- Это песня о любви, а ведь никто не слушает. Никто серьезно к ней не относится, - сказал вдруг Лео бармену. - Как вообще-то и я раньше. Я хочу сказать - как может быть иначе? Пока не узнаешь, что это за штука? А вообще-то, спасибо вам за совет, - сказал он, пытаясь снова сложить карту: - А вы верите в существование зла? Я спрашиваю просто так:
- Чего?
- Вы верите в зло?
Человек, стоявший рядом с Лео, спросил: - Это что же, религиозный диспут? Я тут проездом.
- Я тоже проездом, - поспешил сказать Лео.
Мужчины в кабачке были все в парусиновых куртках на толстом искусственном меху, похожем на овчину, в грязных фетровых ковбойских шляпах и сапогах самых разных размеров. Только у Лео не было сапог. Ноги у него промокли. Он пригнулся к стойке и задумчиво произнес:
- Я уже много недель ни с кем толком не разговаривал. Вообще-то, ведь если человек доведен до крайности, его нельзя считать виновным. Закон не может все предусмотреть. Ну, как можно предусмотреть то, что еще не произошло? Если человеку вдруг что-то открылось, открылось зло, и он хочет очиститься? Я, конечно, не утверждаю, что это так. Я ведь неверующий.
- Я тоже неверующий, - сказал бармен. Он был высокий, тощий, такого же роста, как Лео. Однако он словно бы избегал встречаться с Лео взглядом.
- Закон - штука очень сложная, - продолжал Лео, - но он не может знать, что будет. Человеческий мозг закону не подвластен. Я уважаю Закон, потому что в общем-то я человек законопослушный, - продолжал он, тщательно складывая карту, - но вот, понимаете ли, некоторое время назад я был втянут в один процесс, и мне пришлось много читать - я хочу сказать, иногда ты вынужден быстро стать специалистом, не то тебя затопчут. Я-то в общем никакой не специалист. Я вообще ничего не знаю, - быстро добавил он.
Мужчина, стоявший рядом с ним, кивнул. У него было загорелое красное лицо - лицо дружелюбное. Лео повернулся к нему.
- Я тоже не очень-то много в этом смыслю, - сказал Лео. - Но вообще-то, какая все-таки связь между Законом и злом?
Мужчина медленно помотал головой. Его серьезное, изрезанное морщинами лицо поощряло Лео к беседе. На Западе миллионеры - владельцы ранчо нередко ходят вот так, в старом грязном тряпье, и вполне возможно, что этот мужчина как раз из их числа: Лео читал про таких. Ему хотелось видеть в собеседнике умного человека. Он сказал: - Закон - штука, придуманная нами самими. С этим все мы согласны. Юристы первые согласны. А согласие - это и есть Закон. - Бармен ушел куда-то в заднюю комнату, но мужчина с красным лицом внимательно слушал, и другой мужчина, помоложе, державший бутылку с пивом возле рта, так что горлышко то и дело стукалось о зубы, тоже начал прислушиваться. Лео продолжал: - В Законе ведь появляется нужда, только когда кто-то ненавидит кого-то. Вы это знали? И когда этот кто-то хочет уничтожить того, другого.
Мужчины нахмурились и закивали. Человек с красным лицом сказал: - Сам-то я с этими адвокатами не вожусь.
- Я тоже, - поспешил сказать Лео. - Но вообще-то полиция и тюрьмы появляются много позже, когда Закон уже заработал. Они ведь только орудия Закона. А Закон рожден ненавистью. Извините, но как вы думаете, он там не звонит сейчас в полицию?
Оба мужчины уставились на Лео.
- Чего?
- Извините меня, он - я не знаю, как его звать, - бармен… вы-то наверняка знаете его имя, - нервно рассмеялся Лео. - И вы наверняка знаете, звонит ли он сейчас в полицию или куда там еще.
- А с чего бы это ему звонить в полицию? - заметил мужчина с пивной бутылкой.
Лео рассмеялся. Он допил свой стакан и медленно опустил его на стойку бара.
- Видите ли, я не бунтарь и никогда им не был. Я в это не верю. Я выполняю свои обязанности и потому всегда плачу налоги и оплатил все расходы - расходы по суду, гонорар юристам, ну, и все прочее… Я вовсе не хочу, чтоб вы решили, будто я чокнутый, - поспешно добавил он, - но мне открылось зло. Я спал со злом в одной постели - это была женщина, - а когда такое случается, зараза переходит и на тебя. Вот тут и надо действовать. Надо очиститься. Только вы меня правильно поймите: я вовсе не подстрекаю к переменам. У меня хорошее прошлое. Я держал магазин по продаже "фордов" в Питтсбурге, и одна только продажа подержанных машин неплохо меня обеспечивала. И меня вполне устраивает Америка - такая, как она есть. Конечно, денежки мои все уплыли, уплыли… Все пошло ей… И ее юристу, потому что мне пришлось заплатить ему. И моему юристу тоже. Гонорары, и судебные издержки, и штрафы, и алименты, и деньги на ребенка, и выплата ее части при разделе имущества, и оплата расходов - даже ее счетов на такси, - она все записала, все у нее было готово. Задолго стала строить козни. Такая уж она, моя бывшая жена, - ничего заранее не узнаешь, а если и узнаешь, все равно - не успеешь и глазом моргнуть, как она уже все обстряпала. - У вас были неприятности с женой, да? - спросил человек, стоявший рядом с Лео.
- С бывшей женой, - отрезал Лео. - И дело не в том, что уплыли тысячи долларов и сломана моя жизнь… Я видел, как она улыбалась, когда выходила из зала суда, - помада у нее была ярко-малиновая, а волосы так и плясали вокруг головы, кудельки, как у этой… ну как же ее, одной из голливудских актрис, никак не вспомню ее имя… Как же ее, черт возьми, зовут - это чтобы вы могли представить себе картину, - пробормотал Лео. И кулаком потер глаза. Он что, совсем теряет рассудок? - Господи, имя так и вертится у меня на языке! Ну, словом, она и моя бывшая жена теперь могли бы быть двойняшками, но, когда я женился на Ардис, она была похожа на другую актрису - ту, что с длинными рыжими волосами, - на Риту Хейуорт, да, да, она тогда работала под Риту Хейуорт…
Пластинка кончилась, и Лео обнаружил, что говорит очень громко в странно настороженном молчании.
- Я нечасто езжу в кино, - медленно произнес один из мужчин.
- В Рино, - вставил человек с бутылкой. - В Рино много киношек. Там и сейчас идет фильм с Ритой Хейуорт.
Говорил он с каким-то мальчишеским восторгом, растягивая гласные.
Вернулся бармен. Лео заказал себе еще выпить, показывая тем самым, что не заподозрил его ни в чем.
- Эй, а как у вас тут полицию называют? Верховые, или гвардейцы, или как еще? - широко улыбаясь, спросил он. Но бармен только посмотрел на него и ничего не сказал. А Лео в шутку ударил кулаком по стойке и своим обычным голосом произнес: - Бьюсь об заклад, бабы у вас тут другие в этом здоровом климате. Бьюсь об заклад, они тут у вас не красят волосы во все цвета. И если кто из вас женат, бьюсь об заклад, жена не думает, как бы вас обжулить, верно? А у меня вообще-то дело до того дошло, что, ей-Богу, я мог лечь в постель с блондинкой, а проснуться утром с рыжей - вот, ей-Богу до чего дошло. Каково, а?
Мужчины расхохотались. А Лео в восторге от того, что его слушают, продолжал: - Однажды приходит она, подстриженная под пуделя - вся в мелких кудряшках, голова как у негритенка, только светлая. Иисусе Христе! Даже лицо - и то она меняла. То еще одни ресницы наклеит, то нарисует этакий большущий красный рот, а то он у нее малиновый или оранжевый; то брови вдруг превратятся в тоненькую черточку, нарисованную карандашом… А кожа то розовая, то белая, то загорелая, но всегда гладкая, как стекло, без пор. У нее было три меховые шубки - подарки вашего покорного слуги - и черный "линкольн" выпуска тысяча девятьсот пятидесятого года со всякими усовершенствованиями - даже приемник там был, и сиденья обтянуты искусственным мехом под леопарда - это была ее машина, а когда мы с ней встретились, она работала в ночном клубе - иногда еще позировала, была моделью - вы знаете, что такое "модель"? Я хочу сказать, модель для мужчин, для фотографов? Ха-ха, - громко расхохотался он, - ваш покорный слуга на эту удочку и попался. Вообще-то мир представляется мне этакой штукой с дырочками - как же она называется: такая шутка, в которой еще спагетти моют, - ну, на кухне, через нее пропускают воду…
- Сито, - сказал мужчина, стоявший рядом.
- Правильно. Сито. Мир - это как сито со множеством маленьких дырочек, сквозь которые все проскальзывает, вытекает, как вода, как кровь… как кровь из артерии, а ты стоишь и смотришь, - сказал Лео. Он тяжело задышал. Где-то внутри возникла боль, но он был слишком возбужден, чтобы понять, где именно. Люди в баре глядели на него, казалось, с сочувствием; ему не хотелось, чтоб они сочли его слабаком. - Но моя девочка… моя маленькая девочка не будет ничего этого знать, я хочу сказать - этой грязи, этой ненависти, - дети ведь через что угодно пройдут и выживут… Она никогда не жалуется, никогда не плачет. Я не хотел, чтобы она росла в таком городе, как Питтсбург. Ребенку нужен простор, и солнечный свет, и добрые, хорошие люди, нормальные люди, не больные. Разве не так?
Мужчины вокруг Лео молчали. Из дальнего угла бара кто-то, кого Лео до сих пор не замечал, одутловатый мужчина в куртке, крикнул: - Ты бросил свою жену, да? Бросил? Ушел из дома, так?
- Не совсем так, - медленно произнес Лео. Лицо его раскраснелось. Момент настал серьезный - он чувствовал, как все внимательно слушают его. Это получалось у него само собой - говорить правду, всегда говорить правду: его, к примеру, вовсе не надо было приводить к присяге, чтобы он сказал правду. Это сидело в нем. - Она однажды объявила мне, чтоб я убирался. Вот я и убрался. А она сменила на дверях все замки. Вы знаете, что это дело законное? А ее юрист получил судебное постановление против меня, мне пришлось уехать из города, то есть я хочу сказать - за черту города, чтобы они перестали цепляться… В мире полно разных дыр, так что каждое утро, как откроешь глаза, только диву даешься, - сказал он. Горе, звучавшее в его голосе, спустилось, спустилось вниз - куда-то в живот, в кишки. Он вдруг почувствовал, что устал, измучен. Чуть ли не болен. Он заставил себя весело произнести: - Разрешите-ка, я закажу всем выпить!..
Мужчины никак не реагировали. Один из них медленно покачал головой, словно смутившись. А человек в куртке крикнул: - Эй, вы откуда, с Востока, да? Проживаете там, на Востоке?
Но Лео не понял его. Резкая боль возникла где-то внутри и отступила.
- Мне советовали попытаться объявить себя банкротом, - продолжал Лео. - Но тогда потребовалось бы еще больше бумаг, еще больше юристов… В том же зале суда, что и я, был один человек - человек этот сошел с ума, и они надели на него такую штуку - смирительную рубашку с кожаными ремнями… Но это был не я… Нет, это был не я, - поспешно добавил он. И допил свой стакан. Ему совсем не хотелось пить, но он считал, что должен докончить; опуская стакан, он наткнулся на невидимую преграду - твердое дерево стойки словно бы вздулось и стало мягким.
Чей-то удивленный возглас. Лео почувствовал, как ударился подбородком и чьи-то руки подхватили его. Он сделал слабую попытку сбросить их.
- Нет, спасибо, я сам справлюсь, - сказал он.
- Да поддержите же его…
- Нет, спасибо, - сказал Лео.
Что-то застучало, загрохотало рядом со мной. Дверца машины открылась, и внутрь попал дождь. Он потянул одеяло и сказал - Лапочка, ты спишь? - он плакал, всхлипывал. А позади был голос другого мужчины. Я не понимала, что он говорит. Я пыталась проснуться. Голова у меня все падала и, как только я проснулась, вся зачесалась, кожа горела, будто колючки впились в меня. Ветер всю меня растормошил - струпья зачесались, и во рту стало сухо. А он говорил - Мотайте отсюда… Я не болен… А что говорил другой человек, я не слышала.
Она не больна, и я не болен, - кричал он. Мотайте отсюда, или я вас убью, - кричал он.
4
- Вот так, лапочка. Держи вот так.
Он держал ее ручонку в своей руке, и ее пальчики, казалось, сжимали карандаш. Но когда он выпустил ее руку, карандаш упал.
- Такая красивая книжка для раскраски и карандашики, а тебя это совсем не интересует, - сказал он, терпеливо улыбаясь. Он сидел напротив нее через стол и пил, наблюдая за тем, как она раскрашивает картинки. Но она снова и снова роняла карандаш. Он привез с собой из Питтсбурга книжку для раскраски и большую коробку дорогих карандашей в три ряда - это был один из подарков ко дню рождения Элины, но она, казалось, не понимала, что с ними делать. - Возьми карандашик, миленькая. И раскрашивай. Ты же знаешь, как я люблю смотреть, когда ты чем-нибудь занята…
Элина потянулась за карандашом, но он покатился по столу и упал на пол. Она прищурилась и стала медленно подниматься со стула. Краска оставила на ее лбу и шейке сероватые потеки. Волосы у нее теперь были черные, как вороново крыло, зато при взгляде на них Лео больше не впадал в панику.
- Будь же умницей, - взмолился он.
Он налил себе в стакан еще немного джина. Теперь, когда они благополучно добрались до Сан-Франциско, он продал машину и готов был всю жизнь прожить в этой солнечной меблированной комнате; он был вполне доволен жизнью, и тем не менее временами на него нападала грусть. Он сам не знал почему. Да, он был всем доволен, даже счастлив: у него теперь была Элина, а на двери красовался вставленный им самим замок с предохранителем, и, однако же, на него порой наваливалась тоска, чуть ли не депрессия.
- Элина, ты должна стараться быть лучше, - сказал он.
Временами нервы у него были до того напряжены, а теснота комнатки, шумы, долетавшие от соседей, и постоянное присутствие дочери, необходимость постоянно заботиться о ней так его угнетали, что он просто не мог сидеть дома. Тогда он совал револьвер в карман и шел на берег океана. Одет он был как все, однако люди часто с любопытством погладывали на него. А он в ответ смотрел на них, показывая, что так просто его не запугаешь; иной раз он даже посылал им этакие полунасмешливые, полувопросительные улыбочки. Он стал замечать, что его все больше и больше тянет вниз, в гавань, где старики торговали дарами моря. Они были такие смиренные, вечно прятали глаза, ничем ему не грозили - они вообще никогда не смотрели ни на него, ни на кого другого. Несмотря на отвратительный запах, Лео иной раз покупал вареных моллюсков или крабов и пытался их есть, полагая, что тем самым докажет сам себе, что у него крепкий желудок и хороший, здоровый, нормальный аппетит.
Затем он взбирался назад по высокому склону и шел в свои меблированные комнаты, остро сознавая, как беззащитен он здесь, на улице, - а что, если ему вдруг станет плохо?.. И он привлечет к себе внимание? Спускаться вниз, на берег океана, - это пожалуйста, а вот возвращаться в меблированные комнаты - это страшно. Все тело его начинало словно гореть - ему казалось, будто от него исходят волны тепла, и он спрашивал себя, не замечает ли этого кто-нибудь еще… Он начал ненавидеть яркое палящее солнце Сан-Франциско, кварталы одинаковых непривлекательных домов - дом за домом, плотно прижатые друг к другу, никаких проулков, куда можно было бы скрыться, если его станут преследовать. На улицах не было деревьев, и от постоянного солнца начинали болеть глаза.
По пути домой он заходил в магазинчики, чтобы купить что-нибудь для Элины - очередную куклу, книжку с картинками, розовую сладкую вату на палочке, которую он победоносно вносил в комнату, а под конец съедал сам, старательно изображая удовольствие: а вдруг Элина все-таки захочет попробовать. Она вообще ела очень мало, а если он ее заставлял, то дело нередко кончалось рвотой. В отчаянии он все перепробовал: и рубленые бифштексы, и хрустящий картофель, и даже вареных крабов, и китайскую кухню, и шоколадки, и апельсины самого яркого, самого пленительного оранжевого цвета, но она любила только молоко, которое он приносил ей в пинтовых пакетах из вощеной бумаги. Он начал добавлять ей в молоко немного джина - по ложечке, а то и больше, чтобы она легче засыпала и не просыпалась от кошмаров.
На улицу он ее не выпускал.
Женщина, у которой он снял комнату, платя понедельно, не знала, что с ним девочка, поэтому было крайне важно, чтобы Элина вела себя тихо.
- Когда меня нет, старайся не ходить по комнате, - наставлял он ее. - А если тебе приснится что-нибудь страшное, постарайся тут же проснуться… Все это очень серьезно, лапочка. Ты же знаешь.
Но вот однажды он заметил у нее на шейке вошь и понял, что надо ее мыть, надо мыть эти свалявшиеся, спутанные черные волосы. Тут произошла беда: мыло попало Элине в глаза, и она завопила от боли.
- Тихо, Элина! Бог ты мой, да тише же! - Он пришел в ужас при мысли, что хозяйка может вызвать полицию. - Постарайся вести себя тихо, Элина! Не то я потеряю терпение…
Крики затихли, перейдя во всхлипыванья. Он вытер ей глаза полотенцем, зашептал, стараясь ее успокоить: - Я больше не буду, лапочка. Я больше не буду мыть тебе головку. Ну, все в порядке, лапочка. Все в порядке.
Итак, он перестал мыть ей голову. Он вообще перестал ее мыть: она ведь не пачкалась. Когда у них вышел последний кусок мыла, он забыл, что надо купить еще. Он и сам был не такой уж грязный, а деньги нужны были на молоко и на спиртное, тем более что сбережения его таяли.
Он смотрел на свою дочь и думал…
Он думал…
Однажды утром он прикончил пинту джина раньше, чем предполагал, и решил выйти из дома. Прошел дождь, а теперь выглянуло солнце, и все вокруг было такое четкое, гладкое, блестящее. По телу его пробежал озноб. Середина лета, а он все мерзнет. Входя в таверну близ Рыбачьей пристани, он споткнулся, но не упал. Царившая в таверне темнота была ему приятна. На улице он чувствовал себя слишком на виду. Он не был уверен, следят за ним или нет, потому что полицейские, занимающиеся розыском, скорее всего в штатском. Он заказал себе кружку бочкового пива и жадно выпил ее. Рядом стоял пожилой мужчина, от которого пахло потом и чем-то еще - возможно, рыбой. У мужчины было крупное, ничем не примечательное лицо, которое было обращено сейчас к Лео.
Лео снова пробрал озноб. Он чувствовал, что приближается к какому-то важному рубежу в своей жизни. Но пока еще не знал к какому.
Когда он уходил, Элина спала. Она лежала на раскладушке в ногах его кровати, на смятых грязных простынях; спутанные волосы чернели на подушке, головка казалась тяжелой, такой тяжелой, что не поднять… По телу Лео снова прошла дрожь, и он пощупал карман пальто, где лежал пистолет. Теперь пистолет всегда был при нем. Лео пытался думать об Элине и о том, что делать дальше, но сосредоточиться не мог. Он заказал себе еще пива.
Мужчина, стоявший рядом, просипел что-то.
- Что? - вежливо, беспокойно переспросил Лео.
- Не лезьте, - сказал мужчина.
Лео уставился на него. Мужчина был не очень старый, но все лицо его покрывала сетка вен - настоящая развалина. Злобно ощерившись, он глядел на Лео.
- А я и не лезу, - сказал Лео.