4
Этот Гриня не понравился мне с самого начала. Он перешел на второй курс книготоргового техникума и психически давил на нашу компанию. У Грини были длинные руки, желтые вьющиеся волосы на щеках и серые нахальные глаза с прищуром, которыми он разглядывал девчонок. Гриня приезжал на нашу полянку на вишневом мопеде Рига и, не слезая с седла, брал у пацанов мяч и забрасывал его одной рукой в баскетбольную корзину. Он курил и, не скрываясь, пил плодово-ягодное вино. Еще он рассказывал, как проникал на танцы в пионерлагерь Двигатель и клеил там, кого хотел: студенток-пионервожатых или девиц из первого отряда.
Когда на полянке появлялась Катька, Гриня заводил свой трескучий мопед и начинал выхваляться и изображать из себя бывалого гонщика: крутился по окрестным тропинкам и резко тормозил под баскетбольным щитом, покрывая полянку голубым пахучим дымом. Однажды он предложил Катьке прокатиться с ним, но Катька, взглянув сначала на Гриню, потом на мопед, поблагодарила и, изящно заложив мяч в корзину, продолжила игру в минус пять с третьеклашками. Я-то знал, что ей нравится Леньчик, студент филфака, который, как Анджей Вайда, носил дымчатые очки, крутил в парке на турнике солнышко и обращался к Катьке на вы. Он играл с нами в волейбол, высоко выпрыгивал к сетке и называл нас стариками и корифеями.
В тот день я тащился с картошкой и двумя бутылками молока из магазина, и Гриня притормозил возле меня:
- А чего это твоя сеструха целку из себя строит? - сквозь треск мотора прокричал Гриня. - Или тебе все-таки дает? - Он захохотал и умчался на своем вишневом мопеде.
Я почувствовал, как загорелось лицо, и остановился возле колонки. Огляделся - улица была пуста, нас никто не слышал. До меня полностью дошел смысл сказанного. Я умылся, попил ледяной воды и сел на склоне канавы, кусая травинку и соображая, что теперь делать. Ошибки быть не могло - я все расслышал так, как расслышал.
В канаве стрекотали кузнечики, а за моей спиной добродушно фыркала пасущаяся на поляне лошадь. Я подумал, что есть смысл дождаться, когда Гриня поедет обратно, и метнуть в него сетку с картошкой. А когда он свалится со своего мопеда, плеснуть в него молоком и сказать: Так что ты молол своим поганым языком? Повтори! А потом пусть он меня лупит, если догонит…
Я просидел с полчаса, но Грини не дождался. До дома меня довез дядя Жора, возвращавшийся из города на своей Волге с блестящей фигуркой оленя на капоте. Он притормозил у колонки и махнул мне рукой. На заднем сидении у него синели два новеньких почтовых ящика.
- Давно надо было купить, - похвастался приобретением дядька. - А тот фанерный выброшу в чертовой матери, сгнил совсем.
- А второй зачем? - спросил я.
- Вам, - пожал плечами дядька. - А то газеты на крыльцо кладут, письма камушком придавливают. Как в деревне…
На следующий день отец с дядей Жорой привернули к воротам два синих почтовых ящика, и тетя Зина принесла из сарая пузырек с белой нитрокраской и кисточку. Мы с Чарли сидели на бревнах, сложенных около забора, и смотрели, что собирается делать его хозяйка. Настроение у меня было поганое. Я не спал половину ночи, но так и не придумал, как поквитаться с Гриней. Лезть в драку? Да он отшвырнет меня своими ручищами… Сделать рогатку и выбить ему глаз? Подкараулить возле дома и врезать колом по загривку? Все это пахло детской колонией, но нельзя же прощать такие гадости. И если он дальше будет выкаблучиваться при всех - то жизни мне в Зеленогорске не будет…
Тетя Зина размешала кисточкой краску, Чарли фыркнул от сладковатого запаха, и на синий фон легли мелкие белые буквы: "Г. М. Банников". Тетя Зина перешла ко второму ящику, Чарли крутнул головой, чихнул и, соскочив с бревен, ушел на участок. Тетя Зина, пожалев бедную собаку, которой вредная хозяйка не дает дышать чистым воздухом, быстро настрочила на нашем ящике "С. М. Банников" и полюбовалась ровностью букв.
- Вот это я понимаю работа! - похвалил отец надписи. - И что очень ценно, нет запаха бараков: квартира номер один, квартира номер два… Да, Жора?
- Блеск! - сказал дядя Жора. - А, Элечка, как тебе?
Мама тоже сказала, что ящики хорошо смотрятся, и похвалила тетизинину работу. Мне тоже понравилось, как написано, но не понравилось, что теперь все будут знать нашу фамилию. Без фамилии на воротах как-то было спокойней. Кому надо, тот узнает, а чтобы всем объявлять… Но не будешь же спорить со взрослыми, тем более, когда их четверо. Я свистнул Чарли и пошел прогуляться в лес, где в сумраке елей водились крупные прохладные ягоды черники.
Когда мы возвращались к дому, я остановился и залюбовался самолетиком, - его несло навстречу ветру, и казалось, что он летит очень высоко, среди бегущих по небу белых туч…
5
Гриня нарисовался на площадке к вечеру, когда мы уже расходились, и, не слезая с мопеда, стал гонять по земле мяч, изображая игру в мотобол. Было заметно, что он поддатый. Трещал мотор, стреляя удушливым дымом, и девчонки, покрутив пальцами у висков, разобрали велосипеды и покатили по домам. Мы с парнями стояли кучкой, и как только Гриня забил мяч в кусты, я сходил за ним и пристегнул пружиной к своему багажнику. Сразу сваливать было бы не солидно, но и оставаться не было смысла. Я сделал вид, что не замечаю Гриню, а проверяю, хорошо ли накачаны колеса велосипеда.
Гриня выключил мотор, закурил и насмешливо посмотрел в мою сторону.
- Я теперь тебя Кабаном звать буду, - крикнул он. - Ты же Кабан! Кирилл Банников. Ка-банников! Усек, Кабан?
Кто-то из ребят засмеялся за моей спиной.
- А сестрица твоя, Екатерина Банникова… - Гриня стал медленно натягивать кожаные перчатки, - будет у нас… Е… - Он выдержал паузу и слил Катькин инициал с фамилией. - Понял, от какого слова, Кабан?
И опять кто-то услужливо засмеялся за моей спиной.
- Вот так вот! - победоносно заключил Гриня и крутнул педаль мопеда. - Бывай, Кабан!
Я дождался, пока рассеется кислый дым от его мопеда, и, ни с кем не прощаясь, сел на велосипед и поехал к дому.
…Я крутился в постели, вставал и смотрел на чернеющий за забором лес, открывал и закрывал форточку, снова ложился, взбивал смятую подушку и заснул только под утро, когда вдруг отчетливо понял, что должен сделать.
6
…В больнице я пролежал неделю. Ко мне приходили ребята, приносили мороженое и рассказывали новости. У меня был перелом ключицы, и доктор разрешал выходить во двор и сидеть с ребятами на лавочке.
Леха и Миха, два сорванца, уверяли, что в то утро испытывали рогатки в лесочке за Моховой улицей и видели, как я с криком Ура! врезался в мопед Грини.
Я осторожно мотал головой и рассказывал, как было на самом деле. Я кричал не ура! а просто вопил для храбрости и наведения страха на противника. Что-то вроде протяжного индейского Иа-аа- йа-а! Дорожка за Моховой начинается узкая, по бокам глубокие осушительные канавы с текущей в сторону станции водой, там водятся головастики и растут кувшинки, и Гриня, когда я на полном ходу выскочил навстречу его мопеду и заорал, прижался в сторону, но продолжал ехать. Мне показалось, он даже прибавил газу, надеясь быстрее разминуться. Я направил свой велик прямо на него и, продолжая вопить, накручивал педали. И вовсе я не врезался в мопед Грини, а Гриня, попетляв, сколько позволяла ширина дорожки, не выдержал моей лобовой атаки и свернул в канаву. Я лишь чиркнул своим передним колесом о его заднее, но этого хватило, чтобы и мне вылететь из седла.
- Не, классно было! - восхищался Леха. - Гриня в воду - бемс! Вылезает мокрый, в волосах головастики, в глазах тоска. Кирюха встает, за плечо держится…
- Ага! - продолжал Миха. - Мы подбегаем - мопед заглох, фара разбита, руль набок… Кирюха от боли морщится: Это тебе, гад, за Катьку и за меня! Будешь языком трепать, - я тебя асфальтовым катком задавлю!
Они подвирали насчет моих угроз и головастиков в волосах у Грини, но я молчал, потому что подвирали красиво. И всем пацанам нравился их рассказ…
Скоро мне стало казаться, что все так и было, как рассказывали два случайных свидетеля моего тарана. Я помнил только, как обдало жарким воздухом ногу от летящего в канаву мопеда, и как в ключице вспыхнула боль. Момент столкновения я не мог видеть, потому что со страху закрыл глаза…
До конца лета Гриня так и не появился на нашей площадке, а осенью он уехал в Ленинград к бабушке, да там и остался. Говорили, что его отчислили из техникума, а потом забрали в армию. Больше мы с ним не виделись.
Следующей весной, когда я снял самолетик на покраску, мне вспомнился мой безумный таран, и я собрался нарисовать на свободной стороне фюзеляжа свою звездочку, но что-то остановило меня…
2003 г.
БОРОДА
1
Дядя Жора уехал в Комарово к своему другу-академику и пропал. Не то, чтобы совсем пропал, но к вечеру не вернулся и не вышел на связь. Телефон на даче Сергея Сергеевича молчал, что было совсем удивительно и подозрительно, учитывая болезнь Эс Эс, - он ездил в кресле с велосипедными колесами и надолго не отлучался из дома.
- С ними что-то случилось! - запаниковала тетя Зина. Они с мамой сидели на нашей веранде и пытались есть специальный творог с одуванчиками, который омолаживает организм и снимает усталость. - Одиннадцать часов, а от них никакой весточки. Фу, какая гадость! - Тетя Зина вышла на крыльцо и выплюнула целебный творог в миску спаниеля Чарли. - Может быть, Сережа с Кириллом съездят, пока электрички ходят?
- Ну что ты волнуешься, - мама ковыряла ложечкой в тарелке, словно раздумывая, есть ли ей теперь этот фито-творог или отказаться из женской солидарности. - Может быть, на комаровских дачах телефоны отключили? Если он не приедет до двенадцати, Сережа с Кириллом на машине съездят. Кирилл, позови, пожалуйста, папу, надо посоветоваться…
Я перестал наблюдать за Чарли, который осторожно выедал творог меж одуванчиков, и пошел к отцу - он смотрел телевизор.
- Ну что там? - спросил отец и взглянул на часы. - Нет его еще? Странно… И что женсовет предлагает?
- Может быть, съездим? - сказал я. - Вдруг, действительно, что-нибудь случилось?
- Что там может случиться, - сказал отец, приглушая телевизор, - Ничего не может случиться. Пошли прогуляться к заливу, или на территории шашлыки жарят. Он брал шампуры, не видел?
Я помотал головой и пожал плечами. Мне тоже казалось, что паниковать рано, но было тревожно. В поздних электричках шлялись всякие пьяные парни, да и странно, что телефон в Комарово молчал.
Обычно день дяди Жоры начинался с телефонных разговоров: из Комарово звонил Сергей Сергеевич.
Академик был плодовит на идеи и ссыпал их по утрам в телефонную трубку, как крупу в воронку. Провода доносили их до нашей дачи на окраине леса, и дядя Жора добросовестно записывал светлые мысли своего гениального друга. "Грандиозно! Сейчас же поеду и надаю пинков Королеву! Что еще? Неудобно говорить? Зашифруй! Понял! Литр водки и две бараньи ножки? Хорошо. Если только мясник Вася не в запое. А кто еще будет на совещании?.. Все, к пятнадцати буду, как штык! Заодно захвачу последние расчеты по "Сигме". И надо утвердить план дежурства в добровольной народной дружине". Сев в свою "Волгу" с оленем на капоте (у дяди Жоры было спецразрешение от главного гаишника Ленинграда на запрещенного травмоопасного оленя), он ехал в КБ и давал живительных пинков сотрудникам, которые в летнее время селились с семьями по окрестным дачам и чувствовали себя расслабленно.
Несколько раз мы с отцом тоже ездили в Комарово, где взрослые выпивали под грибную солянку, играли в шахматы с часами и, вырывая друг у друга карандаш, ссорились из-за расчетов какой-то лямбды. Заходили в гости другие академики и разные профессора, приводили детей и внуков, чтобы показать им братьев-близнецов, меня звали играть в бильярд или слушать попсовые записи, и с одной девчонкой я ходил гулять к заливу, и она даже брала меня под руку. Правда, всего один раз, - чтобы вытряхнуть песок из туфельки.
- Нет, я с ума сойду! - нервно сказала тетя Зина и поставила перед Чарли свою тарелку. - Кушай, Чарлик, кушай. А нельзя куда-нибудь позвонить и узнать, работают ли там телефоны?
- Куда сейчас позвонишь? - пожал плечами папа. - Впрочем… - Он поднял вверх палец и пошел к телефону на кухне.
- А он точно поехал в Комарово? - с нажимом на слово "точно" спросила тетя Зина. - Ты ничего не путаешь?
- Вроде точно, - кивнул я. - Я собирался обедать, а он зашел и сказал, что едет в Комарово. Еще огурец у меня взял, посолил и съел…
- Господи, - вздохнула тетя Зина, - он хоть поел перед отъездом, не знаешь?
- Кажется, нет. Точно не знаю.
- Огурец взял у мальчика! Надо же! - горестно сказала тетя Зина, словно дядя Жора взял у меня не огурец, а цианистый калий. Или этот огурец, что дядька подхватил из миски с огурцами, был последним куском хлеба в доме. Еще меня задевало, что она продолжает называть меня мальчиком, будто я и не получил в этом году паспорт. - Как будто своих огурцов нету! Вчера, как дура, целую сетку притащила…
- Ну что, Сережа? - крикнула мама, деликатно отодвинув тарелку с творогом. - Есть результаты?
- Ни черта нет, - появился на веранде папа и почесал лоб. - Бюро ремонта уже не работает, а на АТС таких справок не дают.
- Ужас, ужас, просто ужас! - сказала тетя Зина, глядя сквозь тюлевые занавески на темную улицу. - Я не нахожу себе места! - сказала она, не покидая своего стула и собираясь расплакаться. - Надо что-то срочно придумывать! А где Катерина? На верху? Кирилл, позови ее, пожалуйста…
И то, как тетя Зина сказала "ужас, ужас, просто ужас!", и как она поджала губы и заморгала крашеными ресницами, и ее вопрос о Катьке, словно она спрашивала, где их с дядей Жорой дочь, чтобы сообщить ее нечто ужасное об отце, произвели на меня гнетущее впечатление, и я тоже стал представлять себе самое худшее. Может, их там убило током, например. Или дядя Жора повез Сергея Сергеевича в колясочке на залив, и какой-нибудь "маз" или "татра" сбили их на Приморском шоссе. Или колясочка с Сергеем Сергеевичем выскользнула у дяди Жоры из рук и покатилась, набирая скорость, под горку, к заливу, к шоссе…
Сверху спустилась Катька, и женщины разом заговорили, что надо немедленно заводить машину и ехать всем вместе в Комарово, спасать, пока не поздно, дядю Жору и Сергея Сергеевича, потому что нет никаких сомнений, что обязательный дядя Жора, будь все в порядке, позвонил бы и сказал, что задерживается.
- Да успокойтесь вы! - громовым голосом сказал папа.
Женщины разом замолчали.
Катька стала набирать комаровский номер, тетя Зина вышла на улицу и стала смотреть в конец Кривоносовской, мама под шумок отдала лечебный творог Чарли, а папа, почесав затылок, взял ключи и пошел к гаражу выводить наш "жигуленок".
Папа сказал, что поедем только мы с ним вдвоем, и точка. Поедем после двенадцати, дождавшись последней электрички. Сказано было так, что у меня мороз пробежал по коже, - я представил себе, что дела действительно плохи, если папа не берет слабонервных женщин, а тетя Зина ни к селу, ни к городу вдруг вспомнила, что дядя Жора уже месяц, как отпустил дурацкую бороду и ходит с ней, воображая из себя академика Курчатова.
- Да ну тебя, - осуждающе сказала мама. - При чем здесь борода!
- При том! - упрямо повторила тетя Зина и опять заморгала глазами.
До меня не сразу дошло, что она терзается мыслью, будто борода отпущена специально, чтобы понравиться какой-нибудь другой женщине. Это в сорок-то один год!.. При взрослой шестнадцатилетней дочке! Ха-ха!.. Дает тетя Зина. Мне, например, было понятно, зачем дядька отпускает бороду: чтобы соседи не путали его с братом-близнецом. Хорошая такая борода полешком, два шпаненка-внука могут ухватиться и висеть, говорил дядя Жора…
2
Едва мы с отцом вышли из машины и хлопнули дверцами, как за глухими воротами дачного кооператива поднялся собачий лай, и в будке с крылечком погас свет. Отец поднялся по ступенькам и решительно постучал в дверь.
…Сторож оказался поддатый и не сразу понял, чего мы хотим.
- Если телефон не отвечает, значит, дома нет, - разводил он руками в кисло пахнущей будке; настоящий пенек в тюбетейке; вернее, в кепке. - А чего я могу? Ничего я не могу. Мне пост даден, я стою. - Он курил "беломор", и мне казалось, что еще чуть-чуть, и меня вытошнит. - Вот, как в семь вечера заступил, так и несу… А что телефоны? Телефоны у нас работают…
Порывшись в карманах, отец протянул сторожу железный рубль и сказал, что мы сами дойдем до дачи академика В-ва. Сторож пропустил нас, и мы спешно пошли по гравийной дорожке от фонаря к фонарю. Собаки потявкали нам вслед и отстали.
Первое, что я увидел, когда мы подошли к темной даче Сергея Сергеевича, был серый кот Ерофей, сфинксом застывший на крыльце. Подпустив нас поближе, он сел и в ответ на мое приветствие протяжно мяукнул, словно жаловался, что его не пускают в дом.
- Не фига себе, котяра, - шепотом сказал отец. - Это Ерофей, да? Чего это он на улице?
Ерофей стал бодать головой запертую дверь и мяукать, словно просил, чтобы мы поскорее впустили бедное домашнее животное внутрь, где ему и полагается находиться в темное время суток. Отец, шурша кустами, обошел дом и, вернувшись на крыльцо, нажал кнопочку звонка. Подождал, прислушиваясь, и снова позвонил, на этот раз трелью. Я отошел от крыльца и стал смотреть, не зажжется ли окно на втором этаже. Или на первом… Я видел, как отец присел к замку и попробовал подергать дверь, определяя, с какой стороны она закрыта. Но не определил. Вот он снова позвонил и тут же припал ухом к двери. Мне показалось, что за окнами второго этажа послышалось глухое мычание. Я напряг зрение и слух, но больше ничего не заметил и не услышал. Вновь завел свою песню Ерофей, и папа, топнув ногой, прогнал его с крыльца.
- Н-да, - тихо сказал папа и задумчиво посмотрел на светящееся окно соседней дачи; он размышлял насчет визита к соседям. - Черт его знает, как-то неловко… Выковыряв из-под манжета рубашки часы, отец принялся разглядывать циферблат. - Без двадцати час уже…
- Ты слышал? - я тронул его за плечо. Мне показалось, что в доме раздался стук.
- Тихо! - отец вскинул палец.
Теперь мне стало казаться, что в доме скрипнули ступени; я знал, что из тамбура за дверью идет лестница на второй этаж. Там обычно ночевали гости.
- Фантомас какой-то, - сказал отец и вновь принялся звонить и прикладывать ухо к дверной щелке. Я отступил от крыльца и задрал голову. За стеклом неподвижно бледнела занавеска. - Пошли к соседям! - сошел с крыльца папа.
Соседи сказали, что приехали на дачу вечером, и никого не видели и не слышали. Приятный дедушка в майке и тренировочных штанах предлагал зайти и напиться перед обратной дорогой чаю с вареньем и свежими калачами из филипповской булочной на Старо-Невском.