- А сколько теперь твоей дочке? Четырнадцать, пятнадцать? Ей, может, даже и лучше уехать из этого города. Средний Запад - более подходящее место для ребенка.
- У Элины тут друзья, и она делает такие успехи в школе, - с сомнением произнесла Ардис. Каким-то образом она и сама верила, что Элине все еще четырнадцать: уж очень неприятно было вспоминать, сколько ей на самом деле, да еще неукоснительно прибавлять к этому двадцать два года. Вообще-то Ардис "возрасту" не придавала значения, но этого Сэйдоффу не объяснишь. - Она такая чувствительная…
- Тогда разреши мне увезти ее из Нью-Йорка. Такой девочке здесь не место.
Ардис колебалась.
- Поехали вместе. Это же новое приключение, - уговаривал он.
- Но здесь мой дом…
- Какой, к черту, дом! Здесь ни у кого нет дома! - смутившись, Сэйдофф умолк. Возможно, он подумал о своей жене. Затем настойчиво продолжал: - Ты ведь можешь помогать мне с бухгалтерией - ну, понимаешь, немного переключиться на это; может, понимаешь, мне удастся уговорить моего партнера выделить тебе небольшой процент - сверх, понимаешь, обычного жалованья и чаевых… Я хочу сказать… Слушай, Ардис, мы оба заработаем там немало. А где деньги - там и дом.
Ардис колебалась.
Я была той девочкой, которая сфотографирована среди обломков самолета, - цела и невредима, только улыбки нет. Нет, я была той улыбающейся девочкой, которую сняли на выпускном вечере, - а газета напечатала эту фотографию как иллюстрацию к очерку на первой странице про девочку, которой отрезал голову "разъяренный любовник". Голову ей отрезали через шесть лет после выпускного вечера, но газетам не разрешено печатать фотографию головы без тела… Только ни одной из этих девочек я не была. Нет. Со мной ничего такого не случалось. И я не была той женщиной, которая "искала смерти, спрыгнув с моста", но упала на бетонную опору - опора эта на фотографии, напечатанной на первой полосе газеты, выглядела самой обыкновенной и маловыразительной, если бы кто-то не поставил на ней X. Таким X отмечают все подобные снимки. X - это и для женщин и для мужчин, для любой жертвы. Таким крестиком отмечают то, ради чего и сделан снимок.
Меня на первой полосе не было.
Я была той девочкой, которая выходила на солнечный свет с двумя взятыми напрокат борзыми на поводках, - собаки держат голову высоко, изящно, я держу голову высоко, изящно, волосы у меня светлые, прямые, дюймов двадцати длиной - по моде того времени. Я раз пять или шесть выходила из резных дверей клуба, расцветая в улыбке для фотографов и читателей Отдела развлечений.
Подпись гласила: "Цвет общества на открытии нового клуба "Пирамида"".
Клуб "Пирамида" находился недалеко от главной конторы "Дженерал моторс" в Детройте, чуть в стороне от бульвара, на огромной асфальтовой стоянке, которая могла вместить сотни машин. Внутри клуб был отделан мозаикой - треугольниками и египетскими головами в профиль; после первых огорчительных шести месяцев он начал процветать, хотя Сэйдофф вечно жаловался и волновался. Он вместе с Ардис проверял бухгалтерию, ничего от нее не тая; был ей добрым другом - случалось, впадал в уныние, но его нетрудно было развеселить; он охотно оказывал услуги Ардис, и она разрешила ему внести аванс за новый дом для нее, с тем чтобы они с Элиной снова могли жить как все люди. Она просто мечтает, говорила Ардис, "жить как все люди". Ей хотелось, чтобы Элина окончила школу, как все девочки, а не осталась бы на всю жизнь с психикой модели или ребенка, которого выкрал собственный отец, сумасшедший.
- Девочек с такой внешностью, как у Элины, надо ведь оберегать, - сказала Ардис.
Сэйдофф согласился с ней.
- Во всяком случае, мы хоть вывезли ее из Нью-Йорка, - сказал он.
Элине же Ардис постоянно говорила: - Приглашай девочек домой на ужин - почему ты этого не делаешь? Или даже с ночевкой. Разве не устраивают теперь вечеринок с ночевками? Роби охотно пришлет тебе для этого и кока-колу, и всякие вкусности - все, что ты захочешь. Давай же.
А Элина все не решалась.
- Ты должна бы гордиться нашим домом, - рассеянно роняла Ардис, готовясь идти на работу и застегивая "молнию" на спине своего обтягивающего, сверкающего платья. Их кирпичный дом с тремя спальнями стоял на довольно большом участке в фешенебельной части Хайленд-парка - "новешенький, еще краской пахнет", расхваливал его агент по продаже недвижимости.
Элине дом очень нравился. Но она неизменно с запинкой говорила матери: - Я ведь еще никого здесь не знаю… - А когда прошло несколько месяцев, она говорила: - Я еще никого достаточно хорошо не знаю… И никто мне особенно не нравится.
- Ты должна бы гордиться нашим домом, - то и дело повторяла Ардис.
И Элина, сойдя с автобуса, всегда жадно, нетерпеливо смотрела туда, где стоял дом, - да, вот он, их дом. Она там жила. Он был седьмым от угла и абсолютно таким же, как все остальные, - только жалюзи у него были веселые, ярко-желтые, да новая машина Ардис обычно стояла на дорожке возле тротуара, тогда как дорожки, ведущие к другим домам, были пусты в это время дня. Идя к дому, Элина повторяла про себя: "Белое - черное. Белое - черное". Она смотрела на дом, на спущенные шторы и в такт биению сердца повторяла про себя: "Белое - черное. Белое - черное". Если она сворачивала на дорожку, ведущую к дому, на слове "белое", значит, это в самом деле ее дом, она действительно живет тут, никакой ошибки нет.
Если же она сворачивала на слове "черное", значит, кто-то чужой ждет ее там.
Однажды, когда Ардис с Элиной делали покупки в супермаркете, Ардис вдруг резко спросила Элину: - Ты что, говоришь сама с собой?
- Нет, - тотчас ответила Элина.
Она была очень смущена.
- А мне показалось, я видела, как у тебя шевелятся губы. Что ты говорила?
- Ничего.
- Может, молилась, а? - поддразнила ее Ардис.
Элина сжалась и молчала.
- Если молилась, то кому же ты молилась? - рассмеялась Ардис.
Элина ходила, чуть приподняв подбородок, гордо выставив напоказ шею, как учила ее Ардис. Чтобы не появилось преждевременных морщин. "Заботься о своем лице, береги его, словно оно хрустальное", - говорила Ардис. И сейчас Элина вдруг раздраженно подумала: "Смешно".
И, однако же, это было верно.
Что-то ведь может быть одновременно смешно и верно.
Если она выждет и не станет оправдываться, Ардис переменит тему. И в самом деле, через несколько минут Ардис восторженно объявила:
- Знаешь, Элина, Роби хочет нас обеих куда-то повести в субботу вечером. Он говорит, что забросил нас, что он редко видит тебя и хочет знать, как ты живешь. Он сказал, что это будет для него огромным удовольствием.
Элине вспомнилось лицо Сэйдоффа с тяжелой, как у собаки, челюстью, холодный, грустный, оценивающий взгляд, который медленно скользил по ее телу и останавливался где-то у лица.
- Мне не хочется, - сказала Элина.
- Что?
- Мне не хочется, - еле слышно повторила Элина.
- Если, конечно, ты не занята в субботу вечером.
- Ты же знаешь, что я не занята в субботу вечером.
- Со всеми этими твоими подружками, от которых, судя по всему, у тебя здесь, в Детройте, отбоя нет, - не без издевки сказала Ардис.
- Ты же знаешь, что я не занята в субботу вечером.
Они подошли к концу прохода. Но Элина, толкавшая перед собой тележку - тележка была кособокая и все норовила ехать влево, так что приходилось изо всей силы толкать ее вправо, - не знала, что делать дальше. Она забыла, где находится. В голове у нее все плыло: может, надо сказать, что она занята в субботу вечером? Может, мама хочет, чтобы она была занята? Или… Мама хочет, чтобы у нее были подруги, друзья - девочки, но не мальчики, ни в коем случае не мальчики. Никаких мальчиков. Никаких приятелей. Но, тут же сообразила Элина, возможно, Ардис и в самом деле рада, что она не занята в субботу вечером и мистер Сэйдофф, таким образом, сможет повести их куда-то. Возможно, что и так.
Она не могла решить.
- Предоставляю тебе решать, - раздраженно бросила Ардис.
- Решать - что?
- Куда свернуть. В какой проход.
Элина огляделась. Коробки с крупами, банки суповых концентратов с красными и белыми наклейками… Она никак не могла вспомнить, по какому проходу они уже прошли.
- Я не знаю, - тупо сказала Элина.
- Ты ненаблюдательна. Ты ничего не видишь вокруг, - сказала Ардис. - По-моему, ты просто ненормальная.
Элина посмотрела направо, налево. Ей было семнадцать лет. Она не могла сдвинуться с места. Но какая-то чужая женщина с крошечным ребенком - то ли мальчик, то ли девочка, - заткнутым в полную покупок тележку, вдруг возникла перед ней, намереваясь свернуть в этот проход, проехать мимо коробок с крупами и банок с суповыми концентратами, и Элине надо было пропустить ее.
Направо или налево?
Решение вроде бы не такое уж и важное, но почему-то оно казалось важным.
Я думала - Должна я быть занята в субботу вечером? Мама иронически улыбалась. Она была разочарована. Она всегда немного разочарована и в то же время гордится мной. Я недостаточно красива - я слишком красива! Я вовсе не красива. Я только хорошенькая.
Кому нужна красавица.
Тебе не нужна и никому не нужна, потому что ты не красавица и никогда ею не будешь.
Если в газете видишь снимок мертвой женщины и у нее красивое лицо, в голове мелькает: Так тебе и надо! Но призадумаешься - и появится другая мысль: Вот ведь не повезло! А потом - уже в третий раз, прежде чем глаз перескочит на другую полосу, - подумаешь: Как грустно…
И дальше будешь читать газету уже в хорошем настроении.
Если бы у нее были подружки, она была бы занята в субботу вечером, и ей бы ничего не грозило. Но у нее не было подружек. Другие девочки, казалось, неплохо относились к ней, но подружками не были. А среди мальчиков приятелей иметь ей не полагалось. Мальчики поглядывали на нее. Преподаватели хвалили ее, потому что она все запоминала наизусть, запоминала все, что они говорили, - иной раз даже прежде, чем они скажут; она знала стиль каждого из них, интонацию. Вот только однажды на уроке биологии мистер Холландер вышел из себя, глядя в ее оживленное, но отсутствующее лицо. Он задал ей вопрос, и она знала ответ. Но продолжала сидеть за партой и невидимо для него по очереди загибала пальцы на коленке; прижимая кончиком каждого пальца шерстяную плиссированную юбку, она ритмично считала про себя: РАЗ. ДВА. ТРИ. ЧЕТЫРЕ. ПЯТЬ. ШЕСТЬ. СЕМЬ. ВОСЕМЬ. ДЕВЯТЬ. ДЕСЯТЬ. Она не могла ответить на вопрос мистера Холландера, пока не досчитала до конца, - она даже его не слышала. Сначала надо досчитать, дойти до конца ряда, строго соблюдая ритм, не ускоряя его, а уж потом она услышит вопрос преподавателя, проиграет его в своей голове. Но она, видимо, опоздала - получилось все слишком поздно. Он уже задавал вопрос другой ученице, и Элине пришлось прервать его, так что он рассердился. Был озадачен. Уставился на нее.
Ардис схватила ее и подтолкнула.
- Господи, ты же загораживаешь дорогу! Неужели ты не видишь, что она хочет сюда свернуть? - резко мотнув головой в сторону той женщины, Ардис подтолкнула Элину вправо. - Клянусь, ты ненормальная. Вот вырастешь - станешь совсем как отец, должно быть, это гены… Ну, почему ты не можешь ничего запомнить? Мы же всегда ходим по одному и тому же маршруту в этом чертовом магазине.
- Извини, - сказала Элина.
Ардис схватила с полки какую-то банку и швырнула в тележку. Банка с грохотом упала. Тут медленно сдвинулась другая банка, и покатилась, и упала, за ней - другая. Они попадали в проход и покатились по нему.
- О, Господи! - воскликнула Ардис. И отскочила в сторону, как будто она тут ни при чем.
- Я их сейчас подберу, - сказала Элина.
Она нагнулась и подняла банки. Упало-то всего пять штук. Консервированная спаржа. Элина аккуратно поставила их снова на полку, а мать стояла и наблюдала за ней. Элина знала, что через несколько минут мать забудет, что сердилась. Толкая вперед тележку, Элина в конце следующего прохода вспомнила, куда надо сворачивать.
Ардис тем временем говорила: - …сказала ему, что у тебя прекрасные отметки, что ты не болтаешься, как другие девочки твоих лет. Не шляешься с мальчишками, не строишь глазки и не хихикаешь, как другие девчонки. Терпеть не могу девчонок этого возраста. Каких полно на улице. Просто противно, до чего у них скверная кожа, а как они пользуются помадой - они же не умеют ею пользоваться, - а эта привычка собираться группками, белые отдельно, черные отдельно. Ты умница, что держишься сама по себе, Элина, особняком.
Элина медленно кивнула.
- Когда я была твоих лет, я ни от кого не зависела. Ни от других людей, ни от того, что другие обо мне думали. Мне было наплевать на всех. У меня не было друзей, и я в них не нуждалась. Я никогда тебе об этом не рассказывала, но я уехала из дома, когда мне было тринадцать лет, и первую работу получила в тринадцать лет, я сама платила за свою комнату - и за стол - только чтоб избавиться от родительской опеки… Они были люди вполне ничего, я любила их, но мне хотелось быть независимой. Сворачивай направо, душенька, здесь мы уже были… Нам нужен кофе, растворимый кофе? Тогда - туда.
- Да, - сказала Элина.
Она надеялась, что теперь мать будет говорить о себе. Ардис случалось упоминать о своем детстве, отрочестве, замужестве. Но всегда только к слову, в качестве примера; если же она замечала, что Элина заинтересовалась, то резко меняла тему.
- Ах, да, еще хлеб низкой калорийности, - сказала Ардис, щелкнув пальцами. Она вечно сидела на диете. Элина отправилась назад - брать хлеб, а когда она вернулась, Ардис уже прошла вперед с тележкой, что-то напевая себе под нос. - А вот тебе, душенька, - повернулась она к Элине и с улыбкой оглядела ее, - нужно немного прибавить в весе. В общем-то публика не ценит стройность… Мужчины худых не любят.
Элина кивнула.
- Ты же теперь больше не позируешь - в жизни приходится идти на определенные компромиссы.
По пути домой Ардис вдруг сказала: - Давай купим тебе новое платье - к субботе.
Напевая, она подрулила к "Саксу". Элина радовалась, что мать в таком хорошем настроении. Элина померила несколько платьев, и Ардис выбрала ей платье, трикотажное в синюю и белую полоску, с обтягивающим лифом и широкой юбкой, - у Элины еще не было такого. Материя была очень хорошая, очень дорогая. Платье было очень взрослое, даже немного вызывающее, и нисколько не походило на те, что Ардис выбирала для нее в прошлом.
Ардис стояла позади Элины перед трехстворчатым зеркалом и, оттянув ей назад волосы, попыталась сделать что-то вроде высокой прически, - она так долго изучала внешность дочери, что Элина даже застеснялась. Она чувствовала, что продавщица смотрит на них.
- Что-нибудь не так, мама? - явно волнуясь, спросила Элина.
А сердце у нее билось медленно, ровно. Никакого страха. Никакой опасности. Она видела в зеркале глаза матери, что-то прикидывавшей в уме, и повторяла про себя: "Белое - черное. Белое - черное. Белое".
Ардис не обратила на ее вопрос внимания, она наконец выпустила волосы Элины и положила руки ей на плечи - сверкающие ногти легли на полосатое платье; она приблизила лицо к лицу Элины. Элина понимала, что мать оценивает ее, но не как личность.
Как личности опасность ей не грозила.
- Прекрасно, - сказала Ардис.
В субботу вечером Сэйдофф повез их в клуб на своем новом "кадиллаке", который он только накануне взял в магазине, он был очень доволен машиной и находился в отличном состоянии духа; то и дело улыбался, обнажая розовые подновленные десны.
- Твоя мама, - сказал он Элине, - говорит, что ты хорошо учишься - через несколько месяцев уже кончаешь школу! Как летит время!
- Да, - сказала Элина. Она сидела между Сэйдоффом и матерью.
- А как тебе нравится Детройт? Как здесь у нас школы по сравнению с нью-йоркскими? - спросил Сэйдофф. Элина обратила внимание на его кольца, он носил их на безымянных пальцах обеих рук: на одной большое кольцо с печаткой, а на другой массивное золотое, с геммой. - Как здесь интеграция - далеко продвинулась?
- Да, - сказала Элина.
- Ну, я лично верю в будущее этого города, - весело заметил Сэйдофф. - Я верю в интеграцию, в самый ее принцип. Это в духе демократии. А в твоей школе много негритят? Ты ведь не против этого?
- Нет, - сказала Элина.
- Уверен, что ты ждешь не дождешься, когда кончишь школу, а? Или нет?..
Элина молчала. Ардис рассмеялась и сказала: - Элина любит школу, она очень хорошо учится. Я думаю, это немного тешит ее честолюбие, верно, душенька? И я ее не виню. Ведь это очень легкая жизнь - когда учишься… но так жить все время нельзя: мир - это не детский сад.
Сэйдофф хмыкнул. Но тотчас снова стал серьезным.
- Она же совсем еще ребенок. Она не может быть предоставлена самой себе.
- Скорее всего не может, - задумчиво произнесла Ардис.
- Это нелегко для девушки, - продолжал Сэйдофф. - Я знаю. Моей жене чертовски тяжело пришлось, в Нью-Йорке, пока она не встретила меня: чем интереснее девушка, тем ей труднее. И не только в шоу-бизнесе - в жизни вообще. Казалось бы, все должно быть наоборот, а вот же нет. Конечно, моя жена - я хочу сказать: моя бывшая жена - сука, каких поискать, - злобно добавил Сэйдофф, но довольно скоро переменил тон на обычный, светский; он что-то говорил насчет ночного воздуха и экономического бума, который переживает город. И улыбался Элине, а она все дальше отклонялась вправо, чтобы между нею и Сэйдоффом просвет был побольше. - Ты такая тихая, задумчивая, - сказал он. - О чем ты думаешь?
В клубе их посадили за столик в углу - его любимый столик, сказал Сэйдофф, потому что отсюда все видно. Элина не была в клубе с тех пор, как помогала рекламировать его открытие, и теперь ничего тут не узнавала, даже не пыталась разобраться во всей этой сутолоке и шуме. Оркестр играл очень громко. Какая-то женщина что-то спела, потом вышел комик, а в перерывах - аплодисменты и смех, и возбужденно-громкий, чуть не на крике разговор между Сэйдоффом и Ардис и какими-то людьми, время от времени подходившими к их столику, - в большинстве своем мужчинами. Они подходили с бокалом в руке. Сначала Элина была потрясена, видя, что ее мать знает столько народу, столько народу… Сэйдофф каждому предлагал присесть и выпить с ним. Он отмечал завершение первой стадии своего бракоразводного процесса, который шел в Нью-Йорке.