Лорен
Лежу в постели голая. Поздно. Полпервого. В соседней комнате кто-то слушает новую пластинку Talking Heads. Докуриваю сигарету и закуриваю другую. Гляжу на Шона. Он виновато отводит взгляд. Облокачивается головой о стену. Кот Сары, Сеймур, подходит к кровати и запрыгивает мне на колени, мяукая от голода. Тереблю кошачью голову и перевожу взгляд на Шона. Он снова смотрит на меня, затем опять в ту же точку на стене, в которую таращился прежде. Он знает: я хочу, чтобы он ушел. У него на лице полное понимание; одевайся, иди же, думаю я. Зеваю. В соседней комнате заедает пластинку, начинается снова. Мне не хочется, чтобы он видел меня голой, так что я натягиваю простыню до подбородка.
- Скажи что-нибудь, - говорю я, поглаживая кота.
- Типа чего?
Кот смотрит на него и мяукает.
- Типа почему мы всегда в моей комнате? - спрашиваю я.
- Потому что у меня ужасный сосед-француз, вот почему, - отвечает он.
- Он ужасный, потому что француз?
- Да, - кивает он.
- Господи. - Гляжу на сигарету, которую держу; на моем запястье покачивается золотой браслет.
Он смотрит на меня. Он знает, что я курю, только чтобы его позлить, выдувая дым в его сторону.
- Знаешь, что он сделал? - спрашивает он. Принюхиваюсь к своему запястью, затем к пальцам.
- Что?
- Завтра ведь Хеллоуин, так он купил в городе тыкву, понадрезал, напялил на нее французскую шапку - эдакое шапо, знаешь, эдакий беретик, - надел, значит, его на гребаную тыкву, а позади написал: "Париж - это навсегда".
Это самое продолжительное, что я от него когда-нибудь слышала; я под впечатлением, но помалкиваю. Почему это Виктор встречается с Джейме? Мне он нравится больше, чем ей. Сумасшествие. Я концентрируюсь на Сеймуре, который довольно мяукает.
- Что может быть хуже соседа-парижанина? - спрашивает он.
- Что? - выказываю я минимум интереса.
- Сосед-парижанин с личным телефоном.
- Это надо будет обмозговать.
- Что может быть хуже соседа-парижанина с личным телефоном?
- Что? - раздраженно спрашиваю я. - Шон?
- Сосед-парижанин, у которого личный телефон и шарф вместо галстука, - говорит он.
В соседней комнате кто-то заново ставит первую сторону. Я вылезаю из постели.
- Если услышу эту песню еще раз - заору. Надеваю халат, сажусь в кресло у окна, мне хочется, чтобы он ушел.
- Поехали в "Прайс-чоппер", - предлагаю я.
Теперь он усаживается. Он определенно знает: мне хочется, чтобы он ушел. Он знает, что мне ужасно этого хочется, как можно скорее.
- Зачем? - спрашивает он, глядя, как Сеймур забирается к нему на колени и мяукает.
- Потому что мне нужны тампоны, - привираю я. - И зубная паста, кошачья еда, сигареты, вода "Эвиан", арахисовая пастила в шоколаде… - Я дотягиваюсь до сумочки и, черт подери… - Но, кажется, у меня нет денег.
- Купи в кредит, - говорит он.
- Господи, - шепчу я, - ненавижу, когда ты язвишь.
Он спихивает кота с кровати и начинает одеваться. Тянется за трусами, запутавшимися в простыне, надевает их, а я его спрашиваю:
- А кота почему ты спихнул с кровати?
- Потому что мне так хотелось? - отвечает он вопросом на вопрос.
- Иди сюда, кисонька, иди сюда, Сеймурчик, - зову я.
Мне тоже опротивел кот, но я притворяюсь заботливой только для того, чтобы позлить Шона. Кот снова мяукает и прыгает мне на колени. Глажу его. Смотрю, как Шон одевается. Напряженная тишина. Он натягивает джинсы. Затем снова усаживается на краю кровати в стороне от меня, по пояс голый. Он выглядит так, будто у него ужасное предчувствие, что мне что-то известно и меня это злит. Бедняжка. Закрывает голову руками, трет лицо. И вот я его спрашиваю:
- А что это у тебя на шее?
Он очень заметно напрягается, и я едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться.
- А что на шее?
- Похоже на засос, - говорю я как ни в чем не бывало.
Он подходит к зеркалу, принимается вовсю разглядывать свою шею, изучая отметину. У него слегка подергивается челюсть. Смотрю, как он пялится в зеркало на свою увядшую красоту.
- Это родимое пятно, - говорит он. То-то, дебил.
- Как же мы себя любим.
- Почему ты сегодня такая стерва? - спрашивает он, повернувшись ко мне спиной, натягивая футболку.
Поглаживаю Сеймура по голове.
- Вовсе я не стерва.
Он идет обратно к зеркалу и смотрит на небольшой багрово-желтый синячок. Я бы вообще его не заметила, если бы не слышала новости. И тут он произносит:
- Не знаю, о чем ты говоришь. Это не засос. Это родимое пятно.
И теперь вступаю я и, не получая и толики ожидаемого удовольствия, произношу:
- Ты трахнул Джуди. Вот и все.
Я говорю это быстро, очень быстро, рублю с плеча, и это выводит его из равновесия. Он усиленно пытается не показать виду, не посмотреть на меня еще раз пристально.
Он отворачивается от зеркала:
- Что?
- Ты слышал, Шон.
Я сжимаю Сеймура слишком крепко. Он больше не урчит.
- Ты больна, - говорит он.
- Ох, да неужто? - спрашиваю я. - Слышала, ты искусал ей все ляжки, изнутри.
Кот взвизгивает и спрыгивает с колен, крадется по полу к двери.
Шон смеется. Пытается не обращать на меня внимания. Присаживается на кровать, завязывая шнурки. Он не перестает смеяться, тряся головой.
- Ну, бог ты мой. А это-то кто тебе рассказал? Сьюзен? Роксанн? Скажи же, кто? - спрашивает он с невинной улыбочкой.
Театральная пауза. С таким же невинным видом гляжу на Сеймура, который сидит у двери, облизывая лапы. Он тоже смотрит на меня, ожидая моего ответа.
- Джуди, - говорю я.
Теперь Шон перестает смеяться. Перестает трясти головой. У него вытягивается физиономия. Он надевает другой ботинок.
- Ничьи ляжки я не кусал. Твои же не кусал, верно? - бормочет он.
- Что ты хочешь, чтобы я сделала? - озадаченно спрашиваю я. - Сказать, чтобы она раздвинула ноги и дала мне посмотреть?
О чем мы вообще говорим? Меня это вообще не слишком-то и волнует. Это такая мелочь, что я не понимаю, зачем я так его подначиваю. Может, потому что мне хочется все это закончить и Джуди - подходящий предлог.
- Ох, господи, - произносит он с разочарованным видом, - поверить не могу. Ты серьезно или у тебя месячные, типа?
- Ты прав, - говорю я, - у меня месячные. Ничего не было.
Этому кретину как будто бы полегчало:
- Так я и думал.
Стараясь выглядеть подавленной, как будто сердце мое разбито, я говорю:
- Зачем же ты это сделал, Шон?
- Я ухожу, - говорит он, отпирая дверь.
Выходит в коридор. В ванной шумно - там кто-то кого-то стрижет. Он выглядит обескураженным. Я прикуриваю.
- Ты правда серьезно? - спрашивает он из коридора. - Ты действительно ей веришь?
Я начинаю смеяться.
- Что такого смешного? - спрашивает он.
Я смотрю на него, задумавшись, и перестаю смеяться.
- Ничего.
Он закрывает дверь, не переставая трясти головой и по-прежнему бормоча:
- Поверить не могу.
Я отодвигаю кресло, тушу сигарету и ложусь на кровать. В соседней комнате кто-то снимает иглу с пластинки и снова ставит первую сторону. В коридоре в морозилке мороженое "Бен-энд-Джерри", которое я собираюсь украсть и съесть, но я слышу, что он стоит за дверью и прислушивается, так что сижу неподвижно, едва дышу. Кот мяукает. Пластинку заедает. Его шаги раздаются в коридоре, шлепают по лестнице; внизу хлопает дверь. Я подхожу к окну и смотрю, как он направляется к своей общаге. На полпути к общему корпусу он меняет курс и направляется к Вули, где живет Джуди.
Пол
Как-то в начале ноября я был в городе и проходил мимо пиццерии на Мейн-стрит, и через снегопад, толстое стекло и красную неоновую вывеску пиццы увидел Митчелла, сидящего в одиночестве, - перед ним на столе наполовину съеденная пицца (только с сыром, как Митчелл всегда заказывал, пустая). Я зашел. Он разрывал пакетики "Свит-н-лоу", высыпая содержимое и разделяя порошок на тонкие длинные дорожки, напоминавшие кокаин. Я решил, что он один.
- Заблудился, что ли? - спросил он и закурил.
- Угостишь? - спросил я.
Он дал мне сигарету, но не прикурил.
- Как прошла вчерашняя вечеринка? - спросил он.
Я стоял. Как прошла вечеринка? Дом, набитый пьяными, потными, похотливыми телами, которые танцуют под старые хиты, бесцельно слоняются и вслепую трахают друг друга? Кому какое дело? Ханна поручила мне присмотреть за ее семнадцатилетним братом, который приехал навестить ее из Бенсонхерста и подумать, хочет ли он поступать в Кэмден. Мне нравился этот паренек, но он был настолько нормален (его интересовали одни уродины, и я сказал ему, что у них у всех герпес), что какие бы там ни были у меня грязные мыслишки в башке - повытряхивал их все оттуда. Он говорил про свою баскетбольную команду, жевал табак и понятия не имел, что его сестра - Королева Лесбиянок Маккаллоу. Мы вернулись ко мне в комнату на заключительное пиво. Я отправился в туалет вымыть лицо, а когда вернулся, он уже снял футболку, вылил остатки "Абсолюта", бутылку использовал под плевательницу и спросил, нет ли у меня пластинок Twisted Sister. Стоит ли говорить, что у него было роскошное тело, и по пьяни он спровоцировал довольно сумасшедшую еблю. Промеж стонов: "Выеби меня, выеби меня" - он нашептывал: "Сестре не говори, сестре не говори". Я обязался по обоим пунктам. Как прошла вечеринка? О’кей.
Митчелл достал карточку "Американ экспресс", шлепнул ее на стол рядом с двумя дорожками "Свит-н-лоу" и посмотрел на меня с такой яростью, что я почувствовал себя пустым звуком, бессмысленным пуком в его жизни. Он говорит мне, что адвокат, с которым он встречался прошлым летом в Нью-Йорке (до меня, до нас), - хрен моржовый, любивший всем прикуривать сигареты и непрестанно подмигивавший, - только что вернулся из Никарагуа и сказал ему, что это "динамит", так что, вероятно, Митчелл отправится туда на Рождество. Он сказал это, чтобы позлить меня, но я не подал виду. Он знал, что разговора у нас после такого не выйдет.
Я не дернулся, даже когда Катрина, блондинка с первого курса, которая рассказала всем, что у меня не встал, проскользнув в кабинку, села рядом с ним.
- Вы знакомы? - спросил Митчелл.
- Нет, - произнесла она с улыбкой и назвалась.
Шон
Мне снится кошмар, когда с другой стороны комнаты, за парашютом в черно-зеленую полоску, который Бертран повесил в начале семестра, гремит телефонный звонок, и я просыпаюсь. Открываю глаза в надежде, что он прекратит, соображаю, включен ли у Бертрана автоответчик. Но телефон продолжает звонить. Выбираюсь голышом из кровати, от ночного кошмара у меня стоит, прохожу через прорезь в парашюте и наклоняюсь снять трубку.
- Хэллоу?
Это международный звонок, на линии много помех.
- Алло? - раздается женский голос.
- Хэллоу? - снова произношу я.
- Алло? Бертран? - Снова помехи.
- Бертрана нет.
Я поднимаю глаза на тыкву в берете. Боже.
- Жан-Жак? - вопрошает голос - Alio? Са va?
- Боже ты мой, - бормочу я.
- Сa va? Сa va?
Я вешаю трубку, прохожу обратно через прорезь в парашюте и ложусь. Потом меня накрывает: припоминаю прошлую ночь. Я издаю стон и накрываю голову подушкой, но наволочка пахнет ею, приходится убрать подушку от лица. Какого черта Джуди рассказала Лорен? О чем, черт подери, думала эта стерва, рассказывая все Лорен?! Я пытался поговорить с этой сукой вчера вечером, но, когда пришел в ее комнату в Вули, мне никто не открыл. Я опять ною и швыряю подушку о стену, я несчастный и зажатый, я хочу ебаться. Беру в кулак свой стоящий член, примеряюсь и какое-то время надрачиваю, заглядываю под кровать и вытягиваю октябрьский выпуск "Плейбоя", тянусь еще глубже и нахожу "Пентхауз".
Открываю "Плейбой" на центральном развороте. Сначала зацениваю лицо девчонки, хотя и не уверен зачем, ведь ее тело, сиськи, манда и задница гораздо важней. Девчонка выглядит о’кей; плебейская красота; у нее большие загорелые и гладкие буфера; кожа выглядит солоноватой; провожу рукой по толстой глянцевой бумаге, небольшой треугольник волос между ног старательно причесан и запушен. Ноги мне не слишком нравятся, так что я подворачиваю кусок разворота. Девчонка считает себя умной. Ее любимый фильм "Das Boot" , что довольно странно, последнее время многим таким девочкам стал ужасно нравиться фильм "Das Boot", но эта - явно умственно отсталая, хотя сиськи у нее действительно хороши. Сплевывая на руку, думаю, что, наверное, она вьгглядит даже слегка соблазнительно, и двигаю рукой быстрей, но харча всегда высыхает, и в беспорядке своей комнаты мне не найти вазелин, так что вместо этого хватаю брошенную подушку и зацениваю размеры девчонки. 88-51-86.
И затем я вижу: рядом с данными, рядом с ростом и весом (эта информация должна нас возбуждать? может, так оно и работает) и цветом глаз, день ее рождения. В голове происходит быстрое вычитание, и я понимаю, что этой девушке девятнадцать, а мне, Шону, - двадцать один. Девчонка моложе меня, и это делает свое дело - моментальный депресняк. Эта женщина, ее плоть всегда были старше меня, что отчасти и возбуждало, но сейчас этот факт, с которым я столкнулся впервые, потому что прежде никогда не обращал внимания, расстраивает меня больше, чем мысль о разговоре, который должен был произойти между Лорен и Джуди. Приходится закрыть "Плейбой", взять "Пент-хауз" и раскрыть его на разделе "Письма читателей", но уже поздно, никак не сосредоточиться на словах и по-прежнему интересно, действительно ли я искусал Джуди все ляжки с внутренней стороны, и если так, то зачем? Мне даже не вспомнить, почему и как это случилось. Это было неделю назад? В ночь после вечеринки Витторио. Я вообще спал с кем-нибудь после Лорен? Закрываю глаза и пытаюсь припомнить.
Швыряю "Пентхауз" через комнату, где он случайно попадает в магнитофон, каким-то образом его включая, и поют Journey, а затем по радио заиграли "Monster Mash" , и мне снова приходится взвыть - член совсем поник. Я вытягиваю себя из кровати, напяливаю трусы, иду к шкафу, раскрываю его, смотря на себя в зеркало, которое там висит, трогаю засос, оставленный Джуди (или же это была Брук или Сьюзен, с которыми я встречался той ночью, уже после того, как зашел к Джуди?), хмурюсь в свое отражение. Достаю проволочную вешалку, потому что вокруг нее обернут галстук, коричневый галстук от Ральфа Лорана, присланный мне Патриком на день рождения, о котором я забыл. Тяну его, растягиваю и отшвыриваю. Беру другой галстук, который я приобрел в "Брукс бразерс", и он кажется крепче. Я тяну его, проверяя на крепость, затем связываю в узел, делая петлю. С большого золотого крюка, который какая-то девчонка воткнула в потолок, снимаю горшок с папоротником, который дала другая девчонка, опускаю засохшее растение на пол и обвязываю галстук вокруг края крюка. Подхожу к столу, резко выдвигаю из-под него стул, встаю на сиденье, просовываю голову в коричневую хлопковую петлю в розово-серую полоску и, вот уже буквально на грани, вспоминаю рождественскую мессу, это-то еще зачем? По радио по-прежнему звучит "Monster Mash", и, больше не колеблясь ни секунды, я закрываю глаза и выбиваю стул…
Вишу с секунду (даже меньше секунды), прежде чем галстук рвется посредине и я падаю как идиот на пол и ору: "Говно!" Лежа на спине в семейных трусах, пялюсь на кусок порванного галстука, болтающийся на крюке.
"Monster Mash" заканчивается. Радостный диджей говорит:
- Счастливого Дня всех святых, Нью-Гэмпшир! Я поднимаюсь с пола и одеваюсь. Иду через кампус в столовую. Надо с этим заканчивать.
Лорен
Сначала я вижу этого мудилу на почте, где он выбрасывает письма, не глядя. Затем подходит ко мне, когда я сижу с Роксанн за ланчем. Сижу в темных очках, читаю "Арт-форум". У нас на двоих бутылка пива, которую нам оставил некто, называющий себя Весельчак Свинтус. Возможно, Роксанн спала с ним. На Роксанн футболка и жемчуг, волосы сильно загелены. Я пью чай и стакан воды, чтоб запить таблетку, есть не хочется. Когда он присаживается, Роксанн смотрит на него с подозрением. Он снимает солнечные очки. Окидываю его взглядом. И с этим человеком я занималась сексом?
- Привет, Роксанн, - говорит он.
- Привет, Шон. - Она поднимается. - Увидимся, - говорит она, берет книгу и уходит, но возвращается за пивом.
Киваю, переворачиваю страницу. Он отхлебывает из моего стакана. Закуриваю.
- Я пытался покончить с собой утром, - безучастно произносит он.
- Покончить с собой? Неужели? - спрашиваю я, глубоко и жадно затягиваясь.
- Да, - говорит он.
Он нервничает, постоянно смотрит по сторонам.
- Ага. Конечно, - скептически бормочу я.
- Правда. Я пытался повеситься.
- Страсти какие. - Зеваю. Переворачиваю страницу. - Неужто?
Он смотрит на меня так, будто хочет, чтобы я сняла солнечные очки, но я и подумать не могу, чтобы взглянуть на него без голубоватых теней. В конце концов он говорит:
- Нет.
- Если ты действительно хотел повеситься, - спрашиваю, - что вдруг? Вина заела?
- Думаю, мы должны поговорить.
- Нам не о чем разговаривать, - предупреждаю я его, и, что самое удивительное, - действительно не о чем.
Он по-прежнему нервно оглядывает большую столовую, вероятно, в поисках Джуди, которая, после того как сорвалась и все рассказала, уехала в Нью-Йорк с Франклином на празднование Хеллоуина в "Ареа". Он выглядит грустным, словно у него что-то на уме. И я не понимаю, почему до него не доходит, что я хочу, чтобы он оставил меня в покое, что мне на него наплевать. Неужели он до сих пор думает, что в самом деле мне нравится? Что он вообще мне когда-нибудь нравился?
- Мы должны поговорить, - говорит он.
- Но я повторяю - нам не о чем разговаривать, - улыбаюсь я и отхлебываю чая. - О чем ты хочешь поговорить?
- Что происходит? - спрашивает он.
- Послушай. Ты выебал Джуди. Вот что. Он молчит.
- Было или нет? - спрашиваю я; как глупо, как скучно.
- Не помню, - произносит он через какое-то время.
- Не помнишь?
- Слушай, ну что ты делаешь, это, из мухи слона. Я понимаю, тебе больно и ты расстроена, но ты должна знать, что это ничего не значило. Хочешь, чтобы я согласился, что чувствую себя дерьмом, потому что это сделал?
- Нет, - говорю я, - не хочу.
- Отлично. Согласен. Я - дерьмо.
- Я чувствую, что меня унизили, - говорю я с намеком на сарказм, но он слишком туп, чтобы это уловить.
- Унизили? Почему же? - спрашивает он.
- Ты переспал с моей лучшей подругой, - говорю я, пытаясь сделать вид, что злюсь, сжимаю чашку, слегка проливаю, пытаясь изобразить хоть какое-то чувство.
В конце концов он произносит:
- Она тебе не лучшая подруга.
- Нет, лучшая, Шон.
- Ну, - говорит он, - я этого не знал.
- Это неважно, - громко говорю я.
- Что неважно? - спрашивает он.
- Ничего. - Я поднимаюсь.