- Это очень многообещающая поэтесса… м-да… - говорит Витторио о Лорен, опуская свою мясистую, волосатую лапу ей на плечо.
Потом Витторио поворачивается к лысому парню в кресле и говорит о претенциозном типчике:
- А это Стамп, еще один… да, очень многообещающий поэт…
- Мы знакомы. - Лорен кокетливо улыбается. - Ты писал курсовую у Гликмана в прошлом семестре, верно? По…
Забыла. Должно быть, сильно впечатлило.
- Да, - говорит Стамп, - по Хантеру С. Томпсону.
- Точно, - говорит она. - А это Шон Бэйтмен.
- Привет… Стамп? - Я протягиваю руку.
- Да. Сначала был Каркас, но я поменял кличку. - И салютует мне вместо рукопожатия.
- Твое… лицо мне знакомо, - говорю я, присаживаясь.
- Вино? Э-э-э, водка? Джин? - спрашивает Витторио, присаживаясь на кресло рядом с Лорен и указывая на стол, за которым мы все "собрались". - Ты же любишь джин, правда… Лорен?
Какого хера ему об этом известно?
- Да, джин, - говорит Лорен. - У вас есть тоник?
- Ну конечно же, конечно… я сделаю, - говорит Витторио своим мягким, чуть ли не пидороватым голоском и тянется над коленями Лорен за ведерком со льдом.
- Я просто пива выпью, - говорю я, но Витторио и не думает передать мне бутылку, тогда я дотягиваюсь и беру "Беке".
Молчание. Ждут, пока Витторио сделает напиток для Лорен. Я сижу себе, глядя на трясущиеся руки Витторио, и беспокоюсь, заметив, сколько джина он плещет в стакан Лорен. Поворачиваясь передать ей стакан, он глядит ошарашенно, как будто чем-то поражен, и, когда она берет у него свой дринк, он произносит:
- Посмотри же… посмотри на солнечный свет, солнечный свет… сквозь твои золотистые волосы… золотистые волосы… - Теперь у него дрожит голос - Солнечный свет, - шепчет он. - Посмотри, как они сверкают… сверкают в солнечном свете.
Господи Исусе, меня от этого реально тошнит. От нее тошнит. Я крепко сжимаю пиво, сдираю сырую этикетку. Затем гляжу на Лорен.
Солнце еще не село и пробивается через большое витражное окно, и от него волосы Лорен и в самом деле сверкают, и прямо сейчас она кажется мне сногсшибательной. Все хихикают, а Витторио нагибается и принимается нюхать ее волосы.
- Ах, сладкие, как нектар… нектар, - говорит он. Сейчас закричу. Сейчас закричу. Нет, не буду.
- Сладкие, как нектар… - снова бормочет Витторио, после чего отстраняется, и ее пряди спадают обратно.
- О, Витторио, - говорит Лорен, - пожалуйста, прекрати.
Ей приятно, думаю я. Ей чертовски приятно.
- Нектар… - снова повторяет Витторио. Одна из редакторш после продолжительной паузы
решает заговорить и произносит:
- Мона как раз рассказывала нам о некоторых ее проектах…
Мона в белой просвечивающей блузке, вьщветших джинсах в обтяжку и ковбойских ботинках выглядит весьма сексапильно - курчавые белокурые волосы, скучившиеся на голове, и лицо с темным загаром. Ходит слух, что она околачивается около Дьюи, предлагает первогодкам дурь, а потом их трахает. Я пытаюсь встретиться с ней глазами. Она делает большой глоток из бокала с белым вином, прежде чем что-то произнести.
- Ну, по существу, сейчас я внештатный журналист. Только что взяла интервью у двух виджеев с Эм-ти-ви.
- Ха! - восклицает Стамп. - Эм-ти-ви! Виджеи! Как же это бесподобно!
- На самом деле это было довольно… - Мона наклоняет голову, - освежающе!
- Освежающе, - кивает Трэв.
- В смысле? - хочет знать Стамп.
- В том смысле, что она действительно ухватила суть этой монолитной корпоративной надстройки, которая вдалбливает в голову и разносит заразу среди так называемых невинных Америки, трахает им мозг этими… этими, по существу, сексистскими, фашистскими, вопиюще буржуазными клипами. "Video Killed the Radio Star" , такого рода тема, - говорит Трэв.
Все молчат долгое время, пока Мона не начинает снова.
- На самом деле это не так… агрессивно. - Она отхлебывает своего напитка и наклоняет голову, глядя на Трэва. - Это больше про твою книгу, Трэв.
- О да, Трэвис, - говорит одна из редакторш, поправляя очки, - расскажи нам о своей книге.
- Он давно работает над ней, - щебечет Мона.
- Ты ушел из "Риццоли"? - спрашивает другая редакторша.
- Ага. Точно, - кивает Трэв. - Нужно книгу доделывать. Мы уехали из Эл-Эй… когда? - Он поворачивается к Моне, которая, кажется, со мной заигрывает. - Девять месяцев назад? Пару месяцев были в Нью-Йорке, теперь вот здесь. Но я должен доделать эту книгу.
- В "Сент-Мартинсе" очень интересовались, - говорит Мона. - Но Трэву нужно ее закончить.
- Да, зайка, - говорит Трэв, - нужно.
- Давно ты над ней работаешь? - спрашивает Стамп.
- Не так давно, - говорит Трэв.
- Тринадцать лет? - спрашивает Мона. - Не так давно?
- Ну, время субъективно, - говорит Трэв.
- Что такое время? - вопрошает одна из редакторш. - То есть - на самом деле?
Я смотрю на Витторио, который потягивает красное вино и таращится на Лорен. Лорен достает из своей сумочки пачку "Кэмела", и Витторио дает ей прикурить. Я быстро допиваю "Беке" и продолжаю пялиться на Лорен. Когда она смотрит на меня, я отворачиваюсь.
Трэв произносит:
- Но разве вам не кажется, что рок-н-ролл похоронил поэзию?
Лорен, Стамп и Мона хохочут, я гляжу на Лорен, она закатывает глаза. Она смотрит на меня и улыбается, и я чувствую облегчение, - как же я жалок. Но я не могу ответить ей улыбкой, пока она сидит рядом с Витторио, так что смотрю, как она глубоко затягивается сигаретой, которую прикурил Витторио.
- Конечно! - буквально орет Стамп. - Я узнал больше от Black Flag, чем когда-либо от Стивенса, или Каммингса, или Йейтса, или даже Лоуэлла, но бог ты мой, черт подери, Black Flag - это и есть поэзия, чувак.
- Black Flag… Black Flag… какой такой черный флаг? - спрашивает Витторио, полуприкрыв глаза.
- Я тебе потом расскажу, Витторио, - удивленно отвечает Стамп.
Трэв не возражает против того, что сказал Стамп, и кивает, прикуривая сигарету.
Стамп предлагает мне "Экспорт А". Я мотаю головой и говорю ему:
- Не курю. Стамп говорит:
- Я тоже, - и прикуривает.
- Стамп… э-э, работает над очень интересным… сборником стихов о… - Витторио останавливается. - О… как это можно назвать… э-э, ох, господи…
- Скотоложство? - предлагает Стамп.
Я выуживаю пачку "Парламента" и закуриваю.
- Ну, бо… боже… да… я полагаю, именно… - неловко бормочет Витторио.
- Да, я разрабатывал тему, что, когда Человек ебется с животными, Он ебет Природу, потому что настолько компьютеризировался и все такое. - Стамп достает из кармана серебряную фляжку, делает большой глоток и говорит: - Сейчас у меня идет собачий раздел, там один парень привязывает собика и сношается с ним, потому что думает, что собака и есть Бог. D-O-G… G-0-D. Слово God, написанное наоборот. Дошло? Понятно вам?
Все, кроме меня, кивают. Я рыскаю взглядом по столу в поисках бутылки пива. Хватаю "Беке", быстро открываю бутылку, делаю большой глоток. Смотрю на Мари, которая, как и я, помалкивала на протяжении всей этой сцены из страшного сна.
- Надо же, какое совпадение, - говорит Лорен. - Утром я видела, как две собаки занимались любовью у меня перед общагой. Это было очень странно, но определенно поэтично с точки зрения эротической образности.
В конце концов мне находится что сказать.
- Лорен, собаки не занимаются любовью, - говорю я ей. - Они ебутся.
- Ну, оральный секс их точно не смущает, - смеется Мона.
- Собаки не занимаются любовью? - спрашивает меня Стамп с изумлением. - Я бы пораздумал над этим, будь я на твоем месте.
- Мм, нет… нет… я действительно верю, что собаки занимаются любовью… мм, да, они занимаются любовью при… солнечном свете, - говорит Витторио с грустью. - В золотых, золотистых… солнечных лучах они занимаются любовью.
Я извиняюсь и встаю, иду через кухню, думая, что она ведет в ванную комнату, затем вверх по лестнице и через комнату Витторио в его ванную комнату. Мою руки, гляжу на свое отражение в зеркале и говорю себе, что пойду обратно и скажу Лорен, что я плохо себя чувствую и нам лучше вернуться обратно в кампус. Что она на это скажет? Наверное, ответит, что мы только пришли сюда и что если мне хочется уйти - пожалуйста, и она встретится со мной, когда вернется в кампус. Я что, правда что-то сказал про ебущихся собак? Забудь про кокс, думаю я и открываю медицинский шкафчик Витторио больше со скуки, нежели из любопытства. Туалетная вода "Си бриз", "Виталис", зубная щетка "Топол", "Бен-Гей", пептобисмол, тюбик "Препарейшн-Эйч", упаковка либриума. Экий модник. Я достаю бутылочку из шкафчика, открываю ее, высыпаю черно-зеленые капсулы на ладонь, а затем глотаю одну, чтобы успокоиться, запиваю с ладони водой из-под крана. Затем вытираю рот и руки о полотенце, свисающее с душевой кабинки, и возвращаюсь обратно в гостиную, уже проклиная себя за то, что оставил без присмотра Лорен с Витторио так надолго.
Все говорят о книге, которой я не читал. Присаживаюсь обратно в кресло рядом с Лорен и слышу, как одна из редакторш произносит:
- Весьма… весьма плодотворная. А другая говорит:
- Да, это веха.
Открываю еще одну бутылку и гляжу на Лорен, которая окидывает меня попрошающе-умоляющим взглядом. Я ставлю бутылку на место и смотрю на Мону и ее просвечивающую блузку.
- То, как она представила воплощение Матери Земли, просто потрясающе, не сказать - дерзко, - говорит Мона, изо всех сил кивая.
- Но не только то, как она ее представила, - говорит Стамп. - Меня сразили именно джойсовские коннотации.
- Да это Джойс, типичный Джойс, - соглашается Мона.
- Стоит прочитать эту книгу? - спрашиваю я Лорен, надеясь, что она повернется ко мне и отвернется от Витторио.
- Тебе бы не понравилось, - отвечает она, не глядя на меня.
- Почему? - спрашиваю я.
- Для тебя она "лишена смысла". - Она отхлебывает из стакана.
- Не только Джойс, она мне немного напомнила Акер, - говорит Трэв. - Кстати, читал кто-нибудь "Молния ударила меня в член" Крэда Килодни? Это потрясающе, потрясающе.
Он качает головой.
- Что это значит? - спрашиваю я ее.
- Догадайся, - шепчет она.
Я откидываюсь назад, сдерживаю зевоту, пью себе пиво.
Трэв поворачивается к Витторио.
- Но, Витторио, позволь спросить тебя, разве ты не думаешь, что эта условно богемная бессистемная панк-писанина опустившихся поствьетнамских, постуотергейтских, пост… черт, пост-все-на-свете менестрелей - результат того, что литературный истеблишмент вдалбливает потерянному поколению никчемную пропаганду, эксплуатирующую жадность и сексуальную пресыщенность, разрушающую разум, лишающую способности высказываться, и именно поэтому такие издания, как "Просто еще один мудак", - жареная компиляция андеграундных, в кавычках, произведений, прочно оседают в умах этого клана плохо приспособившихся, ни во что не верящих, мятежных, своекорыстных… черт их дери, выкидышей, или ты думаешь, это все… - и тут Трэв замолкает, подбирает нужное слово, - фуфло?
- Ох, Трэ-эв, - говорит Мона.
- Э-э… фуфло? - бормочет Витторио. - Что за фуфло… о чем ты? Я не… читал эту книгу… э… - Он поворачивается к Лорен. - Фуфло?.. Ммм, тебе понравилась эта книга?
- О да, - кивает Лорен, - очень понравилась.
- Я… я не читал эту… эту книгу, - робко произносит Витторио, опустив глаза на свой стакан.
Я смотрю на Витторио, и неожиданно мне его жалко. Хочется сказать ему, что я тоже ее не читал, и я понимаю, что Лорен чувствует себя так же, потому что она поворачивается и говорит:
- О Витторио, как жаль, что ты уезжаешь. Витторио краснеет и произносит:
- Я должен вернуться… к своей семье.
- А как же Мари? - спрашивает она с нежностью, не убирая руки с его запястья.
Я гляжу на Мари, которая разговаривает с Трэвом о книге.
- О, - говорит Витторио, глядя на нее, затем неожиданно снова глядя на Лорен, - я буду очень сильно скучать по ней… очень сильно.
Мне хочется сказать то же самое Лорен, но вместо этого я зеваю и отхлебываю "Бекса". Я сонливый и слегка вставленный. Определенно все кончено. Я уже собрался было сказать ей об этом, но Стамп вскакивает и ставит кассету Circle Jerks, которых никто не может слушать, а Мона с Трэвом хотят послушать Los Lobos, так что все идут на компромисс и мы слушаем Yaz. Стамп принимается танцевать с Моной в темной уже комнате, и Трэв с редакторшами тоже пробуют трястись под музыку. Стамп даже пытается уговорить Мари присоединиться к ним, но она лишь улыбается и говорит, что очень устала.
Музыка вызывает у Витторио смех, он снова наливает всем выпить. Мари зажигает свечи. Витторио наклоняется и шепчет Лорен что-то на ухо. Лорен продолжает смотреть на меня. Я уже пью виски из фляжки Стампа, и меня вот-вот вырубит. Мне не слышно, о чем разговаривают эти двое, и я рад этому. Вымываю вкус дешевого виски изо рта остатками теплого "Бекса". Потом все произносят тосты, желают Витторио удачи в его поездке, даже Мари, которая выглядит опечаленно, поднимает бокал и беззвучно произносит: "Mi аmore" , - это Витторио, женатому, отцу, Витторио. Это последнее, что я отчетливо помню. Я отключаюсь.
Просыпаюсь на кровати Витторио весь в поту, поднимаю голову, гляжу на часы и понимаю, что уже почти полночь. Осторожно встаю и нетвердой походкой спускаюсь вниз по лестнице в гостиную. Все ушли, остались Лорен и Витторио, которые за разговором уже переместились на диван, перед ними на столе догорают свечи. Сколько же пива я выпил? Сколько виски? Играет мягкий итальянский музон. Я на самом деле пытался танцевать? Я действительно допил виски из фляжки Стампа? Не помню.
- Ты только проснулся? - спрашивает она.
- Что происходит? - спрашиваю я и присаживаюсь - так устойчивей.
- Пьем, - говорит она, держа бокал с… что же это такое, черт возьми? Портвейн?! - Хочешь?
По тому, как напряженно она выпрямилась на диване, пытаясь сохранить оставшееся самообладание, мне ясно, что она пьяна. Она развязно прикуривает, а Витторио наливает себе из бутылки остатки красного. Сколько они так просидели на диване? Я гляжу на часы.
- Нет, - говорю я. Трясущимися руками наливаю себе в стакан тоника и отхлебываю. - Как я оказался в комнате Витторио?
- Ты был очень пьян, - говорит она, - чувствуешь себя получше?
- Нет. Не лучше. - Тру лоб. - Я сильно набухался?
- Да. Мы решили дать тебе отдохнуть какое-то время перед уходом.
Мы? Что значит "мы"? Кто это "мы? Я оглядываю комнату, затем снова смотрю на нее и замечаю, что она без туфель.
- Почему ты без туфель?
- Что? - спрашивает она. Кто, я? Юная мисс Невинность.
- Твои туфли. Почему ты не в них? - спрашиваю я, выделяя каждое слово.
- Я танцевала, - говорит она.
- Превосходно.
Я представляю ее в медленном танце с Витторио, его пухлые пальцы ласкают ее спину, задницу, Лорен вздыхает: "Ну пожалуйста, - так мягко, как Лорен умеет вздыхать, - ну пожалуйста, Витторио".
Все это прокручивается в голове, и боль становится еще сильней. Я смотрю на нее. Я ее не знаю. Она ничто.
- У тебя… у тебя прекрасные… прекрасные ножки, - пьяно бормочет Витторио, склоняясь над ней.
- Витторио, - говорит она строго.
- Нет… нет, позволь же мне взглянуть. - Он приподнимает ее ногу.
- Витторио, - произносит она, и мне слышится отголосок робости.
Витторио наклоняется и целует ее ногу.
- О’кей, - поднимаюсь я. - Мы уходим.
- Ты хочешь уйти?
Она поднимает глаза, тем временем Витторио начинает ласкать ее лодыжку, его рука движется к ее чертову колену.
- Да. Сейчас, - требую я.
- Витторио, мы должны идти, - говорит она, пытаясь подняться.
- О нет, нет, нет… нет, нет, нет… не надо, не уходи, - встревожился Витторио.
- Нам пора, Витторио, - говорит она, допивая бокал.
- Нет! Нет! - выкрикивает Витгорио, пытаясь дотянуться до ее руки.
- Господи Исусе, Лорен, пошли давай! - говорю я ей.
- Да иду я, иду, - говорит она, беспомощно отталкиваясь от дивана.
Она подходит к креслу, в котором я сидел, и принимается надевать туфли.
- Я не хочу, чтобы ты… ты уходила, - взывает Витторио с дивана, закрыв глаза.
- Витторио, нам пора. Уже поздно, - говорит она успокаивающим тоном.
- Надень их на улице, - говорю я ей, - пошли.
- Шон, - произносит она, - заткнись.
- Где Мари? - спрашиваю я. - И чтобы я этого больше не слышал - "заткнись".
- Повезла домой Мону и Трэва. - Она тянется за сумочкой на столе.
Витторио начинает подниматься с дивана, но не может удержать равновесие и, задев стол, валится на пол и принимается стонать.
- Боже мой, - говорит Лорен, спеша к нему.
- Я не хочу в Италию! - вопит он.
Она становится на колени позади него и пытается поднять его и опереть о диван.
- Не хочу уезжать, - повторяет он.
- Лорен, сваливаем отсюда, черт подери! - ору я.
- У тебя что, совсем нет сострадания? - вопит она в ответ.
- Лорен, чувак - алкаш! - кричу я. - Валим отсюда.
- Не уходи, Лорен… не уходи, - хрипит Витторио с закрытыми глазами.
- Я здесь, Витторио, здесь, - произносит она. - Шон, найди полотенце.
- Ни в коем случае! - ору я на нее.
- Лорен, - повторяет Витторио, все так же со стоном, свернувшись калачиком, словно маленький ребенок. - Где Лорен? Лорен?
- Лорен, - говорю я, стоя над ними; это зрелище для меня оскорбительно.
- Я здесь, - говорит она. - Я здесь, Витторио. Не волнуйся. - Она проводит рукой по его лбу, затем смотрит на меня. - Если ты не принесешь полотенце и не поможешь, то иди прямо сейчас и подожди на улице, если хочешь. Я остаюсь.
Это конец. Я говорю ей, что ухожу, но ей все равно. Иду к входной двери и жду, придет ли она. Стою там минуты три и слышу только шепот из гостиной. Затем выхожу на улицу, на тропинку и дальше, за ворота. Уже похолодало, и я опять надеваю куртку, которую снял. Сижу на поребрике через дорогу от дома. В комнате Витторио загорается свет, затем через минуту гаснет. Я сижу на поребрике и жду, уставившись на дом, не понимая, что делать, довольно долго.
Я возвращаюсь в кампус, нахожу в "Пабе" Джуди, и мы курим траву, потом идем в мою комнату, где на двери висит угрожающая записка от Руперта ("ГОНИ БАБКИ"). Я комкаю ее и протягиваю Джуди. Джуди спрашивает, от кого это. Я говорю ей - от Фрэнка. Ей становится грустно, она принимается рыдать и говорит мне, что с Франклином покончено, что он ей никогда не нравился и что им никогда не следовало встречаться. Потом, когда она чувствует себя получше, она начинает ко мне подкатывать.
- Что я Лорен скажу? - спрашиваю я, глядя, как она раздевается после любовной прелюдии.
- Не знаю, - говорит она.
- Что я тебя трахнул? - предлагаю я.
- Нет. Нет, - говорит она, хотя, готов поклясться, ей нравится эта идея.