Когда Марвин вернулся в город, он позвонил Ардис, и они вдвоем встретились за ленчем. Ардис вернулась оттуда красная, очень взволнованная и объявила Элине, что Хоу не только отказался снять этот пункт, но добавил новый: что Элина не должна подвергаться никакому стороннему влиянию - "имея в виду меня, твою мать! Меня!" - кричала она.
Она открыла сумку и швырнула на стол пузырек с таблетками.
Элина посмотрела на пузырек.
- Это что? - спросила она.
- Снотворное! Барбитураты!
Элина пошла в спальню. Мать последовала за ней и включила свет.
- Я сказала ему, что ты очень расстроена… ты такая ранимая… Я сказала ему, что не отвечаю за то, что может с тобой произойти… если ты решишь, что он отвернулся от тебя, что он тебя стыдится…
Элину передернуло.
На другое утро зазвонил телефон, и Ардис ответила лишь на шестой звонок. Она не потрудилась накануне снять грим - до того она была взвинчена и так ей все было противно. Лицо ее горело. Глаза сверкали. Какое-то время она слушала, затем прервала говорившего: - Хорошо, отлично, прекрасно, путешествуйте сколько хотите - она не будет возражать… Она на это согласна… если это поддается пониманию, то да, конечно… она вела такой уединенный образ жизни и… И вот что еще: я вовсе не жажду иметь зятя вашего возраста, тысяча девятьсот девятнадцатого года рождения, поэтому я отнюдь не собираюсь навязывать вам свою особу и жить вместе… навязать вам себя в качестве тещи - в нашем-то возрасте!.. Отлично, прекрасно! Представьте себе, у меня есть кое-какие планы относительно собственного будущего, хотите - верьте, хотите - нет! Вы не единственный, кто думает о будущем! Она согласится, чтоб вы путешествовали, чтоб вы не все время проводили дома, да, да, и на все, что с этим связано, но она не согласится на последний пункт и… и я не буду отвечать за то, что может с ней случиться… вы сами можете представить себе, каково это молоденькой девушке, такой девушке, как Элина, которая… которая, кстати сказать… Что? Что? Один год? Один год, а потом?.. Нет. Категорически нет. Это - то же самое. Нет. Я понимаю, что вы не обычный мужчина, - не без издевки заметила Ардис, - я понимаю, судя по тому, что читала о вас, что вы немного эксцентричны, но это неважно, что вы, может, и гений, как принято считать… но… моя дочь не станет рядиться под… Нет, где вы живете, не имеет значения, ничего не изменится, даже если вы будете жить в другом месте. Что? Нет. Я сказала - нет. Она вас действительно любит, и я готова признать, что вы любите ее, да, и уважаете ее, иначе вы никогда не пошли бы на все эти хлопоты… Но вы уважаете ее недостаточно… совсем недостаточно… И… Что?
Она слушала, глядя в пол. А Элина наблюдала за ней. Она никогда еще не видела, чтобы мать была так взволнованна, так хороша. А она действительно была хороша, несмотря на то, что грим у нее был вчерашний и волосы были как следует не расчесаны, а халат то и дело распахивался. Я крикнула себе из дальнего далека - Элина! Можешь ты жить забавы ради и одновременно всерьез? Можешь ты забавы ради проглотить пригоршню таблеток, забавы ради умереть, но умереть так, чтоб уже не встать?
Ардис опустила трубку на рычаг. Она посмотрела на Элину и на ощупь нашла смятую коробку, в которой оставалась одна-единственная сигарета. Глаза ее казались чересчур большими, неестественно большими. Но она улыбнулась Элине сияющей улыбкой, и Элина поняла, что они победили.
- Ты устроена до конца жизни, - сказала она.
Он поцеловал меня и сказал, что никогда не боялся выглядеть глупо. Никогда не боялся рисковать, не боялся, что люди станут смеяться над ним. Он сказал - Мой секрет состоит в том, что для меня нет невозможного. Я берусь за все.
Я сказала, что вся моя жизнь уйдет на то, чтобы понять его.
А он сказал - Нет, ты не поймешь меня, Элина, - но сказал мягко, потому что любил меня.
И я любила его. Я действительно его любила. Я была его женой и любила его.
11
…Десятифутовый шкаф с острыми резными краями и зеркалом, в котором обесцвеченными искаженными тенями отражались Элина и ее муж; дверцы были инкрустированы золотом и слоновой костью, пахло пылью и старым полиролем.
- Восемнадцатый век, немецкий шкаф, - сказал Марвин. Он прочел это на пожелтевшем ярлыке, прикрепленном к одному из ящиков. - Красивый, Элина, правда?
Элина сочла, что да, красивый. Лицо ее, словно лицо призрака, расплывалось в зеркале. Длинные волосы были уложены тяжелыми косами вокруг головы, так что она сама казалась женщиной из восемнадцатого века, которая застенчиво смотрела на них оттуда, пленница этого строгого и в то же время причудливого шкафа. Рядом со своим лицом Элина видела лицо мужа - оно не расплывалось, а было массивное, тяжелое, голова крепко держалась на плечах.
- Да, он очень красивый, - сказала она. Пальцы, которыми она провела по шкафу, были в пыли.
…Маленький поезд - больше игрушечного детского, но слишком маленький, чтобы быть настоящим: в него не заберется и ребенок, однако же - прелестный локомотив, несколько товарных вагонов, несколько пассажирских, даже спальный вагон, даже служебный. Марвин нагнулся и заглянул в окна.
- Маленькие столики накрыты для ужина, - рассмеялся он. - За ними сидят маленькие люди… белые скатерти и бутылки шампанского… Эта странная штуковина стоит пять тысяч долларов. Во всяком случае, столько она потянула на аукционе - пять тысяч долларов. Тебе нравится?
Элина улыбалась, не зная, что сказать.
- Этот поезд прибыл из имения Кроксли, через всю страну - из Нью-Джерси, - сказал Марвин. - Я не собирался его покупать, но в конце-то концов… Он прибыл вместе с тремя фургонами отличных вещей.
…Портрет женщины в натуральную величину, с низким лбом, редкой, колечками, челкой и неестественно розовой кожей; узкий кружевной лиф, плечи слегка подложены, длинные рукава из темного бархата доходят до середины маленьких розовых ладошек. Платье, как и у Элины, закрывает ее всю - и грудь, и плечи, и руки. Целомудренна, но безвкусна; и сама она, и тяжелая золоченая рама, в которую вделан портрет, покрыты толстым слоем пыли.
- Точно американская мать семейства, вырядившаяся под владелицу английской загородной усадьбы, - заметил Марвин. Он нагнулся, чтобы прочесть надпись на ярлыке. - Да. Так оно и есть. Жена Кэрила Свифта - того самого Свифта, у которого на яхте произошел несчастный случай… Да, я помню его, хотя процесс кончился очень быстро. Не понимаю, зачем он дал мне этот идиотский портрет - для меня он, конечно же, никакой ценности не представляет… Портреты вообще не представляют ценности.
- У нее такой несчастный вид, - сказала Элина.
- Нет, она не выглядит несчастной - ты это присочинила, - отрезал Марвин. И, как бы желая смягчить впечатление от своих слов, обнял Элину за плечи и снова принялся изучать женщину на портрете. - Я тут вижу самодовольную, невежественную, полуграмотную, не слишком привлекательную жену миллионера, каких тысячи. По цвету ее кожи можно понять, с каким презрением относился к ней художник: ни один мастер в здравом уме не написал бы кожу таким цветом. Если, конечно, не забавы ради.
- А что там произошло? - нехотя спросила Элина.
- Люди пропали без вести. Днище у яхты проломилось.
- Муж ее был виноват в этом?
- Мы выиграли. Но им пришлось все на меня переписать.
…Обеденный стол, расставленный во всю свою длину, заваленный нечищенными серебряными приборами, кубками, различными блюдами, вазами для фруктов, подсвечниками, коробками для спичек, сигаретницами из дорогого резного дерева; тут же стоял выложенный бархатом ларец, полный драгоценностей, тут же лежали небрежно сложенные портьеры и гобелены из шерсти и шелка с изображениями цветов, птиц и причудливых животных, даже несколько запыленных бутылок вина торчали среди груды позолоченных дверных ручек, палок для занавесей и дверных петель. Марвин вытащил из этого ералаша ожерелье и приложил к шее Элины - оно оказалось золотым и было довольно тяжелое.
- Выглядит идеально, - удовлетворенно заметил Марвин. Он стал рыться в барахле и нашарил нитку жемчуга, но, когда попытался ее вытянуть, нитка лопнула, и жемчужины раскатились. Он буркнул что-то, глядя на то, как жемчужины скачут вокруг его ног и исчезают в пыли - это было досадно и смешно. Затем он нашел другую нитку жемчуга. Он подошел к Элине, чтобы надеть нитку ей на шею, - она покорно наклонила голову.
- Идеально, - сказал Марвин.
Он смотрел на нее. Вблизи он не выглядел красивым. Но лицо выражало силу, оно словно состояло из одних мускулов, упругих, гладких мускулов. Кожа у него казалась как бы многослойной, разной толщины. Он был крепкий, крупный, плотный; а у самой Элины на лице кожа такая тонкая - кажется, дотронься кончиком карандаша, и она прорвется. Марвин удовлетворенно улыбался, оглядывая жену, обнажив в улыбке свои крупные, чуть кривые, желтоватые зубы. Он смотрел на Элину, но словно бы и не видел ее.
- Все эти вещи десятки лет ждали тебя, - сказал он. - Собственно, даже столетия. Красивые вещи, вроде этих, лишь временно находятся во владении людей уродливых, обыкновенных - на самом деле они предназначены для таких, как ты, чтобы кто-то вроде меня мог преподнести их тебе. - Он набросил ей на шею еще одно ожерелье - длинную легкую золотую цепь, унизанную какими-то каменьями. Элина чувствовала на себе его теплое, сытое дыхание - ей казалось, что она чувствовала его всю жизнь. А они были женаты около года. Но этот год растягивался, он, казалось, все дальше и дальше уходил в прошлое, заслоняя собой все прошлое Элины, скрадывая его, делая упорядоченным, безопасным.
- Спасибо, это очень красиво, - сказала Элина.
- Я хочу дать тебе все, - сказал Марвин.
На шее у него сбоку была складка, в которую набралась грязь. Подбородок и щеки утром были выбриты, как всегда, но неровно, и кое-где уже снова начала пробиваться щетина, так что, казалось, под неровной поверхностью этого лица скрывалось другое лицо, таинственное и хитрое. Тяжелые веки Марвина все время находились в движении, взгляд его устремлялся на что-то и тут же передвигался, фокус менялся, так что очевидно было, как работает механизм его мысли, как он думает. Элина видела, как он думает. По ночам он иной раз прижимался к Элине, сонно, бессознательно, нашаривал ее рукой и находил. А Элина, не в силах заснуть, смотрела на его лицо, таинственное, темное, непроницаемое, лицо мужчины и, однако же, лицо ее мужа, ее мужа. Она любила его. Она обнимала его и чувствовала, как безостановочно, быстро двигаются его глаза - даже во сне! Он все время смотрит, все время думает. Глаза его все время устремлены на что-то, хоть он и спит… Это испугало бы Элину, если бы он не был ее мужем, а раз так, значит он не враг ей, он ей не опасен. Он оберегает ее. Его сила в тех словах, которые роятся у него в голове, в безостановочной работе его мозга. Элина была благодарна судьбе, что лежит рядом с ним, что она - его жена, держит его в объятиях, а он спит своим беспокойным сном; и если его голова полна слов, то голова Элины пуста.
Его мозг работал - и глубокий благостный безмолвный покой затоплял мозг Элины, словно чернила.
- Над чем ты так задумалась? О чем ты думаешь? - спросил Марвин.
- …я думаю о том, сколько здесь красивых вещей… вещей, утраченных для мира…
- Они вовсе не утрачены, - поправил ее Марвин. - Они принадлежат нам.
- Но мы даже не знаем, что они собой представляют…
- Но они же наши, они принадлежат нам.
Он нашел на фаянсовом блюде кольцо и надел его на палец Элине, но оно оказалось слишком большим. Он рассмеялся и надел его себе на палец - это был мужской перстень, вырезанный, судя по всему, из клыка какого-то зверя.
- Да, все это принадлежит нам, - весело сказал он, - и мы можем переписать это или запечатать и забыть на всю жизнь, и пусть оно сгниет, или сгорит, или будет сожрано молью… Это принадлежит нам - и больше никому. Никто другой не может этого коснуться. - Он был в отличном настроении. Он обнял Элину за плечи и поцеловал. - Ты любишь меня? Это для тебя приятный сюрприз?
- О да, я люблю тебя, - шепотом ответила она.
…Видавший виды комод, побитый и поцарапанный, сервант с наваленными на нем грязными кружевными занавесями и пожелтевшей парчой, телевизор с очень маленьким экраном - "Один из первых в мире экземпляров" - объявил Марвин, но довольно равнодушно. Хрустальные вазы, в которых опять-таки лежали украшения и маленькие, потемневшие от времени безделушки - голуби, слоники, лошадки, какие-то побитые фигурки людей и животных, - все это перемешано, словно части головоломки, безнадежно перепутано. У Элины наверняка бы закружилась голова, если бы Марвин легонько не поддерживал ее под руку. В другом зеркале - на этот раз прислоненном к перепачканным бархатным подушкам - она увидела свое лицо, неожиданно возникли ее светлые, почти белые волосы и безупречные четкие очертания скул и губ, и она не без удивления и радости подумала, что лицо ее существует независимо от нее самой, от ее мыслей или чувств, что это нечто постоянное, столь же предсказуемое и неизменное, как и все во вселенной. Рядом с ее лицом появилось красное лицо Марвина, но он смотрел на что-то и не заметил, что она рассматривает его.
- Вот эта древность, - сказал он, читая ярлык, - явно копия письменного стола королевы Виктории. Посмотри на это золото… ручки, шишечки… и перламутр на каждом ящичке… Точно машина для пыток, созданный кем-то кошмар. Или, может быть, тебе это нравится, Элина?
- К нашему дому он не подойдет, - сказала она.
Марвин заметил, что она смотрится в зеркало, и пригнулся, чтобы их головы оказались на одном уровне, - застенчиво, чуть ли не робко, словно боялся открыто посмотреть на себя. Волосы у него были густые, вихрастые, кое-где цвета песка, кое-где более темные, рыжевато-каштановые, а на висках - с сединой, даже местами совсем белые. Он казался человеком другой породы или существом, принадлежащим к другому виду, чем Элина. Кожа его по сравнению с ее кожей была на редкость грубой. Но он улыбнулся ей.
- Чудовища всегда чрезмерно индивидуальны, как и некоторые древности, собранные здесь, - сказал он. - Или как я… Они действительно не к каждому дому подходят. - Обычно он, казалось, не думал о себе, хотя всегда хорошо одевался и в начале дня выглядел хорошо, но порой он принимался безжалостно подтрунивать над собой, смахивал перхоть с плеч, ощупывал лицо в поисках прыщей и бородавок, ходил по дому, массируя свою широкую грудь и живот, жалуясь, что набирает вес, стареет, медленнее двигается… Он все время работал - наверное, часов по шестнадцать в день. Потом неожиданно прекращал работу и куда-нибудь отправлялся - на север Мичигана охотиться вместе с какими-то людьми, которых Элина никогда не видела, плавал на каноэ по бурным рекам, что было опасно, но хорошо для него - "хорошо для сердца", говорил он. А то во время какой-нибудь деловой поездки он задерживался на несколько дней, чтобы поохотиться, или половить рыбу, или побегать в горах; совсем недавно он и еще трое каких-то мужчин занимались ловлей рыбы на большой глубине у берегов Флориды и в течение двадцати часов не могли выбраться на берег из-за шквального ветра. Возвращался Марвин после таких похождений всегда в отличном настроении, похудевший на несколько фунтов, и тотчас снова погружался в бешеную, на весь день работу. - А как ты считаешь, Элина, я - чудовище? Выродок?
- Почему ты меня об этом спрашиваешь? - с удивлением сказала Элина.
Но он покраснел и смущенно рассмеялся. И не стал объяснять. Вместо ответа он открыл дверцу в письменном столе и извлек часы, инкрустированные золотом. Он постучал по ним, словно хотел, чтобы они снова пошли, но они, видимо, были очень хрупкие, а может быть, и разбитые, потому что стекло на циферблате тут же рассыпалось.
- Все это барахло, - медленно произнес он.
…Свернутые ковры, диваны в белых, нагоняющих уныние чехлах, стулья, поставленные друг на друга; один из углов склада занимали холодильники с открытыми дверцами - они стояли очень белые, тихие и обиженные; большой красивый конь-качалка с глянцевитой шкурой, рассыпающейся гривой и вытаращенными удивленными глазами; викторианский кукольный дом с черепичной крышей и множеством комнат - даже с бальной залой, сейчас набитый разной разностью, какими-то черепками и осколками. Рядами стояли картины - большинство в массивных рамах. Элина приподняла одну из них, чтобы посмотреть, - портрет мужчины среднего возраста.
- Этот выглядит вполне пристойно, а на самом деле был маньяк, - сказал Марвин. - Пытался отказаться от меня, после того как я семь месяцев на него потел. Он был маньяк, что под конец его и спасло… Господи, только посмотри на все эти портреты! Сколько людей! Это место напоминает мне ту часть океана, куда все сносит - ценные предметы и водоросли… И все это принадлежит мне… Я даже не знаю, кто эти люди, чьи это лица. Ты только представь себе: они позировали художнику, терпеливо позировали и платили огромные деньги - какое честолюбие! - лишь затем, чтобы оказаться потом здесь, в общей куче, где один я смотрю на них, впервые за пять лет удосужившись сюда заехать. Мне бы следовало от всего этого избавиться, но… я питаю своеобразную нежность к этим вещам, этому моему достоянию, которым владели или дорожили другие люди, к этим ценностям. Деньги - шутка абстрактная; в определенном смысле слова они не существуют, а вот вещи - это реальность… Множество людей с деньгами провели свою жизнь, собирая эти вещи, и я, получив их теперь в свою собственность, как бы вобрал в себя уйму людей, их жизни, независимо от того, даю я себе труд любоваться их вещами или нет. - Он говорил просто и весело, перебирая портреты. А Элине казалось, что у всех людей на портретах одинаковое выражение: смутная тревога, изумление, ужас. Даже те, кто улыбался, улыбались от страха, глядя в лицо Марвину Хоу. - Большинство этих людей я не узнаю. Кто они, черт бы их подрал?.. Даже клиенты и те стираются у меня в памяти… все стирается… Надо слишком напрягаться, чтобы помнить людей, если ты больше не имеешь с ними дела. Вот этот человек, например, кажется мне знакомым, но я не помню, как его имя. Не помню, в чем его обвиняли… по всей вероятности, в убийстве… Видишь ли, Элина, в определенный период моей жизни я знал этого человека досконально - лучше, чем он знал самого себя, гораздо лучше.
Я знал, кто его родители, знал его друзей, его коллег, его врагов, его подчиненных, я разговаривал с человеком, продававшим ему газеты в киоске недалеко от его конторы, один из моих помощников наверняка подружился с одной из его приятельниц или с его женой, я вел долгие, прерываемые слезами разговоры с его детьми, с его тещей… А потом, как только дело было закрыто, я вычеркнул все это из своего сознания - полностью избавился от него… А вот этого человека - Майлза Стока, - его я не забыл, Ты когда-нибудь слышала о деле Стока в Чикаго?
Элина смотрела на портрет человека с узким лицом, напомнившего ей отца: он так же - точно птицы в напряженном ожидании - держал плечи и голову, как бы наклоняясь к тебе с полотна. Только этот человек был довольно молодой - лет тридцати, с гладкими черными волосами, аккуратно разделенными пробором слева.