21
Об исчезновении проводов и о том, как нашлись сами провода и злоумышленники, их срезавшие, Кравцов не спеша рассказывал вечером Вадику и Нине. Рассказывал, ничуть не гордясь, спокойно и обстоятельно.
– Восстанавливаем события. Схема преступления простая. Бригада ремонтников выбирает темную и дождливую ночь...
– Воробьиную, – подала голос Нина.
– Да, – подтвердил Кравцов, не глядя на нее. – Выбирает такую ночь, выезжает и режет провода. Аккуратно режет, машина на асфальте стоит, следы колес дождем смывает. Но сама бригада провода сдать в лом не может? Не может! Сдает якобы Прохоров, хотя он их в глаза не видит. Он эту идею и родил. Сдает якобы на районную базу цветных металлов, у которой служба ремонта электросетей якобы их покупает. Документы движутся, деньги получаются, а провода как лежали в кузове, так и лежат. Когда все оформлено, наглые ремонтники, даже не потрудившись запастись другими проводами, едут на то самое место, где срезаны украденные провода, и навешивают их заново, получив еще и деньги с руководителя хозяйства.
– Ловко! – оценил Вадик. – А как вы догадались, что Прохоров замешан?
– Легко. У него по документам, которые я в районе смотрел, за месяц сдано семнадцать тонн цветного металла. А во всех шести пунктах и тонны не наберется. Вот я и стал думать, как это получается. К тому же пришлось раскопать старую историю. Буквально раскопать, вместе с землей. Шесть лет назад он кабель нашел, повезло человеку. Не вдаваясь в технологию расследования, скажу сразу: кабель был украден на одном из предприятий Сарайска, через месяц сам Прохоров его тайно закопал, а еще через месяц сам и выкопал, но на этот раз явно.
– Ловко! – восхитился Вадик. – А следы от мотороллера? А Куропатов? А Желтяков с Клюквиным? Это как?
– Да просто. Куропатова Прохорову давно хотелось подставить. Обидел он его когда-то, девушку отбил у него. Вот и нашел способ: ночью увел мотороллер, покрутился возле своих друзей, оставил там рукавицу Михаила, прихватил кусок провода, заехал к "Полю чудес" и перекинул провод через забор, да еще потер там кирпичи в нескольких местах, будто проводов много было. Утром провод нашли. Подумали. А знали уже, что провода срезали. И от греха подальше провод спрятали, а место, где утром топтались, разровняли. Но это утром, а ночью Прохоров мотороллер спокойно вернул.
– Ловко! Но Клюквин-то с Желтяковым при чем? Кто у Желтякова-то провод отрезал – и зачем?
– Очень просто. Желтяков с Клюквиным давно Прохорову должны были за водку и самогон. Он предложил им: десяток метров провода – и в расчете. Он надеялся, что они общую сеть тоже в каком-нибудь месте обрежут – еще больше путаницы окажется. А они побоялись, решили украсть у себя. Кинули монетку, с чьего дома снять. Выпало на Желтякова. Резал Клюквин своим секатором, Желтяков из дома подстраховывал, следил, чтобы жена не проснулась. А лестницу, я смотрел, при этом даже не тронули: под ней трава примята давно уже.
– А зачем Лидия к Прохорову приходила?
– Честно сказать, не знаю. Должно быть, хотела узнать у Прохорова, замешан ли ее муж в этом деле. Потому что сам Михаил отделывался отговорками. Могу предположить, что Прохоров на то и рассчитывал – что она придет.
– Зачем? – не поняла Нина. Кравцов кашлянул и объяснять не стал.
– Ладно, понял, – сказал Вадик. – Но вопрос другой: зачем сам Куропатов приходил к Прохорову, да еще ночью?
– Думаю, предлагал ему сознаться.
– Так он знал?!
– Понимаешь... Тут странная ситуация. Куропатов человек застенчивый. Но серьезный. А в душе он ужасно хочет увидеть огромного сома, про которого Хали-Гали рассказывает. Хали-Гали твердит, что сом наружу всплывает только в темную дождливую ночь. Вот Михаил и не стерпел и пошел смотреть сома. А жене в этом постеснялся признаться. Тогда-то он издали Прохорова и увидел. Сперва даже не понял. Ну, взял человек мотороллер на время, мало ли зачем. В деревне к общественной технике просто относятся.
– Это точно! – согласился Вадик. – Но потом, когда понял, что Прохоров на него свалить все хочет, почему элементарно вам не рассказал?
– Психология! – вздохнул Кравцов.
– Какая у Куропатова психология?!
– Нормальная. Он ведь знал, что Прохоров продолжает на его жену поглядывать. И не хотел, чтобы подумали, что он из-за жены хочет человека оболгать. Он же не видел конкретно, что Прохоров резал провода. Вот и пришел отношения выяснить. Естественно, Прохоров его успокоил: мотороллер брал за другой надобностью, а что следы оказались случайно у дороги, где столбы, – не беспокойся, Миша, милиция разберется!
– Она и разобралась, – сказала Нина.
– Не уверен, что окончательно, – ответил Кравцов.
22
Кравцов был не уверен, что разобрался во всем окончательно. У него, в частности, не было убежденности, что Шаров совсем не имеет отношения к событиям. То есть не к воровству проводов, конечно, а к созданию определенных предпосылок.
И на другой день, сидя в закутке, который ему выделили в тесном помещении администрации, он спросил Андрея Ильича:
– Скажите, а пункт приема металла с вашего разрешения открыли?
– А с чьего же? Или лучше пусть в район или город тащат, чтобы там обманули? Я-то думал, что Прохоров мужик ничего, почти честный.
– Почти? – переспросил Кравцов.
– А все мы почти! – с некоторым даже вызовом ответил Шаров, слишком хорошо знающий реальность. – Или ты где полностью честного видел? Скажи, где, съезжу посмотреть. Есть еще вопросы?
Вопросы у Кравцова были, но он не торопился их задавать. Он выдержал паузу. А Цезарь, лежа на полу, глядел на него и рассуждал мысленно, что Павел Сергеевич, судя по всему, за неимением настоящей работы решил потрудиться электриком. На столбы влезал, с проводами возился. Недаром же он дома все по электричеству сам починял. Вот умение и пригодилось. Но вряд ли он делает это ради денег, скорее от тоски. Дома, возле жены, подобной тоски у него никогда не было. В таком случае почему он не взял ее с собой? И почему Людмила Евгеньевна сама не приедет?
Цезарь положил голову на лапы и закрыл глаза.
А Кравцов наконец, посчитав, что пауза выдержана достаточно, спросил Шарова:
– Андрей Ильич, откуда эти упорные слухи, что Кублакова утопили?
– А у нас все слухи упорные, – ответил Шаров.
– Считаете, что оснований нет?
– Никаких!
– А как же поговорка, что огня без дыма не бывает?
– Да тьфу! – плюнул Шаров без слюны, одним звуком, уважая чистоту помещения. И плюнул не просто с досадой – плюнул с некоторым как бы подтекстом, который Кравцов конечно же про себя отметил. И решил, что ЭТО МОЖЕТ СТАТЬ ОЧЕРЕДНЫМ ЗВЕНОМ В РАССЛЕДОВАНИИ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ГИБЕЛИ КУБЛАКОВА.
Глава 3
Сами гонщики
1
Вообще-то в Анисовке случаев отравления спиртосодержащими смесями, если выражаться научно, было всегда гораздо меньше, чем в остальной России. Причина ясна: везде пили, кроме водки и портвейна, денатурат, технический спирт, одеколон, аптечные настойки, всякие очистители, тормозную жидкость и т.п. Но в Анисовке – винзавод. Всем его работникам долгое время почти официально выдавали по литру готовой продукции на смену. Да и с другими часто расплачивались натурой. В антиалкогольные времена этого не было, но анисовцы не горевали, гнали самогон из яблочного сока, который для этого очень хорош, особенно забродивший.
Технология ведь простая: выдавленный прессами сок поступает в огромные тысячелитровые бочки. (Особым шиком у прессовщиков, кстати, считалось не отлучаться во время горячей работы в туалет по мелочи, а использовать эти самые бочки; то, что они потом оттуда же, в сущности, и пьют, их не смущало: "И это, и это – натуральный природный продукт!" – говорили они.) Бочек – пять. В первой свежий сок, в последней уже забродивший, с добавлением сахара. А за стеной, куда ведет труба-сток из последней бочки, начинается серьезное производство: сок бродит по-настоящему, а потом его перерабатывают в вино. Помещение это с металлической дверью, всегда на замке, а если кто входит или выходит, то под наблюдением руководителей производства и ревностного Геворкяна. И анисовцев эта строгая секретность никогда не удивляла, понимали: дело святое, живое вино! Но сок из бочек никогда не охранялся и не учитывался. Его хоть пять ведер возьми из каждой – никто не заметит.
И брали. Приходили с ведрами, с большими стеклянными банками и бутылками, с флягами и бидонами. Дома доводили брагу до ума и гнали из нее отличный яблочный самогон.
Были, конечно, всякие случаи. Лесенка к бочкам ведет крутая, помост вокруг них узкий, примерно раз в три года кто-нибудь в бочку сваливался, но, однако, никто ни разу всерьез не утонул. Читыркин Петр однажды оступился на лесенке, упал и сломал ногу, но это не удивительно, он и на ровном месте плохо на ногах стоит.
Многое изменилось, наступил капитализм. Анисовцы его не особенно заметили – до тех пор, пока новый владелец завода, Шаров-старший, не проявил свою частнособственническую инициативу и не запретил брать сок. Нет, конечно, и раньше не было разрешения, и тот же Хали-Гали сидел на вышке, спрашивая, например, кряхтящего с двадцатипятилитровой флягой Савичева, не слишком ли много несет, как бы не надорваться, и рабочие-прессовщики поругивались, что вечно толчется посторонний народ, не только зачерпывая сок, но еще и отвлекая, останавливаясь, чтобы побалагурить. Время от времени приснопамятный и знаменитый директор Лукичёв, человек с огромным животом, умевший выпить за день два литра водки, не хмелея, потому что закусывал, выходил из своего кабинета и ругал особо зарвавшихся, а пару раз даже заставил вылить обратно взятое. Но и он понимал: тайное воровство хуже явного. Оно, как правило, ведет к серьезным правонарушениям, несчастным случаям и вредительству.
Так оно и вышло: буквально через два дня после объявленной Шаровым войны упоминавшийся уже Читыркин, торопясь, упал опять с лестницы, но не на пол, а в бочку и чуть было не захлебнулся, еле успели вынуть и откачать. Суриков десятилитровую банку уронил и разбил, поранился. И вообще, брали сок и несли его теперь уже не легко и весело, с прибаутками, как раньше, а сердито и поспешно. В сторожиху, сменщицу Хали-Гали, старуху по прозвищу Акупация, в ответ на ее строгое (по наущению Шарова-старшего) замечание кинули кирпичом и чуть было не попали. И наконец однажды ночью кто-то неведомый проломил одну из бочек. Вылилось не только из нее, но и из всех остальных по принципу сообщающихся сосудов, что составило, легко сосчитать, пять тысяч литров.
Геворкян мрачно сказал Шарову, что он, конечно, одобряет борьбу с расхитителями, но пять тысяч литров в результате равняются десятилетнему объему хищений. Есть ли смысл в такой неравной борьбе с сомнительным результатом?
И Лев Ильич отступился, как и во многом другом, где его слишком поспешная капиталистическая энергия наталкивалась на здравый народный разум.
Вдруг по селу пролетел слух: Мурзин самогоном насмерть отравился.
2
По селу пролетел слух, что Мурзин самогоном насмерть отравился.
Вадик тут же примчался со своим фельдшерским чемоданчиком. А там уже люди собрались, смотрят, сочувствуют. Саша Мурзин лежит бледный на зеленой траве возле дома, изо рта уже пена показалась. Вадик бросился перед ним на колени, пощупал пульс, приоткрыл веки, крикнул:
– "Скорую" надо вызвать!
– Позвонили уже, – ответил ему Шаров, приехавший на место происшествия с Суриковым. – На наше счастье, машина в Ивановке была, сейчас подъедет. А ты ничего сделать не можешь?
– А я знаю, что с ним? Сердце вроде работает...
Хали-Гали приметил в сторонке бутылку с длинным узким горлышком, поднял ее и показал всем.
– Сердце... Вот оно, наше сердце! Опился Саша. А этикетка иностранная, между прочим.
Тут сквозь народ вежливо, но решительно протолкался подоспевший Кравцов. Взял бутылку, рассмотрел.
– Коньяк. Французский.
– Это на какие он шиши коньяк пьет? Ну-ка? – возник Дуганов, взял бутылку, понюхал. – Францухкий, ага! Местного производства! Самогонка это, товарищи! – и обратился тут же к Шарову: – Вот оно, Андрей Ильич, ваше попустительство! Спивается народ!
– Не мели, Дуганов! – ответил Шаров. И громко сказал окружающим: – Я вас сколько предупреждал? Мы с братом к вам цивилизацию внедряем, газ проводим, телефоны даже у некоторых, а вы что делаете? Главное, я же вам вино предлагаю брать почти даром, за копейки! Вся Европа за обедом вино пьет – и живая, здоровая! А они дохнут, но самогон лакают!
Многие усмехнулись. Покупать то, что можно взять даром, слишком уж нелепо. Пить вино за обедом еще смешнее: тогда ты после обеда не работник. Его ведь мало не выпьешь, оно же слабое. А главный юмор: как можно сравнить вино и самогон? Общее мнение выразил Хали-Гали:
– Сколько себя помню, у нас его гнали, гонют и будут гнать!
А Суриков добавил:
– От нашего вина за обедом, Андрей Ильич, обедать не захочешь. Стошнит.
– Молчал бы, Василий! – урезонил Шаров. – Зря тебя участковый помиловал! Тоже ведь загнешься!
– Помиловал меня не он! – ответил Суриков. – А загнусь я от работы!
– В этом и дело! – сказал Шаров с оттенком должного уважения. – Работаешь действительно как конь, но и пьешь как лошадь! Это же просто вредно!
– Вы лучше разберитесь, кто его отравил! – сменил тему Суриков. – У него самогона своего не было, я точно знаю, как свидетель.
– Соучастник, а не свидетель! – поправил Шаров. – Он с тобой пил. Твой самогон! Ты и виноват, получается!
Суриков легко отбил нападки:
– Ничего подобного! Во-первых, с моего не отравишься. Во-вторых, мы с ним давно не виделись. Я от него еще вчера вечером ушел. В-третьих, это бутылка не моя. Это он где-то у постороннего человека взял! И может, он не отравился? Может, он, как Витька Кузин из Дубков, захлебнулся? Ну-ка, юный химик, отойди!
Суриков решительно отстранил Вадика, смело приоткрыл рот Мурзина и залез туда пальцем.
– Ты еще по локоть засунь! – порекомендовал Хали-Гали. – Ну, что там?
– Не мешай! Сейчас выковыряем! Сейчас продышишься, Саша, я с тобой! Ага, что-то подцепил! Дышать ему мешало!
Шаров скомандовал:
– Ну? Тяни уже, если подцепил! Что там?
– Рвотные массы это называется, – сформулировал Вадик.
Суриков заглянул в рот и с огорчением сказал:
– Нет. Это язык...
– Отойди тогда! – рассердился Вадик. – Народный лекарь нашелся!
В это время подъехала машина "скорой помощи".
3
Подъехала машина "скорой помощи", из которой слышались почему-то женские стоны. Вышел врач, за ним выскочил встрепанный мужик с криком:
– Это что ж такое? Жена рожает, а они крюки де– лают!
Шофер меж тем тянул из машины носилки, а врач, приступив к осмотру Мурзина, сказал:
– Не вопи, пожалуйста. Жена твоя и без нас родит, а человек без нас не помрет. То есть как раз помрет. Так. Берите-ка его – и в машину!
– В какую машину? – заорал встрепанный мужик. – Куда? Там женщина рожает, а он мужчина!
Но Мурзина уже положили на носилки и стали впихивать. Носилки не шли. Они ведь до этого стояли боком, а теперь не помешались. Тогда убрали носилки и кое-как уложили Мурзина без них, рядом с рожавшей женщиной. Она была в полубреду, повернула голову и, увидев рядом с собой синее незнакомое лицо мужчины, застонала еще громче. Застонал и временно очнувшийся Мурзин.
– Ой! – кричала женщина.
– А-а-а! – сипло выдавил Мурзин.
– Ой! – опять вскрикнула женщина.
– А-а-а! – тут же ответил Мурзин.
– Да что ж ты, паразит, дразнишься? – закричала женщина.
– Не дразнится он, Катя, он тоже больной! – успокоил ее встрепанный муж. – Ты уж потерпи!
А Шаров ободрял население:
– Ничего! Сейчас ему в больнице желудок промоют – и все будет в порядке!
– Не уверен, – возразил врач. – В Глебовке на прошлой неделе не спасли человека.
А Кравцов был озабочен долгом.
– Надо обязательно узнать, что он пил. Может, у других то же самое есть?
Шаров предложил:
– Я сейчас в город еду – в больницу, между прочим, к брату. Давай со мной, там у врачей и узнаешь все.
Кравцов согласился. Еще и потому, что у него в городе были тоже кое-какие дела. Однако чтобы не откладывать расследование, он дал Вадику поручение узнать, нет ли у кого такой же отравы.
Суриков, садясь в машину, поддразнил фельдшера:
– Добровольная помощь милиции?
– А кто месяц назад чуть концы не отдал? Не ты? – тут же напомнил ему Вадик.
– Концы! Ты в это не лезь! Твое дело таблетки давать от живота, от сердца. От болезни, короче.
– А это – не болезнь?
– Нет. Я по телевизору четко слышал, – поднял палец Суриков, – социальная язва!
Шарову показалось досадно, что важный разговор обходится без него. Высунувшись из "уазика", он произнес короткую речь:
– Пора уже что-то делать! Наказать одного-другого – третьему неповадно будет! А то никакой же на вас надежды нет! И аппараты все изыму! А кто не поймет – будем судить, честное слово! Со строгостью закона за бытовое отравление! Вот так!
Речь выслушали внимательно, но без должного сочувствия, некоторые даже с тайной враждебностью. "Скорая помощь" и "уазик" уехали, а люди постояли еще, потолковали, обсуждая событие, осмотрели траву, на которой лежал Мурзин, и разбрелись по своим делам.