Я всматриваюсь в него: в этом богатыре есть нечто от каменной статуи, холодной с виду, но наверняка исполненной внутреннего жара. И как трогателен этот великан, вышивающий в свободное время салфетки для своей супруги! Он ведь так и сказал - "супруга", а не "жена". Лейтенант, должно быть, из тех людей, что серьезно относятся не только к брачным узам, но и ко всему на свете.
- Вышивание доставляет вам удовольствие?
- Помогает расслабиться. Одно плохо: при неоновом освещении недолго и глаза испортить.
Иными словами, нет в мире совершенства, и даже само "расслабление" может оказаться утомительным. Хочется сказать ему об этом вслух, но боюсь, моя шутка его не порадует.
- Вы, наверное, родом из восточных провинций?
Обратите внимание, что я, наученный опытом, не уточняю, откуда именно: из Эльзаса, Лотарингии или Вогезов.
- Да, я эльзасец.
- У вас в роду были военные?
- Нет. Если не считать деда, его в сороковом году силком забрали в вермахт.
- И чем же это вас привлекла военная служба?
- Трудно сказать. До восемнадцати лет, когда меня призвали, я моря в глаза не видел!
- Значит, вы и мореходное училище не кончали?
- Нет. Прослужил три года во флоте, прошел конкурс офицеров запаса, и тут мне предложили пятилетний контракт в военно-морском флоте. Я офицер запаса на действительной службе. По окончании контракта начальство может его не возобновить и списать меня на берег.
В его словах не чувствуется ни жалости к себе, ни упрека. Факт есть факт: командование военно-морских сил шутить не любит. Сам Бекер тоже. Это, судя по всему, человек положительный, аккуратный, застегнутый, что называется, на все пуговицы и отнюдь не болтливый. Словом, полная противоположность Роклору. Но Роклор мне тоже нравится. Во Франции всем есть место. Я расспрашиваю дальше:
- Сегодня мне довелось услышать от одного парня довольно-таки странное выражение. Объясняя мне, как погружается подлодка после наполнения балластных цистерн, он сказал: "Коэффициент живучести становится отрицательным, отчего бы ей не погрузиться?"
- Он, разумеется, хотел сказать "плавучести", - говорит Бекер без тени улыбки. - Не надо забывать, - продолжает он, откладывая свое рукоделие, - что у подлодки два корпуса: прочный внутренний и легкий наружный, А между ними находятся балластные цистерны.
- Кстати, - говорю я, употребляя любимое словечко Легийу, - а что это, в сущности, такое - балластная цистерна? На что она похожа?
- Это полость в форме кольца между внешним и внутренним корпусами. Всего их восемь.
- А как в нее попадает вода?
- Через зарешеченное, но постоянно открытое отверстие в борту на уровне киля.
- Что значит - постоянно открытое? - спрашиваю я с некоторым беспокойством. - И почему вода не попадает в цистерны, когда подлодка идет в надводном положении?
- Ей мешает находящийся в них воздух.
А ведь верно! Если опустить в бассейн пустую бутылку горлышком вниз, вода в нее не наберется.
- Тогда как же удаляется воздух из цистерн перед погружением?
- Сейчас я и до этого дойду. На самом деле каждая цистерна состоит из двух независимых полуобъемов, один по левому борту, другой - по правому; внизу у них зарешеченные отверстия, а вверху - клапаны для выхода воздуха.
- Теперь все ясно как божий день, - говорю я. - Клапаны открываются, из них с шипением вырывается воздух, совсем как из откупоренной бутылки с газировкой, подлодка тяжелеет и погружается.
- А клапаны закрываются, - добавляет Бекер, улыбнувшись в первый раз за все это время. - Не забывайте закрыть клапаны.
Ему следовало бы улыбаться почаще. Тогда был бы ощутимей пышущий в нем внутренний жар.
- Зачем?
- Если их не закрыть, нельзя будет продуть сжатым воздухом цистерны, чтобы удалить из них воду, облегчить подлодку и всплыть на поверхность.
- А много ли времени занимает погружение?
- Тут самое главное - последовательность маневров. Лодка погружается в два приема. Во-первых, открываются клапаны, но не все. Клапаны двух центральных цистерн остаются закрытыми.
- Почему?
- Сейчас поймете. Подлодка начинает погружение, но еще не уходит глубоко под воду. Вахтенный на центральном пульте, глядя на приборное табло, еще раз проверяет, задраены ли все люки. И если задраены, дается команда к погружению на двадцать один метр. Открываются клапаны двух центральных цистерн, и лодка погружается на заданную глубину.
- И на этом все кончается?
- Только начинается. Нужно еще обеспечить правильную дифферентовку подводной лодки. А надо вам сказать, что она бывает двойная. По плавучести и по моменту.
Я с несколько идиотским видом повторяю:
- По плавучести и по моменту.
Давно замечено, что когда вам что-нибудь объясняют, вы стараетесь повторить услышанное вслух, чтобы как следует закрепить в памяти, а заодно заверить вашего наставника, что вы его понимаете.
- Займемся сначала плавучестью, - предлагает Бекер. - Как вам известно, каждое судно обладает определенным водоизмещением, соответствующим объему вытесненной им воды. Так вот, когда на подлодку будет погружено тридцать две тонны продовольствия и оборудования, да еще сто тридцать человек, она осядет, и тогда, чтобы сохранить прежнюю ватерлинию, ее надо как следует выровнять. Для этого и существуют уравнительные цистерны.
- И что же это такое?
- Полости, похожие на балластные цистерны, но расположенные попарно внутри прочного корпуса, две спереди и две сзади: в них перекачивается вода, облегчая или утяжеляя судно, чтобы удержать его в пределах ватерлинии. Эта осадка, разумеется, не бывает постоянной. Ее приходится все время выравнивать, поскольку плотность воды меняется с изменением температуры.
Об этом, помнится, мне уже говорил Роклор, приводя в качестве наглядного примера Мертвое море.
- Что же касается момента, - продолжает Бекер, - то он обеспечивается двумя дифферентными цистернами, которые тоже находятся внутри прочного корпуса - одна в носу, другая в корме - и сообщаются между собой Если у подлодки перегружена корма, воду из нее перекачивают к носу, и наоборот.
- Это, должно быть, сложная операция?
- Достаточно сложная. Пока подлодка погружается с определенной скоростью, выявить нарушение дифферентовки нелегко, так как оно компенсируется с помощью горизонтальных рулей. Но как только скорость уменьшается, эти рули перестают играть свою роль и нарушение можно определить. Хорошо дифферентованная подлодка отличается совершенной стабильностью - как вертикальной, так и горизонтальной. Она как бы застывает между двух вод - тех, что ее омывают, и тех, что циркулируют в ней самой.
Впрочем, это только так говорится, ведь на самом деле подлодка продолжает идти вперед.
Не знаю как там у них говорится, но эти слова Бекера только разжигают желание, не покидающее меня с тех пор, как я оказался на борту подлодки. Мне хочется - хотя бы глазами глубоководной светящейся рыбы - взглянуть со стороны на наше огромное черное чудовище, "застывшее между двух вод".
Покончив с объяснениями, Бекер как ни в чем не бывало вновь склоняется над рукоделием.
- Спасибо, лейтенант, - говорю я, - здорово вы меня просветили.
- Насчет чего? - встревает в нашу беседу старпом Пикар, только что появившийся в кают-компании.
- Насчет погружения подлодки. Лейтенант Бекер проявил массу терпения, выслушивая такого олуха, как я. А я прямо замучил его вопросами.
- Любопытный олух - это уже не олух, - заявляет Пикар. - Олухи по большей части отличаются тупым равнодушием ко всему на свете. Кстати, господин эскулап, - добавляет он, взглянув на часы, - вы не забыли, что сегодня суббота?
- Нет, а в чем дело?
- В субботу вечером и в воскресенье мы облачаемся в парадную форму. Синие брюки и белый китель с погонами.
- Верно, а я и запамятовал!
Еще раз поблагодарив Бекера, я иду к себе в каюту, мою руки, причесываюсь и переодеваюсь, весьма довольный установленным на борту обычаем. Потом, немного поразмыслив, стаскиваю только что надетый китель и прилежно скоблю себе щеки.
Надо сказать, что экипаж ПЛАРБ разделяется на закоренелых бородачей (Алькье и Бекер), тех, кто отпускает бороду только во время плаванья, и тех, кто бреется регулярно. "Временные бородачи" держатся традиции, которая процветала на немецких подлодках еще в первую мировую войну. Оно и понятно: воды на тогдашних малых субмаринах было в обрез, про соблюдение гигиены и говорить не приходилось. Но можно найти оправдание и теперешним приверженцам буйной растительности на лице: тяготы и опасности долгого рейса без всплытия на поверхность и захода в порты, острое чувство одиночества, отсутствие женской ласки. Что же касается противников бород, к коим принадлежу и я, то они либо по-британски скрупулезно следят за своей внешностью, либо следуют примеру Стендаля, который даже во время отступления из России (еще одна героическая традиция!) не забывал бриться каждый день, либо попросту не хотят выставлять свои бороды напоказ, такие они у них редкие и невзрачные.
Не успеваю покончить с бритьем, как на пороге появляется Бекер.
- Простите, доктор, - обращается он ко мне нерешительным тоном. - У меня к вам крохотная просьбишка.
Он говорит "доктор", а не "эскулап". Ему нелегко привыкнуть к фамильярности.
- Излагайте, лейтенант, - подбадриваю я его.
Немного помолчав, он наконец решается:
- Не могли бы вы предоставить в мое распоряжение лазарет? В воскресенье, в десять утра.
- А для чего?
- Для молитвенного собрания.
- Но я слышал, что по воскресеньям передается телемесса, ее может слушать каждый, лежа с наушниками на своей койке.
- Это верно, - с серьезным видом подтверждает Бекер. - Но главный капеллан Базы полагает, что этого недостаточно. Он поручил мне проводить молитвенные собрания. Я этим и в предыдущий рейс занимался.
- С согласия капитана?
- С согласия капитана.
- Тогда считайте, что вы получили и мое согласие. Но если вдруг понадобится - вы все-таки смогли бы освободить лазарет?
- Непременно, - с серьезным видом отвечает Бекер.
Пауза. Он снова собирается с духом:
- А вы не хотели бы к нам присоединиться?
- Прийти на молитвенное собрание? Нет, увольте.
- Вы думаете, что телемессы достаточно?
- Я вообще не слушаю телемессы.
- А, понятно.
Он испытующе смотрит на меня поверх очков в тяжелой оправе. Я уже раскаиваюсь, что ответил ему так решительно. Теперь он, чего доброго, начнет донимать меня заботами о моей душе.
- Ну, большое вам спасибо, доктор, - произносит он наконец несколько смущенным тоном. - До скорого.
Появившись в битком набитой кают-компании, я вижу, что мои сотоварищи рады возможности покрасоваться в мундирах. К тому же, каждый постарался привести себя в порядок, это сразу бросается в глаза. Все аккуратно подстрижены. Бородачи расчесали свои бороды. В воздухе носится запах одеколона. У всех, даже у заядлых трезвенников, в руках стаканы с аперитивом. Немудрено, что разговоры текут непринужденней и голоса звучат веселее.
Когда все расселись за столом, поднялся курсант Верделе. Вынув из кармана лист бумаги, он преувеличенно торжественным тоном обращается к собравшимся:
- Господин капитан, господа офицеры! Будучи здесь самым молодым и низшим по званию, я, согласно традиции, должен ознакомить вас с меню. Экзотический израильский фрукт в сочетании с бретонским ракообразным. Жаркое из отпрыска французской коровы с местными овощами. Ассорти из заплесневелых сыров. И наконец, шоколадные корзиночки с ванильным кремом или - на выбор - с кремом для бритья.
- Вопросы будут? - осведомляется капитан.
- Недурно, - отзывается один из офицеров, - весьма недурно, особенно шоколадные корзиночки.
- Да, пожалуй, недурно, но как-то уж чересчур расплывчато, - подхватывает другой, вызывая всеобщий смех. - Что это за израильский фрукт? Авокадо с креветками или грейпфрут с крабами?
- Грейпфрут с крабами, - уточняет Верделе.
- Меню составлено неплохо, - говорит капитан, - но курсанту следует позаботиться о достаточной ясности выражений и, разумеется, не предлагать больше телячье жаркое. "Отпрыск французской коровы" нам уже поднадоел.
Дорогая читательница! Вам, конечно, покажется, что мы тут дурачимся, как дети.
Так оно и есть. Ведь Вы не осчастливили нас своим присутствием.
В конце концов, мы заслужили его, этот уик-энд с переодеванием, праздничным обедом, забавным меню. Спору нет, наши жены и невесты далеко. Но разве это повод для того, чтобы пребывать в унынии? Прошла целая неделя. Осталась за кормой, растворилась в глубоких черных водах. Но целых семь других еще ждут нас впереди: монументальных, долгих, как месяцы!
Глава III
Вслед за радистом Виньероном я принял еще трех или четырех пациентов. Все явились с сущими пустяками, Легийу мог бы сам поставить им диагноз и назначить лечение. Но я стараюсь не покидать свой пост. Легийу и без того возомнил себя настоящим врачом. А я знаю, что люди предпочитают обращаться непосредственно к господу богу, нежели иметь дело с его апостолом. Особенно если этот апостол взял моду вести себя в мое отсутствие как настоящий деспот.
А вот второй мой добрый апостол, Морван, забился в свой уголок и сидит там тише воды, ниже травы, не отрывая глаз от микроскопа. Он занимается анализом крови, нудной работой, которая, однако, пришлась ему по душе, поскольку тут он может проявить оба своих главных достоинства - усидчивость и добросовестность.
Я бы много отдал, чтобы обладать этими добродетелями, думаю я, проводив последних больных и занявшись писаниной, навязанной мне штабистами с Базы. Особенно сейчас, когда меня начинает одолевать тоска, а мысли то и дело возвращаются к Софи, от которой давно уже ни слуху ни духу. Неблагодарная Софи! Американский психолог сказал бы, что, влюбившись в нее, я вложил капитал в заведомо убыточное предприятие. Мрачное предчувствие подсказывает мне, что вклад мой уже пропал и что на прошлой неделе она вспомнила обо мне в последний раз. Если только не перепоручила эту заботу своей мамаше.
Действие, как известно, не только не уживается с пустыми грезами, но и всячески им противоборствует, а посему я решаю стряхнуть с себя одурь и прогуляться в машинный отсек, куда меня пригласил капитан-лейтенант Каллонек. Он радушно встречает меня на командном пункте атомной энергетической установки.
Это среднего роста голубоглазый парень, его светлые волосы то и дело спадают на лоб. Видно что он доволен и нашей встречей, и тем, что я интересуюсь его специальностью. Нельзя сказать, что офицеры-механики страдают комплексом неполноценности по отношению к "палубному начальству", скорее наоборот: они преисполнены откровенного и вполне справедливого чувства собственного достоинства. "В конце концов, - говорит мне с улыбкой Каллонек, - кто, как не мы, продвигает судно вперед". Вы, дорогая читательница, конечно же, помните сходные слова Роклора, который как-то произнес: "Погружение у нас, как ни крути, главная забота, ведь подлодка для того и создана, чтобы погружаться".
Если вы хотите представить, на что похож командный пункт энергетической установки, возьмите приборное табло обычного пассажирского самолета, распластайте его по трем стенкам небольшого квадратного помещения и посадите перед этими тремя панелями четырех операторов. На посторонний взгляд они вроде бы ничего не делают. Но ведь и пилот самолета тоже по большей части вроде бы ничем не занят. Однако кто будет оспаривать, что его присутствие в кабине необходимо.
- Я только что сдал вахту Миремону, - сообщает мне Каллонек, - и теперь свободен. Хотите, могу показать вам мои владения.
Миновав переборочную дверь, мы оказываемся в машинном отсеке. Я не скрываю своего потрясения:
- Да это же настоящий завод! Какой громадный, и как жарко тут!
- Не один завод, - поправляет меня Каллонек, - а сразу несколько. Источником энергии для нас служит пар, поставляемый атомным реактором, расположенным в соседнем отсеке. А отработанный пар превращается в пресную воду вон в тех испарителях, которые, по сути дела, являются дистилляторами. Эта вода находит себе двоякое применение. Во-первых, мы восполняем ею потери вторичной воды в кожухе реактора. А во-вторых, обрабатываем эту воду, добавляя в нее минеральные соли, и распределяем по всей подлодке для питья и мытья.
- Спасибо за воду, она у вас просто чудесная. И за возможность каждый день принимать душ. Ваша роль, как я погляжу, не ограничивается одними судовыми двигателями.
- Так точно, - со сдержанной гордостью отзывается Каллонек. - Мы и воду поставляем, и благодаря все тому же пару обеспечиваем судно электроэнергией: взгляните-ка на эти два маленьких турбогенератора.
- Не такие уж они и маленькие!
- По сравнению с двумя главными турбинами они совсем невелики.
- На глазок - метра два с половиной в длину и полтора в диаметре.
- Примерно так, но прибавьте еще толщину теплоизоляции.
- А с ней никогда не случается неприятностей?
- Нет, а что?
- На американской подлодке "Наутилус" под командованием Андерсона - той самой, что впервые пересекла Северный полюс под слоем льда, - однажды загорелась промасленная теплоизоляция.
- Господин эскулап, я преклоняюсь перед вашими знаниями.
- Ими я обязан судовой библиотеке, а также стремлению изничтожить в себе олуха. Как выразился старпом Пикар, любопытный олух - это уже не олух.
- Хорошо сказано.
- А это что такое?
- Дополнительный электромотор.
- С его помощью подлодка выходит из порта?
Каллонек хохочет во все горло:
- Да нет же! Вы путаете подлодку с яхтой. Мы отходим от пирса обычным способом: реактор дает пар, турбины вращаются, редуктор редуцирует, сцепление сцепляет и так далее. Не думайте, что мы не можем идти на самой малой скорости: она у нас в полном подчинении.
- Для чего же тогда служит электромотор?
- Мы пользуемся им в аварийной обстановке.
- Например?
- Например, обнаруживается небольшая утечка пара. Мы тут же перекрываем подачу основной энергии. Останавливаем турбину, выключаем сцепление и включаем электромотор.
- И часто бывают такие небольшие утечки?
- Нет, но они неизбежны, если учесть, сколько времени работают машины. Чаще всего не выдерживают сальники. Но сменить их - пара пустяков. Это занимает от силы пять минут.
- А как вы переходите от малых скоростей к большим?
- Изменение скорости зависит не от нас, этим ведает главный командный пункт.
- И как это происходит?
- Пойдемте, я вам покажу.
Мы возвращаемся на командный пункт, который теперь кажется мне еще более тесным. Каллонек усаживает меня перед одной из трех панелей, о которых я уже упоминал, - той, что находится справа от входа.