Я уже и не помню, когда Новый год дома встречал; меня, после летних загулов, не спрашивая в новогодние праздники ставят. Можно, конечно, и первого, но первого хуже - целые сутки на синдром Оливье ездишь, рогами в землю домой приходишь. В Новый год веселей, потому я и вызвался. Фельдшером мне дали Настеньку, а Феликс к нам до кучи пристроился.
- Паспорт, страховой полис…
Регистраторша поднимает голову и, выпучив глаза, застывает, делая глотательные движения - ни дать ни взять жаба весной, только без пузырей за ушами.
- Ч-ч-что это?
- Это - оно.
- Военный?
Да-а, не приучены на Загородном к неожиданностям, не приучены. То ли дело на Клинической, шесть: тем что ни привези - бровью не поведут.
- Скорее военнопленный.
- Документы есть?
Поразительно.
- Мадам, он голый. Ни документов, ни наград.
- В разведку ходил, - вставляет Феликс.
- Как же мне его записать?
- Епт!
- Пишите: сэр Чарльз, принц Уэльский, инкогнито.
- А почему к нам?
Начинается. Для персонала приемников надо специальную форму ввести, с надписью на груди: Больница №… Приемное отделение. А ПОЧЕМУ К НАМ?
- Просто захотелось что-нибудь подарить вам к Новому году.
- Почему вы хамите?
Мысли у них - ход конем.
- Да, вроде не начинал еще.
Нет, зря вернулся. Холодно, темно, люди какие-то странные…
И когда вы только повзрослеете, Вениамин Всеволодович?
А никогда, Виолетта Викентьевна!
Не, все, хватит. Отработаю до весны и свалю в Марокко через Европу. Поиграю недельку в Париже, заработаю и в Испанию. До конца лета должно хватить, пусть они тут без меня за жизнь бьются…
* * *
- О чем задумался, док?
- В Африку хочу, Жень.
- А-а. А я в Калифорнию. Сколько себя помню, мечтал - с тех пор как серф впервые услышал, в семидесятом.
- Сколько тебе тогда было?
- Десять. - Джексон поправляет маленькую репродукцию "Трех богатырей", на которой Алеша Попович, вместо лука, держался за подрисованный фломастером руль. - Тридцать лет прошло, с ума сойти.
- Лучше поздно, чем никогда.
- И я о том же. Все, брат, линяю.
- В Штаты?
- В Штаты трудно. В Канаду. Как раз документы подал, на днях.
- А родные?
- А чего родные… Я детдомовский, с женой в разводе, дочка замужем - свободен, как Каштанка. Права международные есть, корешок в Ванкувере фирму держит, устроюсь у него водилой на трак - и весь континент в кармане. Врубись: закат, асфальт, пшеница до горизонта и Джей Джей Кейл с компакта…
В свои сорок Женька не пропустит ни одной запыленной поверхности, непременно напишет на ней Queen или Doors.
- А что за корешок, Жень?
- Хохол. Служили вместе. В восемьдесят восьмом слил. Сначала сам фуры гонял, теперь свое дело открыл.
- Ну, вообще зашибись!
- Ага. Подругу себе найду, индианку, а плечевыми только негритянок брать стану. Ты с негритянкой спал?
- Доводилось.
- Вот видишь, а я ни разу. Не, хорош, сколько можно? Полжизни тут вермут топинамбуром закусывал, пора и честь знать.
- Дай-то бог, Женя, дай бог!
- Короче, ты понимаешь…
* * *
Большинству моих соотечественников вместо свидетельства о рождении надо "Мойдодыра" выдавать, с ламинированными страницами - чтоб служил дольше. Хоть бы перед Новым годом прибрались, что ли?
Седьмой час, а уже кривые, как сабли, язык ребром у всех поголовно. О скорой забыли напрочь, в помощи не нуждаются. Но признательны: готовят для нас коктейль - "девятку" с шампанским из грязных кружек. Отказываемся. Удивлены, навязывают. Поворачиваемся и уходим, оскорбляя гостеприимство. Дальше - театр. С брезгливостью лорда: дай им денег, и пусть, на х…й, валят. Пошел ты - сам вызвал, сам и давай! Переругиваясь, считают мелочь; мы тем временем начинаем спускаться. Спохватившись, переключаются: хабалят, кричат вслед матом. Идем обратно - запираются, угрожая из-за двери главой РУВД. Так и говорят: главой РУВД. Че делает им куб анальгина в замок.
Подъезд соответствующий: ссанье и окурки. Этажом ниже - шедевр. Метровыми буквами на стене: ПРОСТИ МЕНЯ, ПИДОРА, ЛИЗА! Феликс приходит в дикий восторг и выдает экспромтом стихотворение:
…и плачут сосульки с карниза,
и кажется - рушится мир.
ПРОСТИ МЕНЯ, ПИДОРА, ЛИЗА!!!
напротив одной из квартир.
Неподдельное отчаяние, драматическая жестикуляция, слеза в горле - умеет. Джексон хохочет. Настенька улыбается. Я рассказываю про одно ножевое: невеста, накануне свадьбы, застала жениха со свидетелем, причем на последнем было ее свадебное платье. Сходила на кухню, взяла ножик и расчеркнулась, как Зорро, у суженого на спине. Тоже, кстати, тридцать первого было. Джексон замечает, что, судя по количеству закупаемого алкоголя, этот Новый год мы запомним надолго. Я в этом году уже запомнил Светлое Христово воскресенье: три ножевых и два огнестрельных. Наблюдал замечательную картину: пять утра, охреневший от трех операций подряд хирург трясет каталку и орет раненому: "С-с-сука! Сука!!!"
Феликс в ответ рассказывает о массовой драке за свяченые куличи в храме неподалеку и выражает удивление объемам святой воды, вывозимой прихожанами в пятилитровых бутылках из-под "Росинки". Большинство, как он утверждает, вывозит багажниками.
Для Настеньки же событием года стал День десантника. В этот день в график ставят преимущественно мужиков, водилы держат наготове "самоучители", а многие надевают под форму голубой тельник - помогает, но не всегда, под утро все равно руки разбитые и хочется написать заяву на увольнение.
Погранцы в свой праздник тоже шалеют, но десантура им сто очков вперед даст. А вот морячки в День ВМФ - тише воды, за что их народ любит и при всяком удобном случае мотается на Неву корабли посмотреть…
Только заснул, Настенька за плечо трогает. Ей мама с собой курицу гриль дала и салатик с копченой рыбой, а Женька картошку фри притаранил. Пришлось встать.
Усадив Настеньку, Че с Джексоном, смачно хрустя крылышками, выхватывают из тела курицы сочное мясо и, сладко воркуя, скармливают Настеньке прямо с вилок. Настенька замечательно смущается, но кушает. Видно, что ей приятно. В самый разгар вваливаются Пак и Лодейников. Пашка несет под мышкой здоровенную "Энциклопедию танков".
- Ух ты! Где взял?
Пак усмехается:
- В нашем магазине.
Подрезал, значит.
- Фига! Как это ты ухитрился?
Пашка подсаживается к нам и выламывает из сустава куриную ножку.
- В наследство достался, - говорит он с набитым ртом.
- Суицид у нас, - поясняет Лодейников, - старики сдали комнату, квартирант вечером въехал, а ночью повесился. На ручке от форточки.
- Где?
Митька нагибается и показывает пальцем на дом напротив.
- Девятый этаж. Вон окно… Паскуда, отволок бы за петлю на помойку - пусть крысы жрут.
Все не то чтоб расстроились, но потчевать Настеньку перестали.
- Да, пацаны, потешили вы нас. Книжка его?
- Его. С паршивой овцы хоть шерсти клок. В "Военную книгу" сдам, а деньги в почтовый ящик кину - хоть будет чем за освящение заплатить.
- Думаешь, задаром не освятят?
- Хрен его знает, с них станется.
* * *
Нет, ребята, что-то здесь неестественное происходит. Бесовство оголтелое, сплошной Босх вокруг. Пляска смерти, нелепая и фантасмагоричная, как в японской чернухе. Это уже не совпадение и не случайность - система. Без оглядки бежать надо, пока всех без разбору гвоздить не стало. Переждать и вернуться, когда уцелевшие будут обниматься и плясать в ярких одеждах, как после Великой чумы…
* * *
- Ага. И настанет Царство Истины.
Нас снова усылают на какую-то хрень. Настеньку не берем, пусть на стол накрывает.
- Брось, Вень, тут все уже метастазами поросло. Вон, смотри - иллюстрация.
Впереди, задрав скорпионий хвост, сучит клешнями снегоуборщик.
- Гребут точно так же, с обеих рук, а кал под себя валят. Наплодят себе подобных, засрут все вокруг и сгниют потом, в фекальных массах. Онкология на социальном уровне - законы-то у природы одни на всех. Так что грядет фаза распада. Закат империи. Придут вандалы и всем вставят.
Подает голос Джексон:
- В таких случаях национальная идея спасает. Или религия новая.
- Идея, Жень, уже есть - бабло. И новую религию, коль появится, на раз продадут. Просчитают, упакуют и продадут, так же как христианство продали, в свое время. А если ты про нынешние махания триколорами - так это для тех, кто за майку со слоганом на пулеметы помчится, только кивни. Ренессанс на помойке. Из говна Элладу лепят.
- Так-так. Не знаю, кто подвесил твой язык, но подвешен он хорошо…
- Дык, ёлы! Взять хотя бы тезку моего - Че. Ведь в полный же рост отоваривают, и кто? Те, кого он до хрипа в глотке не выносил. Клубов пооткрывали: с гамаками, с сигарами, с ромом кубинским. Футболок нашлепали… А он, между прочим, редкий бессребреник был, даже когда в ООН речь толкал, у него, как у Бендера, носков под берцами не было.
Он умолкает, а потом каким-то другим, изменившимся, голосом говорит:
- Знаешь, я недавно в "Корсаре" девчонку снял, хорошенькую, как Настенька. Пришли ко мне, стал ее раздевать, а у нее на трусиках Че, прям на лобке. Так мне хреново сделалось, аж ком в горле встал. И не вышло у меня с ней, упало все сразу. А главное - она не поняла ничего. Ну, Че и Че - чего тут такого? Все носят…
Душу обнажил, как горло подставил. Я смотрю ему в глаза. Там - тоска.
Я молча тыкаю его в плечо кулаком.
- Слы-ы-ышь, курить есть? Хорошо, что Настеньку дома оставили. - Не курю.
- Чё, здоровье бережешь?
- Не люблю, когда изо рта воняет.
Потихоньку обступают с боков.
- Чё, подвигов ищешь?
Рацию из кармана, палец на тангетку - пи-и-и-ик!
- Нажму еще раз - пойдешь в КПЗ. Пукнуть не успеешь.
Главное - взгляд держать. Не в переносицу смотреть, а в глаза. И не ссать, даже если очень страшно. Заметят - все.
- Разрешите пройти?
С издевкой:
- Иди.
Глаза в глаза, обойти не касаясь, и повернуться спиной, уверенно повернуться. Терять нечего: если атакуют, от четверых не отмашешься. Как хорошо, что не взяли Настеньку!!!
Затылком понял - Че миновал успешно.
Вышли, закурили.
Пальцы прыгали.
- …лядь!
- Ну!
* * *
Пробка вмазывает в потолок. Вторая, пшикнув, остается в ладони у Журавлева. Зеленые горлышки, рождая пену, проходятся над пластиковыми стаканчиками. Пена поднимается и опадает. Со дна бьют веселые ключики.
- Давайте, ребята, за старый год. Три-четыре…
- Дзыннннь!!!
- Одесская киностудия!
Галдят и растаскивают из коробки грильяж. Тычут вилками в сервелат. Все на станции - удачно.
На экране появляется президент.
- О, о! Главный Упырь! Громче сделайте.
- Да ну его на хер! Ты что-то новое хочешь услышать?
На экране вспыхивает MUTE. Некоторое время все заинтересованно смотрят, как шевелит губами гладкое, репообразное лицо Ельцина.
- В записи транслируют. Сидит, поди, сейчас в кальсонах, с водкой на табуретке, речь свою слушает…
Пять минут остается.
- Восемьдесят шестая бегом! Ребенок полтора года, ожоги. Ира, быстро - площадь большая.
- Ну… твою мать!
- Та-а-ак, первый пошел.
Дите. Ждать нельзя. Журавлев с Бирюком подрываются к выходу.
- Санек, папку, стетоскоп и новокаин! - кричит Скворцова, рассовывая по карманам шоколад, мандарины и пузырь полусладкого. Хватает миску с салатом, ложки и бежит следом. - С Новым годом, ребята! - уже из глубины коридора.
Вдогонку вылетает Ленка Андреева.
- Скво, Скво - стаканы забыла!
Все, до утра мы их не увидим. Они сейчас через весь город на Авангардную, и дай бог, чтоб их там за Четырнадцатую не впрягли, к тому времени самый падеж начнется.
Возникают куранты, пошел отсчет. Митька с Феликсом обдирают фольгу, лихорадочно крутят проволочки. Остальные ищут потерянный пульт. На экране по-прежнему красуется ярко-красное MUTE.
- Блин, скоро вы?!
Есть, нашли.
Тинь-длинь-дон-дилинь-дон, тинь-длинь-дон-дилинь-дон. Пауза. Вам… бам… бам…
Че с Лодейниковым удерживают рвущиеся из горлышек пробки.
- Девять… десять… одиннадцать… двенадцать! Ааааааааа!!!
Шар-р-рах, шар-р-рах - только пробки запрыгали! Роняя пену, разливают шампанское. Ленка Андреева тянет рацию:
- Всем кто в поле, всем кто в поле - с Новым годом, ребята!
И сразу следом:
- Восемь-шесть, три-один, шесть-четыре - с Новым годом всех!
Это Центр, диспетчер.
- Спасибо, вам также.
- Шесть-четыре, шесть-четыре…
- Слушаю.
- Освободились с Народной.
- На станцию.
- Поняли, станция.
Чуть-чуть не успели ребята.
- Игорян, ты, что ли?
- Я, Паш, я.
- Ну, ты попал, старик. С Новым годом тебя!
- И тебя также. Ты на станции?
- Пока да.
- Если на Солидарности пересечемся, побазарим…
И тут же ответственный:
- Не засорять эфир!
И все замолчали.
- А ну-ка сыграйте нам, Портос, что-нибудь веселое…
Феликс протягивает Станишевскому клееную-переклееную гитару. Тот тренькает, подтягивает колки, снова тренькает и снова подтягивает. Берет аккорд и частит боем по струнам:
А-а-а, увезу тебя в больницу
я к насупленным врачам.
Ты увидишь, как встречают
панариций по ночам.Много нового узнаешь
обо мне и о себе
И не сразу осознаешь -
поворот в твоей судьбе…
Все подхватывают:
А-а-а мы па-а-аедем, мы па-а-амчимся
на "фордах" и на "газелях",
Чтоб успеть на Правый берег
над мостами пронести-и-ись.Констатирую бесстрастно -
Твоя жизнь была прекрасна,
Нынче ж Крест вмешался Красный
И тебе уж не спастись…
- Э-э-э-гей…ля! - илья-муромским басом рявкает Че.
Остальные улюлюкают и, засыпая стол кружочками конфетти, открывают огонь. Потом закуривают и распахивают окно. Вплывает гром канонады. Небо пульсирует сполохами. Противоугонные надрываются.
- Во, дают джазу!
- Слышите? Без пауз шпарят.
- Как немцев победили, чесслово!
Свист, треск; свист, треск. Сунув пальцы в рот, Феликс режет воздух пронзительным, уходящим в ультразвук переливом. Девчонки затыкают уши. Сразу следом вспышка и гул разрыва.
- Получилось.
- Так, Черемушкину больше не наливать, - Слышь, Жек, открой хванчкару девчонкам.
- Штопор дайте кто-нибудь.
Я протягиваю ему швейцарский ножик:
- На. Как канадские хохлы в таких случаях говорят, знаешь?
- Как?
- Они говорят: куд ю гив ми отой штопор!
Вокруг уже кто о чем.
- Паш, а ты чего лохматый такой? Оброс, как Маркс. Давай я тебя с утра подстригу, у меня ножницы с собой.
- Не, я специально так обрастаю. Меня двадцатого, на конкурсе парикмахеров, в прямом эфире стричь будут.
- Хорошо еще, что не мыть…
Народ хихикает.
- А Кнопа сейчас в "Лондоне" оттягивается. Она какого-то папика с ДТП брала, так он ей свою VIP-карту презентовал - ему, бедолаге. Новый год в травме встречать.
- А в "Лондоне" в кайф: никакого бычья, одно рафинэ вокруг…
- Это сейчас они рафинэ, а часам к трем их от пролетариев будет не отличить.
- Эт точно. - Митька набухал себе стаканчик пепси. - Помню, сдали на первом курсе весеннюю сессию и сели отмечать, в кафе нашем. Обычный треп: билеты - вопросы - ни хрена не знаю… и вдруг, ни с того ни с сего, страсти нешуточные: Шпенглер, Шопенгауэр, Шеллинг - чуть ли не за грудки берутся. Я в угол забился, сижу дятлом: а ну как заметят и про Шпенглера спросят? А я ж ведь ни в зуб ногой, я ж всю жизнь думал, что это пулемет такой, немецкий, вроде кольт-браунинга. Чувствую, надо отлить. Встал: эйншульдиген, камраден, их виль вассерклозет. И самый неистовый за мной увязался, такой, знаешь: да я за Шеллинга брата порву! А сортир в столовке тогда не работал, и народ на микробиологию бегал, напротив. Пошел и я. Слышу вслед: ты куда? Оборачиваюсь, а он стоит у входа и прямо в урну. День белый, альма-матер, преподаватели ходят - по фигу! Отлил, стряхнул, вернулся к дискуссии.
И сразу же следующий, по ассоциации:
- Помните, как Лапа в Боткина загремела? Пришли мы ее навещать, и тоже приспичило: Наташ, у вас гальюн где? По коридору и направо, отвечает, там ячейки, мой горшок номер семнадцать.
Кто-то добрался до пульта и зачастил, меняя каналы. Мелькнула Лив Тайлер.
- О, это ж "Крэйзи", верни. И громче сделай.
Все идут танцевать.
Мигает елка. Помимо гирлянды, ее обмотали кардиограммой, на которой последовательно: желудочковая тахикардия - фибрилляция желудочков - непрямой массаж сердца - изолиния. По традиции, пленка каждый раз новая, ее открепляют от карты вызова и хранят до 31 декабря.