- "Смену", старую. Мне ее купили, когда наши Эверест взяли. Помните, плакат был рекламный: гора, эмблема ЛОМО и автограф: "Смена-8" прекрасно снимает на любой высоте. Владимир Балыбердин"?
- Не помню. Я в то время в Афгане был. У нас один солдатик тоже "Смену" таскал. Много хороших снимков сделал, даже выставку устроил, году в девяностом… ох ты, ё! Не иначе как ДТП?
Внизу, под насыпью, лежала вверх колесами легковушка. Рядом, на засыпанной стеклянной крошкой земле, сидел и раскачивался молодой парень. Вокруг суетились люди.
- Перевертыш. Останови, Володь, помощь окажем.
- Аптечка нужна?
- Своя есть.
Ломаная ключица и ребра. Ключица со смещением, плохо. Еще одышка и шея с отеком. Я слегка коснулся грудной клетки. Хруст снега под пальцами. Совсем погано.
Раскрыл ножик, протянул мужикам.
- Срезай майку. Режь, не жалей - скорая все равно срежет.
- Ты доктор?
- Да.
Набрал трамал, реланиум, разбавил водой. Подумал - мало, добавил два анальгина.
- Терпи, друг, сейчас легче станет.
Стало. По крайней мере, подвывать перестал.
- Так, ты держи здесь, ты здесь. Не отпускать.
Правую кисть на левую дельту и крепко прибинтовать. Полоса белой марли равномерно переходит с вертикали на горизонталь, закрывая бледную кожу.
- Скорую-то вызвали?
- Вызвали. Да вон они едут.
Отлично.
- Что тут?
- Коллеги, доктор Черемушкин, ленинградская скорая. Ключица со смещением, ребра справа, клапанный пневмоторакс и эмфизема - пунктировать надо.
- Сколько ребер?
- Два точно. Трамал, реланиум, анальгин - все по вене. - Поняла, спасибо.
Понесли.
- Ну, вроде все.
Поехали.
- Ты врач?
- Фельдшер. Но в таких ситуациях лучше доктором представляться, вопросов меньше.
- Хорошо работаешь, профи.
- Дык! Высшая категория, пятнадцать лет скоро.
- А в институт чего не поступишь?
- Не хочу. Мне и так хорошо.
Опять свернули на медицину, только теперь слушал он.
- …гуманисты сраные! Наркот - преступник. Он заранее знает, что "захочу - брошу" не проканает, а за дозняк ему придется воровать, пасти старух от сберкасс и ссаживать малышню с великов. У него есть выбор, и он его делает. Сам, добровольно. И потому: никакой жалости! Никаких душераздирающих сцен в КПЗ.
- Часто вызывают?
- Каждый день. Такое изображают - обрыдаешься. Артисты…
Впереди замаячила, заголосовала тощая, очкастая фигура в кедах и в бороде. Она была с рюкзаком, в допотопном брезентовом анораке.
Взяли. Фигура оказалась Андреем из Калуги, спецом по аномальным явлениям. Он тоже ехал в Крым, на поиски какой-то полуфантастической нечисти, и беседа, естественно, тут же съехала на всякую параоккультную чертовщину. Володя, по его словам, встречался с необъяснимым только однажды, я ни разу, а Андрей, как выяснилось, чуть ли не ежедневно, что почему-то совершенно не удивляло. Он в два счета растолковал Володе, с чем тому довелось столкнуться, привел пример из собственной практики и слегка попенял ему за несколько легкомысленное на тот момент отношение к произошедшему. Знания у Андрея были поистине энциклопедическими. О Джеке-попрыгунчике он говорил так, словно тот был его давним приятелем, лох-несская проблема тоже в принципе была им уже решена, а уж об эльфах, гномах и хоббитах он знал столько, что меня так и подмывало проверить - не покажутся ли из-под его спутанной шевелюры краешки острых, средиземельских ушей.
Вообще-то он оказался отличным парнем, хотя своим чрезмерным энтузиазмом и привел нас в исключительно ироническое расположение духа; я даже поведал о лекции про НЛО, на которую меня в юности занесло мутной волной повального интереса к кругам на полях. Пермской зоне и прочих воспоминаний о будущем и на которой лектор, будучи в ударе от затаившей дыхание аудитории, договорился вдруг до того, что видел намедни парочку гуманоидов не где-нибудь, а на собственной кухне, после чего, в гробовом молчании, зал встал и вышел…
Когда Володя высадил нас на белгородской объездной, было уже темно. Андрей решил заночевать здесь и зазывал меня на ночевку в палатку, но мне хотелось до полуночи попасть в Харьков, до которого оставалось рукой подать.
- У меня есть банка тушенки и прекрасный зеленый чай.
- Спасибо, дружище, в другой раз. Увидимся!
- Счастливо.
Он утянулся в заросли, а я, встав под фонарем у шлагбаума, поймал старый "москвич" с двумя огородниками и вместе с ними отмахал тридцатник до украинской таможни. Там они встали в очередь, а я, перейдя границу пешком, на таком же "москвиче" мигом оказался на въезде в Харьков. Отошел метров на двести в лесок, обустроился, подогрел на примусе банку фасоли, доел сосиски и заварил чай в кружке. Поел, завел будильник, залез в спальник.
Воздух здесь был теплее, ночь кромешней, а звезды ярче. В ветвях над головой зашуршало, и, пробуя голос, утробно гугукнула какая-то птица. Раз, другой… Решив, что сойдет, она с упоением повела свою вокальную партию. Вскоре ее торкнуло; водопад замогильного контральто обрушился на притихший лес, гулко отдавая во все закоулки. Прима была в ударе. То и дело я просыпался и кидал сучья на звук, но все было бесполезно, и заткнулась она только под утро.
Рассвело. Потянуло дымком. Похоже, не один я ночевал нынче в зарослях. Так и оказалось. Стоя на трассе, я увидел, как из леса вышли две девчонки с огромными альпинистскими рюкзаками. Я салютнул им рукой. Они, улыбаясь, приблизились.
- Как спалось, коллеги?
- Прекрасно. А вам?
- Мне тоже. Вы откуда?
- Из Москвы.
- В Крым?
- В Крым.
Обе стояли, чуть согнувшись, под тяжестью лямок.
- Фига, у вас барахла!
Одна из них, симпатичная и веснушчатая, с каре из соломы, поджав губы и посмотрев вверх, комично развела руками: мол, что поделаешь, охота пуще неволи.
Вторая, невысокая тоненькая брюнетка, внесла пояснение:
- Железо. На соревнования едем, в Форос.
Серьезная, хорошенькая.
- Скалолазы?
Они кивнули.
- Сила! Ну, раз на соревнование, то вставайте здесь, а я оттянусь метров на пятьдесят.
- Ну, что вы, не стоит. Мы и так быстро уедем.
- Ничего-ничего. Леди фест.
- Спасибо.
Я помог им снять тяжелые рюкзаки, отошел чуть дальше и с удовольствием наблюдал, как они поводят отвыкшими от груза плечами и массируют друг дружке трапециевидные мышцы. Их легкие маечки задорно оттопыривали плотные грудки. Хорошие девчонки, спортивные.
Нарисовались еще двое. Черно-желтые комбинезоны, черно-желтые компактные рюкзачки, рации из нагрудных карманов - гонщики. Эти считают себя элитой, закрытым клубом, вход по VIP-карте. Они чуть задержались возле девчонок, а меня, не замечая, миновали молча и сосредоточенно, полные раздумий о будущем автостопа.
- Доброе утро.
Кивнули. Снизошли. Удостоили.
Я заиграл "Желтую подводную лодку", девчонки одобрительно поглядывали в мою сторону, и одна из них издалека показала мне большой палец. Я поклонился.
- Специально для вас, леди.
И я спел им NotFadeAway, по-джеггеровски выкрикивая слова между рифмами. Они захлопали. Спиной я чувствовал высокомерные взгляды черно-желтых, солидных, по-видимому, еще с момента оплодотворения.
Как и было предсказано, моих скалолазочек подхватила первая же вписавшаяся в поворот машина, а следом за ними уехал и я, правда недалеко, до Мерефы. Зато там мне повезло, так повезло - парапланерист из Москвы, прямо в Коктебель, на ежегодный слет.
- Всю ночь меня на границе мурыжили, негодяи. Девять часов потерял.
Машина летела. На заднем сиденье рядом с моим рюкзаком раскачивался большой черный тюк - параплан.
- Надолго?
- Хотел дня на четыре, теперь думаю, что на три. На обратном пути, похоже, тоже все жилы вытянут.
- Денег хотели?
- Ну.
- Дал?
- Говна им на лопате! Сколько ни видел таможенников - все на один манер, словно их в одном месте клонируют, а потом, как в армии, "покупатели" приезжают. У них даже морды у всех похожие, в мелкую каплю.
На Украине царила весна. Вовсю лезла зелень, стояла теплынь, и можно было смело ходить в футболке. По обе стороны от дороги уносились моря хвои.
- А мне понравилось, что каждый таможенник на работу со своей клавиатурой приходит. Отсоединился - пост сдал, подключился пост принял. И печатают одним пальцем.
Мы неслись, скармливая магнитофону кассеты. Перещепино, Наталино, Новомосковск. U2, Моби, "Комбу стибл Эдисон". Обошли по дуге Днепропетровск, ломанулись по старой, поросшей травой, бетонке. Час, и мы уже в Запорожье. Там трасса шла по окраине, и пришлось сбавить скорость, двигаясь в общем потоке и смакуя плакаты украинского Минздрава.
Искаженное лицо ребенка в оскаленной пасти оборотня, муаровый дым -
"ТЮТЮН ТА АЛКОГОЛЬ 3HIЩАЮТ ТЭБЭ!".
Три шипастых динозавра: сигареты между зубов, стаканы в недоразвитых лапках, один разливает -
"ТИ ЗНАЭШ, ЩО 3 НИМИ ЗАРАЗ?".
- Какой кайф!
- Оба, ты глянь!
Под "Титаником" с четырьмя дымящими хабариками вместо труб и двусмысленным
"КУДА Ж ТИ ПЛИВЕШЬ?"
работала девчонка, прикинутая невестой - белое платье, фата, вуаль… действовало безотказно.
- Креативно……ля, я хочу ее!
- Я тоже.
И не мы одни. Сверкая серебром, подвалила угловатая "вольво", и невеста, согнув стройную, в белом чулке, ножку, изящно склонилась к окну.
- Класс! Молодчина, девчонка!
- Не говори.
"Шведы", похоже, даже не торговались: две секунды, невеста села, и, помаячив с полминуты в зеркале, "вольво" ушла в сторону.
Плоский, пятикратно перечеркнутый блин "конца всех ограничений", педаль в пол, и Коктебель понесся навстречу, делая полторы сотни в час. Разлив Днепра до самого горизонта - ё-моё! и вправду - заломает до середины лететь; летающая тарелка поста ГАИ в Васильевке, и поля, поля, поля…
За Мелитополем мы тормознулись и закусили. Грели чай на горелке, а невдалеке, в теплом, небе парил аист. Оседлав восходящий поток, он выписывал восьмерки, забираясь все выше, чтоб там, наверху, войдя в вираж, сорваться, словно с американской горки и, набрав скорость в пикировании, без единого взмаха снова уйти вверх.
- Смотри, Андрюх, твой коллега.
- Ага, - внимательно, со знанием дела отслеживая пилотаж, - прется чувак.
Это чувствовалось. Нас вставило. Пошла обратная связь, аист принял сигнал, и мастерство его возросло. Казалось, еще немного, и он полетит на спине. Кролем. Мы увлеклись. Чайник, ревнуя, шипел, приподнимал крышку, вздыхая, выплескивал в огонь жгучие слезы; пламя злилось, пшикая раздраженной полячкой, укорачивалось с краев и, в конце концов, оскорбленное, свернулось как джинн в лампу, бросив туповатый, но исполнительный примус отравлять атмосферу бензиновыми парами.
Мы прихлебывали чай, уминая сэндвичи с ветчиной. Андрей, сунув руку в салон, щелчком загнал в жерло кассету. С полуслова грянуло цыганским хором, цепляя синкопой и скачущими балканскими духовыми. "Здоб ши здуб".
- Искрометная штука.
- И название меткое: "Кинопробы". Попробовали все, а получилось у молдаван.
- А Земфира?
- Да-а, ничего особенного. Только гитара в одном месте хорошая, там где: третий день с неба… и примочка - уа-уа-уа-уа…
Он попритоптывал в такт и, дождавшись момента, подпел:
- "А-а-а видели ночь, гуляли всю ночь до утра-а-а-а… та-да-да-да-да-да-да-да… видели ночь, гуляли всю ночь до утра…"
Допил, запрокинув голову, вытер о выцветшую армейскую штанину пальцы.
- Ну что, едем?
Едем. Р-раз, и Чонгар: полоса шоссе над водой, железка сбоку. Слева Сиваш, справа море - солнце жарит, лучи от воды: во горит! Машины, прилавки, браконьеры осетрами машут, кто поскромнее, вялеными бычками торгуют. Икра банками, камбала связками, над постом флаги висят, и стоят какие-то синие, в фуражках как у африканских диктаторов. Увидели нас, ожили, палочками в сторонку тычут: благоволите, милостидарь, предъявить тугамент-с! Андрюха блякнул, вытащил кипу бумаг, сунул за ремень лопатник и со словами "жаль, майка не драная" вылез наружу. Вернулся довольно быстро. - Неужели? - Не, немного отдал. Экологический сбор, бляха-муха, даже квитанция есть. Не хотел выписывать, засранец. - Причем, обрати внимание, у местных с экологией все в порядке, их не тормозят. - Само собой. Я как-то из Черновцов к румынам въезжал, так у них с экологией - ух! Не забалуешь. Заплатил, яму с грязной водой форсировал - типа, стерильный, можно в Румынию. Кино и немцы. Дас ист танвальд финстер ист… По Е-105-й до Джанкоя, и по 97-й в Феодосию. Кругом поля, населенка вся в стороне, ни одного мента через час были. Вывалились вправо, на симферопольскую, отмахали минуты три, подрезали встречных из левого ряда, взлетели на горку: вот оно!!!
Таласса! Таласса!!!
* * *
- И-и-и-и-ех-ха! И-и-и-и-ех-ха!
Далеко впереди, на синем фоне, неподвижно висели в воздухе белые запятые парапланов. Мы спускались в долину; море вырастало над головой. Андрюха подпрыгивал на сиденье: спешил. Он выключил кондиционер и открыл кнопкой оба окна. Ворвался ветер. Теплый. Руку наружу; поток уперся, откинул назад и зашумел между пальцами. Ладонь самолетиком, чуть наклонить - нырок вниз, затем, ложась на крыло, вбок и опять вверх - аэродинамика.
Два чувака, сидя один выше другого на несерьезной отсюда тележке с колесиками, рокоча, пересекали дорогу. Андрей засигналил как ненормальный, заморгал фарами, замахал рукой, описывая круги. Те заметили, развернулись, блеснув очками, и, догоняя, пошли на бреющем. Толкнув шест, ушли вверх над капотом, накренились, взяв вправо, и верхний, нагнувшись, отмахнул честь от шлема, качнув перчаткой вперед - туда, мол. Пошли к холму. Солнце садилось, мерцая серебром в диске пропеллера, делая заметным сизоватый дымок выхлопа.
Скрылись. Грунтовка направо. Андрей тормознул.
- Все. Мне - туда.
- А мне туда. - Я показал на изломанный горб Кара-Дага. - Спасибо, что подвез.
- Да-да. - Он не слушал. - Счастливо!
- Пока.
Я пошел по дороге. Ветер, Набегая, ерошил волосы, утягиваясь в тростники, застенчиво шуршал стеблями и, возвращаясь, шушукался с кипарисами. Осмелев, он теплыми лапами ощупывал кожу, заглядывал в уши и, знакомясь, трепал каждую стяжку на рюкзаке. По кругу ходили две строчки из фильма про Неуловимых:
В удачу поверьте, и дело с концом.
Да здравствует ветер, который в лицо!
Прибой катал гальку на берегу. Скинув ботинки, я вошел в воду. Работал бриз. Паслись чайки, падая за кем-то блестящим; волны норовили лизнуть завернутые штанины. Над Кара-Дагом сияло белым. Я умылся, попробовав море на вкус, оказалось соленое. Солнце ушло; полоса пляжа терялась в далекой дымке. Ноги немели. Я вышел, упал, дотянувшись до рюкзака, достал трубку, табак и квадратный бутылек "Джонни Уокера". Набил, свинтил крышечку, сделал глоток и закурил.
Темнело. Я сидел на пляже и курил, причащаясь и слушая море. Настоящее море. Впервые на тридцать втором году жизни…
Идти в темноте оказалось нетрудно - луна светила как сумасшедшая, и тропу было хорошо видно. Временами, окунаясь в чернильную мглу, она ныряла в кусты, и я останавливался, ожидая, пока восстановится родопсин и сетчатка приспособится к темноте. Шел без фонаря - егеря могли выслать погоню, и в футболке - жарко. Мучила жажда, но я, пользуясь вычитанным советом, покусывал кончик языка - и помогало.
Заросли остались внизу. Надо мной, на залитом серебром склоне, чернели клыки изломанного базальта. Под подошвами, не сдаваясь, хрупали острые камешки. Внизу, в темноте, неторопливо двигались огоньки. Сейнеры, хамсу ловят. Много хамсы пришло, говорят, дельфины из бухты просто не вылезают, отъелись, черти, аж лоснятся все.
Метров через триста начался сюр. Искореженные, в черном серебре, скалы. Белые осыпи. Подлунный камень, призрачные столбы света. И луна… ну, не бывает такой, короче, прям чертовщина какая-то!
Накатило. Не знаю, сколько я так простоял. Час, наверное. С души пластами рушилась корка, и под ней, сверкая глетчерным льдом, открывалось прозрачное и невесомое - вылезало махаоном из гусеницы, расправляло яркие паруса и, подставив их ветру, чутко вслушивалось в набегающую на крыло подъемную силу.
Блин!
Столько лет добровольно лишать себя этого!
Сожаления не было: одно лишь громадное облегчение - как если бы атланту сказали: все, парень, финиш, пенсия. Я сошел с тропы, поднялся чуть выше, под скалы, в самую чернь, сел на раскатанный спальник и маленькими глотками, под табак, стал добивать "Джонни Уокера". Сидел под теплым небом с полосой Млечного Пути наискось и кипятил чай, клубя пузатой, с изогнутым черенком, трубкой.
Падали метеоры. Не чиркали впопыхах, как у нас, а именно падали: основательно и солидно. Перед глазами висела луна. Огромная, со всеми подробностями: пятна морей, оспа равнин, звезда метеоритного кратера на юге - хорошо вмазало, на две тысячи миль грунт выкинуло, прям как отсюда до Питера.
Да-а, далеко забрался. А главное, незаметно. Утром в лесу, вечером на море, пятьсот верст в день, и впечатлений больше, чем за всю жизнь. Вспомнил последнюю смену - как не со мной все, а ведь всего-то четверо суток прошло.
Значит, вот как надо.
О'кей.
Запросто.
Не спалось. Проснулась сумасшедшая радость и мягко толкала под ложечку. В голове запел горн, и сыпанула дробью динридовская "Война продолжается".
Тур-р-р-ум-тум, тур-р-рум-тум, трум-туру-рум-тум тум-тум-тум. Жаль, слов не знаю. Тур-р-рум-тум, тур-р рум-тум… Возникли две строчки, потянули за собой третью, всплыла рифма, сменилось слово.
Луна изогнутым рогом,
под луной путь-дорога,
на дороге сверкает грязь.Пускай стригут все купоны,
наплевав на законы -
мы уходим в рассветный час…
Фонарик и карандаш. Вырванный на развороте листок. Торопливые строчки. Варианты, один под другим, колонки рифм сбоку. Исписанные поля. То, что не влезло, - на обороте, чтоб не забыть.
Вот это приход!
Восток тихонько алеет,
скоро станет теплее,
отдохнем мы, душой устав,на каменистых дорогах,
белопенных порогах,
в океане душистых трав.
Дальше… дальше у него там припев. Дальше он "э-геге-гей" поет. Ну, значит, и у меня будет.
Э-ге-ге-гей! - поют ветра, отбивают такт сердца.
Дружище, нам давно пора
в далекий край,
безмятежный рай,
где безоблачны небеса.