Crazy, crazy, crazy of you, baby…
* * *
Под ладонью подрагивает женский крестец. Я касаюсь губами пахнущей табаком и шампунем макушки, и на меня вскидываются широченные, поблескивающие зрачки. Краем глаза я вижу, как Че целуется с Настенькой и оба плавно дрейфуют в сторону коридора.
- Двадцать седьмая, стенд an! Попраздновали, и хватит.
- Что берем, Вень?
- Мандарины и джин.
Настенька кладет в пакет плоды и жестянки.
- Леди и джентльмены - увидимся утром!
* * *
И понеслось. Один за другим, без заезда.
00.57. Пробка от шампанского в глаз - офтальмотравма. Литейный, двадцать пять.
- Как Настенька?
- Слушай, удивительно - все при ней, а танцевать не умеет, вести не дает. Что с ней танцевать, что с памятником Чернышевскому - без разницы.
- Почему именно Чернышевскому?
- Потому что он там сидит…
01.43. Земля Второй станции. Взорвавшаяся в руках петарда - Байкова, восемь, микрохирургия кисти.
- …слушай, я к ним саркастически отношусь. Помню, иду по Невскому, гляжу - афиша. Прямо сейчас, в ста метрах отсюда, выдающиеся поэты нашего города будут читать свои бессмертные произведения. Решил приобщиться, а то все "Мани-Хани" да "Мани-Хани". Там, думаю, и девчонок много - девчонки, они поэзию любят. Купил билет, зашел. Шесть рублей за вход брали, я еще удивился, почему именно шесть?
Короче, попал внутрь и понял, что ни о чем. Литературный тусняк, все друг друга знают, чужаки на отшибе, а девушки не в себе поголовно - блуждают с нездешними взорами и сборники у поэтов подписывают. А поэты - полный п…ц! Патлатые, немытые, с перхотью. Пиджаки грязные, штаны с пузырями, а один придурок даже с бантом - вот …ля буду, бант надел!
- "Бабочка"?
- Да нет же, бант. Настоящий. Как у Карандаша в "Веселых картинках".
Сели. Я сдуру в середине устроился. Сначала поздравляли всех, чуть ли не поименно, затем старичок встал, блаженненький, как Циолковский, и за…бал насмерть, былых поэтов вспоминая. Потом с ответными речами выступили, и лишь минут через сорок чтения начались. Заныли, застенали, пальцами задвигали. Я сижу, ни хера не понимаю. Сначала думал, что не дорос, потом понял - козлы! Особенно когда лауреат вышел, под занавес, как Киркоров. Ничего такой лауреат. Прыщей штук сто, штаны белыми нитками строченные, и значок на груди - "Танк Т-35". Полный …банат, у него даже ботинки под кеды стилизованы. Дольше всех читал, вне регламента: о хренах, о пряниках, о вине кампари…
Устал я. Вышел и бегом в "Корсар", к рокабилам. Рокабилы, когда в ударе, дэцэпэшников исцеляют. С девчонкой познакомился, Музой звали - всю ночь меня потом вдохновляла, едва на работу успел. На носилках спал, между вызовами…
02.39. Поехали за Шестнадцатую. Без сознания во дворе: перепой, спит, нашатырь под нос, драка, мы победили.
- …да ни фига! Баски уже в раннем Средневековье у Ньюфаундленда треску промышляли; ирландские монахи в девятьсот каком-то чуть ли не на байдарке в Америку прошвырнулись; про викингов я вообще молчу, а в Мексике сейчас клады римских монет находят. Так что знал Колумб, куда шел, просто не бакланил на всех углах, а грамотно пропиарил все это дело. Кому надо было, тот помалкивал. Официально считается, что до XVIII века из Атлантики в Тихий ходили только Магеллан, Дрейк и еще двое, забыл кто. А на самом деле флибустьеры с Карибов как на работу туда плавали, испанские форты грабить. Сами они это не афишировали, а в хрониках сплошь да рядом: опять приплывали, уроды, всех наших порезали!..
02.57. Потихоньку двигаемся к дому. Пискаревка. Судорожный припадок: реланиум, витамины, глюкоза, оставлен на месте.
- …там, где я учился, учителя… ммм… своеобразные были. Немку припахали еще и английский преподавать, она, подозреваю, его вместе с нами учила и всем нам стойкий бундесовый акцент привила; а музыкант популярные песни, типа "Крылатых качелей" или "Когда уйдем со школьного двора", на свои мелодии перекладывал…
03.30. Вотчина. Перелом обеих лодыжек - с улицы в Солидарь.
* * *
В Александровской народу полно. Каталки заняты, персонал мельтешит, охрана в боксах бычье усмиряет, а от входа до самой травмы, как в застенке, след кровавый по полу, вытирать не успевают. Скорая вся в дедморозовских колпаках почему-то, один Карен с Двадцать второй в стетсоне своем неизменном. Накурено - дышать нечем.
- …она ему так капризно: у вас руки холодные. А Мишка ей: а у вас ноги!
- …и начал их высоким тенором, при медсестрах, мордой об стол тыкать. Они терпели-терпели, а потом и посоветовали ему: больше тестостерона в голосе! Тот и стух сразу. Слышь, дай шляпу померить.
Нахлобучивает, смотрит в зеркало, сдвигает то так, то этак, любуется.
- Да ковбой-ковбой.
- Ага. Только не Мальборо, а Хаггис.
Вваливается Парамон, однокашник. Здоровый, усатый, румяный - кровь с молоком.
- Мушкетерам короля - от гвардейцев кардинала! Здоров, Папульдер!
Так меня в институте называли, от слова "папа" - младенец, которого я на детских инфекциях курировал, после третьего посещения в отцы меня произвел.
- Здорово, Парамоша, с Новым годом тебя. Как оно?
- Невзирая.
- Валерий Саныч, вот вы все знаете…
Парамон - ассистент кафедры, половине присутствующих здесь фельдшеров двойки ставит.
- …лечение геморроя без операции - это как?
- Зализыванием.
У кого-то ожила рация.
- Семьдесят седьмая.
- Семь-семь, слушаю.
- Свободны с адреса. Смерть до прибытия, оставлен с милицией.
Плотный крепыш, нажав тангетку, опережает диспетчера:
- От вскрытия отказался. Актив участковому патанатому.
Хохот.
- Это кто там такой остроумный?
- Угадайте!
Возникает Феликс:
- Веня, тигрятник видел?
- Нет.
- Сходи погляди.
- Чего там?
- Увидишь. Тебе понравится.
В тигрятник стаскивают упившихся Дед Морозов. Зрелище напоминает пейзаж "После битвы". Среди лежащих вповалку тел, там и сям, словно пики, косо торчат золоченые посохи, то и дело слышатся хрипы, зубовный скрежет и тяжкое, стонущее клокотание, вздымаются неестественно вывернутые валенки и трепещут, опадая и взметываясь, седые бороды - впечатление такое, будто здесь полегла рать ополченцев.
Над всем этим стоит скоропомощный человек. Заметив меня, он простирает в сторону павших руку и, выдвинув челюсть, поет:
И горел погребальным костром закат.
И волками смотрели звезды из облаков,
как, раскинув руки, лежали ушедшие в ночь
и как спали вповалку живые, не видя снов…
- С Новым годом! - Было видно, что он здорово на кочерге.
- Взаимно, всяческих благ.
- И вам… - он икает, - ой-ё… того же.
- Джин?
- Сидр.
Появляется Феликс. Уже вмазавши.
- Здорово, Марик. С наступившим.
Марик важно кивает. Че обращается ко мне:
- Как тебе?
- Сильно. Жаль, фотика нет.
- Все в порядке, ребята нащелкали. Я договорился, нам сделают.
- Ты, я гляжу, уже причастился?
- Да ладно, Вень, два раза всего. Больше не буду, честное медицинское.
- Где Настенька?
- На батарее. Ее там штурмы клеят.
Настенька, падла, тоже угостилась, но, в отличие от Феликса, на нее выпитое подействовало сокрушительно. Она звонко смеется, прильнув к могутному спецу со стетоскопом на шее. Тот нашептывает ей на ушко и, не теряя времени, прихватывает за округлости.
- Так, коллега, мадемуазель сегодня принадлежит исключительно нам.
- Да ладно, дайте отдохнуть девушке.
- У вас свой фельдшер есть, даже два - вот с ними и отдыхайте.
Вокруг смеются. Мы выходим. Настенька идет твердо, но на воздухе чувствует головокружение.
- У-У-У, да ты, ваше благородие, нарезался. Че, в натуре, что за дела?
- Прости, отец, недоглядел.
- Жека, мы ее к тебе, на сиденье, а сами сзади. Пусть поспит малость.
- Куда едем?
- Петра Смородина, двадцать два, у двести восемьдесят девятой квартиры.
- А этаж?
- Двенадцатый.
- Чего там?
- Нарушняк, похоже, у бабушки.
- Вовремя.
- Не говори. Поехали, Жень.
Че болтает.
- Марик когда-то у нас работал. Обожает у тигрятников петь, особенно когда там вцепившись в решетку стоят. Встанет и поет. Высоцкого, например:
Часто, разлив по сто семьдесят граммов на брата-а-а,
даже не знаешь, куда на ночлег попаде-е-ешь… -
или стихи читает:
Оковы тяжкие падут,
темницы рухнут, и свобода
вас примет радостно у входа,
и братья меч вам отдадут.
Из-за Лехи ушел - несколько лет по ней сох.
- А она?
- А она была холодна, как Снежная королева.
Он вздыхает.
- Э-хе-хе, Леха-Леха… каких людей теряем. Она работает сегодня?
- Угу.
Лариску все-таки доломали, заставили по собственному уйти. На неотлоге сейчас трудится, у себя где-то.
- Давай позвоним ей?
Че с новогодней премии купил дорогой мобильник и теперь играет с ним до умопомрачения: накачал мелодий, поназаписывал всякой дряни, и всякий раз, когда ему дурным голосом сообщают о прибытии очередной эсэмэски, бурно радуется, как кретин в луна-парке.
- Хочешь - звони.
Он набирает номер, долго треплется с ней ни о чем.
Все то же самое: ты где? как дела? вызовов много? чего-нибудь было? а-а-а, у нас, помню, тоже такая фигня была… Peoplearestrange. Выкладывать кучу денег только за то, чтобы регулярно докладывать, где ты?
- У нас? Без заезда… Не, встретить дали… Час примерно… Я? С Джексоном, Веней и Настенькой…
И показывает мне: говорить будешь?
Нет.
- Ладно, пока… Непременно.
Складывает машинку.
- Тебе привет… Ты чего такой?
Я киваю на сотовый:
- Не мое это дело, старик, но лучше б ты на коралловый риф свой слетал. И Новый год в ночном погружении встретил. Знаешь примету?
Задел. За живое задел. Пожалуй, даже резанул по живому.
- Ч-черт, мне и в голову не пришло…
Расстроился. Очень. Как-то даже осунулся сразу.
- Ч-черт! А ты тоже хорош - взял бы да и подсказал.
Возьмет сейчас трубку и выкинет за борт, с него станется.
- Ладно, еще не поздно. Отнеси обратно - через неделю туры в Египет за бесценок пойдут.
- Да, но с приметой-то я пролетел. Блин, какая идея! Зараза ты, Вень, честное слово…
* * *
Старушка возится на полу, словно налим в тазу. Неврологии у нее нет.
- Гипует старая. Насть, ты глюкометром пользоваться умеешь?
- Нет.
- Феликс, покажи.
Че извлекает из кармана прибор и ловит бабульку за палец.
- Сначала надо добыть капельку крови.
Он колет бабку в концевую фалангу, отчего та вдруг пронзительно верещит. Мы вздрагиваем. Продолжая визжать, бабка остервенело выдирается и, когда Феликс ее отпускает, умолкает.
- Фиги, легкие у старушки! Смотри: нажимаешь сюда, капаешь, ждешь. Вот, пожалуйста - один-пять. Норму сахара знаешь?
- Четыре?
- Примерно. Три с половиной - шесть. Что в таких случаях делаем?
- Глюкозу.
- Молодец! Набирай шестьдесят.
Настенька вытаскивает три двадцатикубовых баяна.
- Стой-стой-стой, двух хватит. Введешь один, отдашь мне, пока вводишь второй, я набираю первый, понятно?
Пока Настенька набирает, Че закатывает бабке рукав.
Потом, сев к ней спиной, зажимает в своей подмышке ее руку и, ухватив за запястье, командует:
- Давай.
Почувствовав укол, старуха воет сиреной и, извиваясь, словно минога, вырывается, суча ногами и колотя Феликса по хребту свободной рукой. Настенька пугается, порет вену и выдергивает иглу. Из дырки, в силу плохой свертываемости, фигачит кровь, и, в довершение, на площадку вылезает стая жильцов.
- Вы что, сволочи, над старухой издеваетесь?
- Мы не сволочи. - Я сижу у бабки на ногах и, надавив ей на плечи, прижимаю к полу. Феликс держит одну руку, я другую. - Ей надо сделать укол, а она не дает… набирай сразу шестьдесят… восемьдесят набирай.
- И баян без иглы дай.
Бабка перестает подскакивать и всю энергию вкладывает в ор. Исхитрившись, Че одной рукой фукает ей под язык двадцатник глюкозы. Секунда - и мы с ног до го ловы оказываемся в липких каплях концентрированного раствора.
- Беспонтово, Вень, обратно выплевывает. Настя, блин, ты быстрее можешь?
Настенька уже набрала две двадцатки и заканчивала набирать третью.
- Куда ж вы такую дозу-то лошадиную?!
Понеслось.
- Пожалуйста, не мешайте нам. Если не можете это видеть - уйдите.
Феликс, освободив руку, зажимает бабке рот.
- Да люди вы или нет? Фашисты!
С нижнего этажа подошли:
- Вы чё …ляди творите? Совсем о…ели?
Все, попали: их много, они пьяные, и они ни…уя не понимают.
- Так, б…, отлезли все от нее! Отлезли, я сказал! Чё вылупилась, коза?!
Настенька медлит.
- Коли, Настя. Да коли же, ептать!
Они - совки. Они делают евроремонты и ездят в дорогих иномарках, но они - совки. Никто из них не решится перейти от слов к делу, все будут ждать, когда начнет кто-то другой, а до этого они будут стоять над душой и бычить. Объяснять бесполезно. Надо сцепить зубы и молча делать свою работу, тогда на этом все и кончится - по…дят да разойдутся. А сорваться, ответить - значит дать им то, чего они добиваются: casusbelli. Бабку эту они в гробу видели, им нужно что-то, что задело бы их лично, а сочтя себя оскорбленными, они, когда их много, они пьяные и ни…уя при этом не понимают, могут полезть в драку.
Одна из жен, оставив открытой дверь, демонстративно набирает 03.
- Але! Тут ваши санитары старуху убивают…
И смотрит на нас: перестанем мы или нет? А вот и не перестанем!
- Але! Да… ваши санитары над старухой измываются… Петра Смородина, двадцать два… Я? Соседка… Из двести восемьдесят восьмой.
С ответственным соединили.
- Не знаю… издеваются, в общем… руки ломают, рот заткнули, эсэсовцы… Да, хорошо. Вас к телефону.
Это она мне. Сейчас, побежал!
- Скажите, что я позвоню, когда мы закончим.
Озадачились. Стоят, переминаются, но хоть заткнулись - и то хорошо.
- Болюсом, Настя, болюсом.
Двадцать кубов, сорок, шестьдесят… Старуха подсыхает, успокаивается, кожа ее розовеет, взгляд принимает осмысленное выражение. Эти уроды, потоптавшись, расходятся по квартирам.
- Алло, любезный! Как насчет извиниться?
Дверь закрывается. Че несколько раз жмет на звонок.
- Чё надо?
- Ты оскорбил девушку. Будь мужчиной - извинись перед ней.
- Выйди отсюда!
Он крупнее Феликса килограммов на тридцать. Толкает в грудь, Че отлетает, дверь захлопывается.
- Набери анальгина, Настя.
- Брось, Феликс. Оставайся в шляпе.
Старушка уже оклемалась и, переживая ситуацию, мелко крестится.
- О х-хосподи. Царица Небесная, спаси вас Христос, ребятки, дай бог здоровья…
- Вы из какой квартиры, бабушка?
- Да вот же, из двухсот девяностой…
Она шарит по карманам.
- Ключ! О господи, ключ оставила, вот же напасть какая. И чайник на плите, как на грех… Ой, погорим, ой, погорим!
Бабка плачет. Феликс изучает замок.
- У вас дверь внутрь открывается?
- Внутрь, миленький, внутрь.
- Вень, давай высадим - потом гвоздями обратно прибьем… У вас молоток есть?
- Погоди. Бабуля, замок сам захлопывается?
- Сам, сам.
- Значит, если дверь открывается внутрь, то скос у язычка к нам… Так, Че, ты отжимаешь вбок, я поддеваю ножом.
Дверь старая и расшатанная. Черемушкин упирается ногами в проем.
- Давай!
Лезвие в щель до упора, надавить и легонечко на себя. Минута, другая… Феликс, весь красный, орангутангом висит на ручке.
- Ну, скоро там?!
- Сейчас.
Есть! Внутри щелкает, и дверь открывается.
- Вуаля!
Везде горит свет. На кухне бьет паром чайник. Воды в нем на донышке. Вовремя.
- Ой, спасибо, сыночки, ой, спасибо, родименькие… Дай бог здоровья, дай бог…
- Инсулин покажите, бабушка.
Она сует мне коробки, ампулы и простыни аннотаций.
- Насть, сахар померь.
- Сынок, поставь чайник заново - хоть чаем вас угощу.
Обвалилась усталость. Как-то сразу накрыло - ничего не хотелось.
- Не, баушка, спасибо, поедем мы.
- Вень.
- Чего?
- Ну, сам не хочешь, дай бригаде попить. Три часа еще кантоваться. Сядь, истории напиши или ответственному сходи отзвонись. Чего ты как не родной? Остаемся, бабуленька, чем потчевать будете?
Потчевать особо нечем. Булка, масло, варенье. Стандартная старость: выцветшие обои, убогая мебель, черно-белый "Рассвет" в углу. Грамоты на стене. Детей нет - война, дед месяц назад умер - фотография в рамке и накрытая сухарем стопка. Все, что осталось: диабет, почтальон раз в месяц и желтые грамоты.
- Давайте-ка я вам по рюмочке налью. - Бабка булькает подозрительного вида наливкой. - С Новым годом, сыночки! С Новым годом, красавица, дай бог тебе мужа хорошего и детей здоровых. - Настенька взмахивает ресницами. - И вам, милые, дай бог всего, и чтоб не так, как у нас…
- Спасибо. - Чего бы ей в ответ пожелать? Разве что дом престарелых получше, да где теперь такой сыщешь? Не в Германии, чай. - Вы ключ на шею лучше повесьте, на веревочке.
- Повешу, сынок, повешу. Прямо сегодня и сделаю. Ох, господи-господи, вот угораздило…
- Че, блин, хватит жрать - не к боярам приехал.
- Да ешь, сынок, ешь, работа, поди, тяжелая? А девушке-то каково, девушке - ох ты, горюшко… Я тебе, милая, вот что подарю.
Бабка шаркает в комнату, скрипит там ящиком, возвращается:
- Вот, от отца еще. Отца не помню, в двадцать девятом забрали, а их до сих пор храню.
Серебряные сережки, А может, и не серебряные - кто их разберет?
- Ой, ну что вы, не надо…
- Бери, дочка. Помирать скоро - так пропадут. Пусть лучше хорошему человеку достанутся. Вспоминать обо мне будешь, может, свечку когда поставишь…
Настенька смущается.