ДОМОВОЙ
Дом стоял на самом краю деревни. Вокруг огородец в браслете кривого забора. У калитки журавль, за калиткой улица без названия, вдоль шоссе. Позади дома лес, слева кукурузное поле.
В доме одна комната и кухня - сразу при входе, стол, стулья и печь, она же стенка, тылом комнату греет. У теплого места в закутке кровати: моя, родительская. Тесно стоят, зазор меньше метра. Из кухни в комнату коридорчик, в проеме вместо двери шторка.
Ночью - с кухни шаги. Тяжелые, будто двести килограммов несут. Медленные. Гулкие. По коридору ко мне идет. Глаз приоткрыла: мама-папа лежат. А он идет!! Ближе, ближе, сейчас завернет в наш закуток. Один шаг остался.
Нет, не могу взглянуть! Натянула на голову одеяло, зажмурилась изо всех сил.
Встал в изножье, стоит, смотрит сверху, высокий. Не вижу, а все чувствуется. Очень страшно. Страшнее потом в жизни не было.
Постоял с минуту и развеялся. Ничего не сделал. Посмотрел, и все… Тут же заснула мертвым сном, как от укола снотворного.
Утром никто не верит: папа в туалет ходил, тебе показалось.
Нет.
Чернильным пятном, сгущением воздуха колыхался в изножье, стоял и смотрел.
СИНИЙ ЦВЕТОК
Не так уж далека от правды сказка "Аленький цветочек". Помню, однажды в детстве, в четыре-пять, на высоком солнечном склоне ручья, усыпанном ромашками и земляникой, за которой я и полезла, мне сказал одинокий, очень красивый цветок с фиолетово-синими соцветиями:
- Если ты меня сорвешь, ты умрешь.
Дело было на даче в Загорске, в один из наших походов с бабушкой и соседкой Люсей за водою на ключик.
Мне стало так страшно - словами не передать. Ужас мешался с изумлением, восхищением, восторгом, одним словом, я пережила катарсис. Задыхаясь от страха, я смотрела на него и не могла отвести глаз. Я познала тогда роковую, убийственную красоту и сохранила это ощущение на всю жизнь.
Вернувшись на наш берег ручья, я ничего не сказала бабушке и Люсе, прозрев шестым чувством, что об этом не говорят.
И правильно: наша бесконечно добрая Люся была несохранной, безумной, и кто знает, как бы заворожили ее мои слова.
Потом, повзрослев, я перелистала не один справочник по ядовитым растениям - но так и не нашла того прекрасного и жуткого цветка.
МОСТОПОЕЗД
Кота выловили из двухсотлитровой бочки с водой на стройке. Сколько времени он в ней плавал, неизвестно. Может, целый день. Кот барахтался у скользкого борта, шкрябал лапами по изнанке металлического кольца, но выбраться не мог - воды было не доверху, и барьер получился непреодолимым. Все это время он орал, призывая мявом на помощь. По этому мяву Сашка его и нашел.
- Иди сюда, киса.
Наклонился над бочкой, кот заорал еще громче и вцепился в рукав.
- Спокойно, киса.
Кот сидел на руках и дрожал. С шерсти стекала вода, капала с рубашки на шорты, на ноги, просачивалась сквозь дырочки сандалет. Сашка шел по тропинке домой и думал, что скажет матери: в семье никогда не держали животных.
Место, в котором жил Сашка, называлось улица Мостостроительная, или коротко Мостопоезд. Через Южный Буг строили мост, к берегу протянули железнодорожную ветку для доставки стройматериалов, по ней же подогнали состав теплушек. Там поселились рабочие. Поэтому Мостопоезд.
Рядом стояли бараки. В Сашкином проживали четыре семьи. В каждую квартиру - отдельный вход. Калиточка, под окнами палисадник и огородец. На сорока квадратных метрах мать завела цветник: розы, мальвы, галардии, сентябрины, золотые шары. Пара абрикосовых деревьев, старый орех, у самого забора шелковица, черная и белая. Пятна от черных ягод оттирали с одежды белыми, больше ничто не брало: ни мыло, ни сода, ни соляной раствор, ни кипячение с канцелярским клеем. Сашка сорвал ягоду с ветки, сунул в рот. Перехватил поудобнее кота. Кот пригрелся и мирно спал на груди.
Мать вышла на крыльцо в ожерелье из прищепок, с тазом мокрого белья в руках.
- Вот. - Сказал Сашка. - В бочке тонул на стройке. Я вытащил. Утопить хотели, а может, сам нечаянно свалился.
Мать поставила таз на ступени, сняла с веревки высохшее полотенце, присела на лавку, расстелила его на коленях и взяла у Сашки кота.
- Молодой совсем, котенок еще.
Пока вытирали, кот сидел смирно, не сопротивлялся. Сашка почесал его за ухом. Кот чихнул.
- Подай шерстяной платок, - сказала мать. - В прихожей висит на крючке.
Сашка подал. Коту свернули подстилку и вынесли на крыльцо, на солнце.
- У нас есть молоко?
- Кефир.
- Может, поест?
Сашка сдернул за язычок зеленую крышку, налил полтарелки, накрошил белого хлеба.
- Ешь, - придвинул поближе.
Кот ел жадно, давился, глотал и опять давился. Доел. Вылизал тарелку до блеска.
- Оголодал, бедняга. Ах ты, горе горемычное! Да я тебе еще дам, не жалко.
Кот и вторую тарелку вылизал дочиста. Свернулся в бублик на платке, уснул.
- Мам. - Сказал Сашка. - Можно, он у нас поживет?
И Мурзик остался. На следующий день мать съездила в центр и купила для него миску.
- Крыс будет ловить, - сказала она отцу.
Кот умел разговаривать. Не буквально, нет - он вкладывал Сашке в голову слова. Телепатически. Сам Сашка телепатически вкладывать не умел, поэтому все говорил коту так. И кот понимал.
Это обнаружилось на стройке. Втроем с Толяном Санкиным и котом они ходили играть в прятки к мосту. Туда им было можно.
- Вы чьи такие? - спрашивали рабочие.
- Батя здесь крановщик, - отвечал Сашка, и от них отвязывались. Только прораб гонял иногда, он был вредный мужик.
Вдоль берега распластался завод по производству железобетонных блоков - мостовые перекрытия делали прямо на стройке. Через этот завод короткой дорогой ходили на реку - он не был огорожен. Территорию рассекали огромные рвы - на железнодорожных платформах сюда завозили гранитный щебень, который смешивали с цементом и отливали плиты для пролетов. Во рвах попадалась сера, за день можно было набрать майонезную банку. Серу жгли, она давала адский запах, горела сухим сизым огнем. Это была ценная штука. Тут и там на стройке стояли "поилки" - автоматы с газированной водой, бесплатные, для строителей, срабатывали не от монетки, а от кнопки. Жалко, что без сиропа.
Строительство моста шло с понтонов - стальных параллелепипедов двадцать на двадцать и высотой метра три, соединенных широкими перекладинами. По ним можно было добраться до середины реки и удить на глубине крупную рыбу: судака, сазана, леща.
Сашке нравилось в Мостопоезде. Место для игр здесь было шикарное: вокруг теплушки, бараки со стройматериалами, перекрытия, цистерны, трубы, трансформаторы, мотки кабеля, лебедки, тележки, бурелом арматуры…
- Мы спрячемся, а ты ищи, - велели коту.
Куда бы заныкаться?
- За теплушки не выходить, - сказал кот, и Сашка услышал. Толяну он не сказал.
Кот находил их всегда, самое большее ему требовалось на это десять минут.
- Теперь твоя очередь.
Мурзик мчался за склады. Он прятался в разных местах, но так, чтобы Сашка с Толяном могли отыскать, и никогда не убегал за границы игры. По уговору. Колян удивлялся, а потом перестал.
Кот быстро освоился и стал хозяином двора. Конкуренции он не терпел. Когда соседский Васька впервые пришел шипеть под окна в огородец, Мурзик изодрал ему левое ухо.
- За территорию воюет, - сказал отец. - Правильно, кот. Гони всех отсюда вон.
Вечером отец бросил в миску побольше тараньки.
- Вкусная, - сказал кот.
Мурзик ходил за Сашкой по пятам, как собака. Тогда Толян предложил сделать поводок и ошейник. Для этого Сашка выпросил у матери старый пояс от платья.
- Смотри не задуши.
- Я просторно сделал, - ответил Сашка.
- Пойдем на камни, - сказал Толян.
Сашка держал в руке поводок. Мурзик мелко трусил позади. Они шли рыбацкой тропкой между валунов. Река шуршала слева, лизала берег, колыхала тину. От старой баржи на воду падала длинная тень.
Навстречу, от Артиллерийских Камней - рядом стояла воинская часть - пробиралась тетка с бидоном. Тетка как тетка, ни молодая, ни старая.
- Ребята, вы не топить его ведете?
Дура какая, подумал Сашка.
- Ага. Сейчас утопим.
- Мальчики, отпустите кота! - бросилась спасать Мурзика. Бидон заплясал в ее руке, и Сашка увидел, что в нем лежат абрикосы. Кот изогнулся в излучину, поднял хвост клюкой, зашипел.
- Пустите, мы просто гуляем.
- А-а-а… Я думала, вы того…
Сашка с Толяном сели на макушку склона, стали разглядывать крабы-краны, людей-муравьев, серебристую цепочку понтонов. Капитальный мост строили взамен старого, наплавного. Он должен был напрямую соединить правобережную Варваровку с городом, короче связать Николаев с одесской дорогой. Это было самое начало Бугского лимана: километром выше по течению с Южным Бугом сливался Ингул, и они, соединясь, несли свои воды дальше в Черное море. Но часто казалось, что река повернула вспять: пресная вода смешивалась в устье с соленой, и та давала обратное, верхнее течение.
Толян ослабил петлю, стянул с кота ошейник. Мурзик улегся на теплый валун и стал смотреть, как над волнами кружат чайки. Зрачки его сузились до тминных зерен.
- Птица, - сказал кот.
На соседний валун села чайка. Из клюва свисала скользкая тушка мелкой рыбешки.
С берега было видно, как по Бугу туда-сюда мотает косяки оглушенного судака - мостостроители каждый день взрывали грунт под опоры. Пресным течением стаю сносило к Сухому Фонтану, соленым - обратно, к Артиллерийским Камням.
- Много рыбы, - сказал кот.
- Она плохая, - ответил Сашка.
- Что? - не понял Толян.
- Жалко судаков, все сдохли. Бычков, что ли, наловить.
Сашка знал, как отличить свежую рыбу от тухлой. Надо было посмотреть жабры: у свежей они бордового цвета, а у пропавшей белесые, светло-розовые. И еще мутные глаза. Динамитная рыба вся была крупная, но ее никто не брал, даже если жабры красные. Все брезговали. И Сашка тоже брезговал.
На мелководье в шелковой слизи водорослей водились креветки. Снимешь трусы, проведешь по камню - вот тебе полная банка. Сашка с Толяном варили их на костре. Бугская вода была солоноватая, и получалось вкусно. На креветки хорошо клевало. Если оторвать им хвост и правильно насадить, ловился крупный бычок. Но удочки остались стоять в сарае, про них забыли.
- Ага, сгоняй, - сказал Толян. - Я здесь позагораю.
- Мурзик, пойдешь со мной? - поманил Сашка. - Нет? Я скоро.
В сарайчике он взял снасти, прихватил пустое ведро, достал из погреба банку с червями. Водяные черви приносили двойную добычу: рыбу - во-первых, а во-вторых, накапывая их на берегу, Сашка собрал коллекцию находок. В прибрежном песке попадались ложки - позеленевшие медные и алюминиевые солдатские, на них были выцарапаны имена. Немецкие пуговицы - стеклянные с офицерских морских кителей и алюминиевые с пехотинских мундиров. Россыпью - гильзы, пули, монеты. Один раз Сашка нашел разбитый бинокль, а Толян редкий значок с надписью "КИМ" - Коммунистический интернационал молодежи. Потом это стал комсомол.
Улов оказался неплох - Сашка принес домой с полсотни бычков. Мать пожарила их на большой сковороде в рапсовом масле. С десяток перепало и Мурзику. Он мог бы и больше сожрать, да кто ж ему даст.
Из мойдодыра капала вода. Кот лежал на приступочке, на белом вафельном полотенце, которым мать натирала стаканы, смотрел на капель и медитировал.
В кухню зашел отец, выложил из авоськи на стол буханку, шмат сала, бордовые кегли баклажанов.
- Разлегся, сибарит. - Отец перекатил папиросу в угол рта, двинулся к раковине. - Пшел вон.
Он схватил Мурзика под ребра, легко перебросил через порог на крыльцо.
- Мешал он тебе? - буркнул Сашка.
- Это же кот.
Отец скомкал полотенце, швырнул в таз с грязным бельем, вымыл руки. Сашка пожал плечами. Мурзик спал вместе с ним на раскладушке. Все знали, никто после этого Сашкой не брезговал. Чего это отец. "Это же кот"… Ну и что.
За месяц до ноябрьских праздников мать купила на рынке живого гуся. Перед праздниками все дорожало, и она позаботилась заблаговременно.
- В канун забьем, в горчице с яблоками запеку, - сказала она и заперла птицу в сарае.
Первый день кот вьюном вился вокруг.
- Нельзя, Мурзик, нельзя. Мамка на Седьмое ноября купила.
Отец рассмеялся:
- Такой если клювом долбанет, убьет кота насмерть.
Гусь отказывался есть. Соседка посоветовала размочить в воде белый хлеб и пальцем пропихнуть ему в горло. Мать пропихнула. Раз, другой. Так и кормила его целый месяц, намучилась. Но отведать гусятины не довелось.
- Съели гуся-то? - спросила после праздника соседка.
- Остались мы, Зоя, без гуся. Выпотрошила, повесила на полчаса за окно, и тю-тю.
- Бывает, Валя. У меня Васька курицу из кастрюли вытаскивал, из кипящей воды. Два раза.
- Если бы кот. Человек. В милицию, что ли, сходить… Мужик спер. Забрался в палисадник, срезал сетку с форточки. Я видела из кухни, как рука тянется, выскочила на крыльцо, но не успела. Удрал, гад. Я на всю улицу орала: брось гуся! Не бросил.
Из сеней на крыльцо вышел Мурзик, потянулся, зевнул, показал острые зубы.
- Это прораб, - почувствовал Сашка слова. - Вор прораб.
- Мам! - крикнул он. - Я видел того мужика! Я вспомнил, это батин прораб!
- Вот сволочь, - мать всплеснула руками. - Последнее дело у своих воровать.
В милицию она не пошла.
К весне капитальный мост дотянулся до Варваровки, а мостостроителям дали квартиры. Новый дом находился в другой части города, у зоопарка. Высокая кирпичная башня с балконами. Отец две недели ходил в новостройку, мастерил антресоль, клеил обои, вешал карнизы и люстры, покрывал лаком паркет. Несколько раз ему помогал Сашка - переехать требовалось до майских, и они спешили.
В последний день апреля во двор барака въехал ЗИЛ с открытым кузовом. Погрузились быстро, пожитков в семье было немного: два шкафа, стулья, обеденный и письменный столы, Сашкина раскладушка, родительская койка с железной сеткой, ковер, тюк с одеждой, короб с посудой, швейная машинка, велосипед. Корыто бросили в сарае - теперь оно ни к чему, в новой квартире есть ванна. Медные ложки и солдатские пуговицы тоже не ехали в новую жизнь. Они были хлам. Мать их выбросила.
Отец стоял во дворе, курил, прощался с соседями. Матери не было: встречала на новой квартире.
- А Мурзик где? Киса, киса…
Во мраке подвального оконца вспыхнули два желтых глаза. Сашка присел на корточки и увидел, как зрачки сузились до тминных зерен.
- Не поедет, - сказал Сашка отцу. - Он остается. Он так решил.
- Да ну, - сказал отец, направился к оконцу.
Зерна исчезли. Отец вернулся к машине.
- Похоже, так и есть… Умный кот. Жалко оставлять…
Сашка молчал.
- Ты в кузове поедешь, в кабине места нет, - сказал отец, подсаживаясь к водителю.
Сашка забрался на заднее колесо, перемахнул через борт, лег ничком на родительскую кровать, и ЗИЛ тронулся.
Коты никогда не оправдываются.
АФРИКАНСКИЕ КАНИКУЛЫ
К поездке Лена готовилась. Купила в спортивном магазине сабо, купальник, парео, перекрасила волосы в ореховый, отрепетировала, как сказать по-английски "вы нарушаете мои гражданские права" - мало ли, на всякий случай, - "я здесь не одна", "будьте так любезны, оставьте меня в покое, я плохо себя чувствую" и прочие полезные фразы.
То, что она не одна, было правдой. С ней ехал Ваня. Они собирались на море давно. И вот наконец ему дали отпуск, Лена сходила в турфирму и купила двухнедельный тур в Тунис.
Самолет снижал высоту. Внизу показались строения. Кроме как "хибары" или "халабуды", другие слова к тому, что Лена увидела, не подходили.
- Боже мой, что это? Куда мы попали…
- Первый раз в Тунисе? - откликнулся дядька с соседнего ряда. - Африка вся такая.
- Не погуглил как следует… - расстроился Ваня.
- А я знала, что это бывшая французская колония. И что?
- Первое впечатление, конечно, может шокировать, - произнес сосед, - и тем не менее эта страна не отстает от культурной цивилизации. К примеру, в Тунисе есть целый город, где живут художники и поэты.
- Здесь есть поэты? - удивился Ваня.
Легким ударом колеса осалили землю. Пассажиры консервной банки, как презрительно назвал Ваня борт Ту-154, зааплодировали. Лена захлопнула книжицу путеводителя и убрала ее в сумку. В иллюминаторы било солнце. Они прибыли на курорт. Обратный билет - через четырнадцать дней.
В Москве долго спорили, что лучше брать, бунгало или номер в мэйн-билдинге. Выбрали главный корпус. Но когда хостесс, улыбчивая до ушей, хоть завязочки пришей, повела по длинным извилистым коридорам, затянутым землистым ковролином со следами протечек канализации, поняли, что ошиблись. А потом выглянули из окна, увидели, что любое бунгало ближе к морю, чем любой подъезд центрального корпуса, и огорчились вдвойне.
- Облом, - сказала Лена. - Бунгало еще и дешевле было процентов на двадцать.
Они закатили в гардеробный отсек чемоданы, переоделись и побежали на пляж. Как и было обещано в релизе, четырехзвездный отель "Сол Клуб Кантауи" стоял на первой береговой линии. Собственно, другие варианты Лену не интересовали. Но если в Турции эта самая линия, то есть шоссе вдоль моря, проходит прямо у воды, то в Тунисе, как выяснилось, может отстоять и на километр. Так что пять минут до пляжа - это еще повезло.
Русские слова - первое, что услышала Лена на берегу. Только потом ухо уловило музыку, шум прибоя, визг детей, которых аборигены катали на бананах, хлопки тросов о мачты - не корабельные, а прибрежные, с флагами разных стран… Но прежде - родная речь. Слова были такие:
- Какие, к черту, четыре звезды. Это даже не три. Две.
Компания престарелых матрон возлежала в тени на шезлонгах. Все как одна походили на учительниц английского языка; наверное, так оно и было. "Англичанки" играли в не известную Лене игру наподобие лото.
- Что это? - спросила она.
- Маджонг.
- Вам здесь не нравится?
- Нам-то? - переспросила та, что жаловалась на звезды. - Ты, деточка, в Италии была? Нет? В Италии получше будет.
По правде говоря, Лена нигде не была, кроме Украины и Турции.
- Купаться пойдешь? - позвал Ваня.
- Иди, я попозже. Позагораю пока.
Расстелив одеяло, Лена присела невдалеке от матрон, намазалась кремом для загара и стала наблюдать за игрой.
- Как деля, - прозвучало откуда-то сверху.
Лена подняла глаза и увидела молодого араба в бейсболке с надписью "Danon".
- Каман сава, - ответила она.
- О, говоришь по-французски!
- По-английски лучше.
- Ты здесь с кем? Хасбенд? - первый вопрос, который он задает.
- Хасбенд, хасбенд… - Это муж, значит.
Дон Хуан сразу потерял к ней интерес. Как у них это просто: сразу разобрались, что к чему, - и никаких вокруг да около. Можно только поучиться.
- Но он уплыл! - крикнула Лена вдогонку арабу и махнула в сторону моря рукой. - На Сицилию!