсюда!
Савичев не уполз, а ушел на своих ногах. Правда, держался при этом поближе к забору и старательно не глядел в сторону приближающегося милиционера.
9
Савичев не глядел в сторону милиционера, а Прохоров как раз глядел. Честно, открыто. Даже с улыбкой. Со всей, можно сказать, душой. У милиции и у ее объектов один и тот же прием: действовать на опережение. Прохоров, возможно, этого не знал, он поступил интуитивно.
– Провода ищем? – сразу же спросил он подошедшего Кравцова. – Хорошо кто-то хапнул! Но мне не приносили. И не принесут. Я всех предупредил: принимаю только лом бытового назначения!
Кравцов одобрил:
– Это правильно! Хотя, я считаю, можно и промышленный лом, если негодный. Я читал: предприятия страны на одном ломе десять лет работать могут.
Он сказал это так, будто у него душа болела за дело увеличения приема цветного металла. Прохоров этому не поверил, но подхватил:
– Именно! Земля кругом просто усеяна, выбрасывают что попало! Кублаков, между прочим, который до вас был, он это понимал!
Кравцов тут же использовал момент:
– Да? А что за слухи, будто его кто-то утопил?
Но Прохоров не захотел почему-то продолжить тему. Он широко повел рукой, как человек, который ничего не боится:
– Ну, проводите обыск! Вдруг я все-таки провода прячу? Весы проверьте, накладные, кассовый аппарат!
– У вас и касса есть?
– А как же! Цивилизованно работаем!
Но Кравцов даже не заглянул в сарай.
– Нет, – сказал он, – проверять я вас не буду. Уверен, что у вас все в порядке. А если и не совсем – ну, приедет комиссия, штраф возьмет: одна минимальная зарплата. При повторном случае – три.
– Разбираетесь! – одобрил Прохоров. А Кравцов начал размышлять вслух:
– Просто я понимаю, что частная инициатива не любит лишнего контроля. Вот в печати критикуют приемные пункты. Государству требуют отдать. Но мы-то с вами знаем: государственное – значит ничье! А вы колотитесь тут без продыха – по собственной инициативе!
Прохоров слегка оторопел. До него, конечно, уже дошли слухи, что в Анисовку прислан странный милиционер. Какой-то не в себе. Но, может, ошиблись люди? Вон ведь как заговорил – с намеком на уважение. А уважать в наше время, как известно, никто никого даром не будет. Может, он нормальный? Может, с ним договориться можно? Иметь другом участкового – это очень ценно! И Прохоров попробовал:
– Именно что! И ночью несут, и в дождь тащат! А у меня этих пунктов пять штук еще по селам! Врать не буду, маленько прибыль есть, а то бы стал я возиться! В разумных пределах. Могу себе позволить. Дом вот достраиваю. Или, опять же, если помочь другу или хорошему человеку – почему нет? В наших силах!
– Да? – заинтересовался Кравцов. – Это хорошо бы обсудить.
– Когда? – осторожно спросил Прохоров.
– В перспективе, – осторожно ответил Кравцов.
– В ближайшей? – уточнил Прохоров.
– Это смотря какой объем, – уклонился Кравцов.
– Объем – в каком смысле?
– В смысле объема. До свидания.
И Кравцов пошел прочь, а Прохоров остался догадываться, кто кого и вокруг чего обвел. Потом скрылся в сарае, поднял латунный кран, брошенный в угол, и собрался перенести в более укромное место.
И услышал вдруг голос Кравцова. Тот вернулся, забыв задать важный вопрос:
– А скажите, украденный провод на много тянет?
– По весу или по деньгам?
– По деньгам.
– Тысяч на десять. Ну а сдадут тысяч за пять.
– Большие деньги!
– Для деревни – огромные!
– Ну, спасибо за консультацию! Вы работайте, работайте!
– Спасибо! – поблагодарил Прохоров и понес кран, сгибаясь почему-то так, будто весил он целый пуд.
И после этого, вытерши пот со лба, сел у двери на ветерке, вспоминая нехороший разговор.
10
Он сидел на ветерке, вспоминая нехороший разговор. И тут явился Желтяков.
– Это... – сказал он.
– Чего это? – спросил Прохоров, оглядываясь почему-то в сторону сарая.
– Ну, это самое, – пояснил Желтяков и тоже оглянулся, но в другую сторону. – В смысле, куда теперь девать-то?
– Девать-то? Спрячь пока и забудь!
– Куда же я... Жена, опять же, может увидеть...
– Зарой! И не шастай сюда больше. Не видишь, что происходит?
– А что? – раздался вдруг голос Кравцова. – Что происходит?
Он словно с неба свалился. Только что оглядывались и Прохоров, и Желтяков – никого не видели. И на тебе, возник! Стоит, улыбается. Довольно, надо заметить, приветливо. И интерес в его вопросе вроде бы тоже приветливый, совсем простой. Дескать, тоже теперь живу здесь и охота узнать, что, в самом деле, происходит?
– Как что? – нашелся Желтяков. – Резалку-то вы у нас взяли, а другая сломалась. И я вот пришел посмотреть, из чего можно другую сделать.
– Точно! – подтвердил Прохоров.
– Резалку я вам отправил, – сказал Кравцов. – Но ваша забота о работе мне очень нравится. Всего доброго.
И пошел себе.
– А вы чего хотели-то опять? – не утерпел и спросил Прохоров.
– Да я уж и забыл! – легкомысленно махнул рукой Кравцов. – Просто хотел ваше мнение узнать, кто мог бы столько проводов срезать. Вы же все-таки человек тут не чужой.
– Ну, и не такой уж свой! – определил свою позицию Прохоров, заканчивая разговор.
11
– Не свой он и не чужой, – уточнила Синицына, к которой Кравцов через некоторое время зашел чаю попить. Он сразу понял, что она – женщина осведомленная. И решил установить с нею человеческий, а заодно и служебный контакт.
– Он с детства был угрюмистый, – рассказала Зоя Павловна. – Ну, водился, конечно, с тем же Клюквиным, с Желтяковым. С Куропатовым больше всех.
– С Куропатовым? – заинтересовался Кравцов.
– Ну да. Потом сильно разругались они. То есть даже не ругались, а просто Прохоров за Лидией бегал, а она за Куропатова вышла. Прохоров до того разозлился, что даже уехал. А потом ничего, сам женился, вернулся, опять у них с Куропатовым дружба завелась... Ну, дружба не дружба, а так... Отношения. Ну, то есть друг с дружкой здороваются – и то спасибо. Прежнего нет уже, конечно.
– А Куропатов бедно живет?
– Да нормально вообще-то. Хозяйство у них. На заводе его ценют. А вот брат у него в тюрьме сидит. Давно.
– В тюрьме? Этого я не знал.
– Меня бы спросил. Я насквозь тут все знаю. И вижу. Сидишь у окошка – и вся жизнь перед тобой.
– А вчера ночью не сидели?
– И вчера сидела. Морило как-то под вечер, худо было мне, а потом дождичек, ветерок, полегче, вот я и дышала у окна чистой экологией.
– Никого не видели?
Синицына вспоминала несколько минут – и вспомнила.
– Клюквин с палкой своей проходил.
– Клюквин? Ну и что? Может, он ночью решил в саду поработать?
– Ага, жди, ночью поработать! Он и днем-то не очень работать любит. Зато с Желтяковым всю округу изрыли, как кроты.
– И во сколько он проходил?
– Не помню. Темно уже было, уж дождик сеял... А я, ты знаешь, вот что скажу: сходи ты на "Поле чудес". У нас если что пропадет, очень часто у них находится. Лазарев у них там главный, его сразу по лицу видно: жулик.