"С левой стороны от тарелок располагают соответствующие ножам вилки - столовую, рыбную, закусочную, - диктовала Олимпия Петровна из маленького потрепанного блокнотика. - Расстояние между приборами должно составлять немного меньше одного сантиметра, равно как и расстояние между тарелкой и приборами. Концы ручек приборов, так же как и тарелки, должны отстоять от края стола на два сантиметра".
Мы записывали эти хитрые премудрости слово в слово и подчеркивали важные места красным карандашом. Однажды бабушка заглянула в мою тетрадку, ухмыльнулась и сказала: ну-ну.
- Может, в жизни пригодится, - заступилась за конспекты мама.
- Дай-то Бог, - вздохнула бабушка. - Дай-то Бог.
На уроках труда все делились по парам, так легче было работать. Разумеется, моей напарницей стала закадычная подружка Танька Капустнова.
Когда мы достигли вершин сервировки, пришло время кулинарить и Олимпия Петровна допустила нас до плиты. В качестве разминки она задала творческое домашнее задание. Заключалось оно в следующем: взять из поваренной книги любой рецепт и приготовить по нему блюдо, а родители пусть сами оценку поставят - она ее потом в журнал перенесет.
Легко сказать, любой рецепт. Шел 1989 год. Сахар и крупу мы покупали по талонам. В свободной продаже в сельпо был только хлеб, кулинарный жир, панировочные сухари и березовый сок - трехлитровыми банками, как боеснарядами, продавщицы заставили все прилавки. Изредка родителям давали на работе заказы или завозили полуфабрикаты в буфет. За яйцами, творогом и молоком ходили в соседнюю деревню. Вот и весь рацион.
Этого Олимпия Петровна как-то не учла. Или просто забыла, какой сейчас год на дворе. Что же нам делать… Мы уселись с Танькой у нее на кухне и стали думать.
- У мамки есть книжка с рецептами, большая такая. Вот она. - Танька ловко подцепила за корешок и выудила с полки толстенный том, обернутый в голубую клеенку. - Давай посмотрим, что ли…
Издание оказалось очень старым. Ветхие, промасленные страницы едва не рассыпались в руках. О, там было много разных рецептов. Но осетрина паровая, студень из стерляди, поросенок холодный с хреном, крем-паштет из зелени с дичью, бульон с саго, суп-пюре из спаржи, крабы, запеченные в молочном соусе, корзиночки из слоеного теста с салатом, тельное из рыбы и даже чихиртма из баранины нам не годились.
- М-да… Хорошенькое дело стерлядь. Ты вообще хоть раз в жизни пробовала что-нибудь из этого, а Тань?
- Не-а.
- Я тоже.
Мы приуныли. Мы долистали поваренную книгу почти до конца - впереди оставалась только глава "Блюда для больных ожирением, сахарным диабетом", - как вдруг глаза у Таньки засияли.
- Идея! Гляди: яйца пашот.
Действительно, это была отличная идея. Для пашот ничего не требовалось. Кроме соли, специй, воды и, собственно, самих яиц. Рецепт был очень простой.
В небольшую кастрюлю налить пол-литра воды и, как только закипит, добавить соль и специи, например перец молотый или горошком, лаврушку, гвоздику. Аккуратно выпустить яйца в кипящую воду и варить две минуты. Снять кастрюлю с огня, накрыть крышкой и оставить яйца на десять минут в горячей воде. Сразу же подать к столу.
Вот и все премудрости.
Нас это устраивало. Мы вымыли яйцо и набрали кастрюльку воды, приготовили соль, перец, лаврушку. Гвоздики в хозяйстве не оказалось, но мы решили, что это не так уж и важно.
- Ну что ж, приступим. - Танька тюкнула яйцо ножом. С первого раза скорлупа не разбилась, только треснула.
- Сильнее бей, не бойся.
Танька занесла нож, подумала секунду, прицелилась и тюкнула еще раз. Яйцо растеклось у нее в руке, соскользнуло в кастрюльку, булькнуло и ушло на дно.
- Мы воду вскипятить забыли! - вдруг хлопнула по лбу Танька. - Надо было в кипяток разбивать. Какая же я дура!
- Больше нет яиц?
- Это было последнее.
- Ладно, - сказала я. - Что мы теряем. Давай так варить. Может, еще получится.
Танька зажгла конфорку крошечной плиты "Лысьва", поставила наше сомнительное творение на огонь и накрыла крышкой кастрюлю. Через пять минут вода закипела. Мы заглянули под крышку. В кастрюльке весело бурлила пена, сбиваясь в мелкие белесые хлопья. Как будто там вымыли с мылом очень грязного человека.
Пробовать такое не хотелось. Мы молча смотрели на белую пену. И тут на кухню вошла Танькина мама.
Она взглянула на поваренную книгу, разложенную посреди стола. Потом на кипящую кастрюлю. Потом на нас.
- Девочки, что это? - спросила она, заглянув в кастрюльку. - Татьяна?
- Яйцо пашот, - чуть слышно пролепетала Танька.
- По труду задавали, - ввернула я, чтобы разделить с подругой фиаско.
- Как ты сказала - пашот? Ну и как вам это блюдо? Уже попробовали?
- Нет, - мрачно сказала Танька.
И тут Танькина мама начала смеяться. Взахлеб, неудержимо смеяться.
- Это смольнянка ваша выдумала? Совсем бабка сбрендила. Хотела бы я посмотреть, что у нее сегодня на ужин.
- Овсянка, наверное. Она ее любит, говорит, королевское блюдо.
- Так, - мама вытерла слезы, - все ясно. А теперь будем делать, что я скажу. Под мойкой был лоток из-под гуляша… - Танька покорно полезла под раковину. - Нашла? Да нет, левее. В углу, за мусорным ведром. Давай его сюда.
Венгерский гуляш иногда давали в заказах, и наши мамы собирали пустые лотки под рассаду. Покопавшись, Танька выудила кюветку из кучи домашнего хлама. Галина Сергеевна сняла кастрюлю с плиты.
- Держи крепче. Двумя руками.
И она перелила наше варево в пластиковый судок.
- Забирайте свой деликатес. Что стоите, дуйте во двор, пока бабушка не увидела.
- Зачем? - не поняла Танька. Я-то уже догадалась, в чем дело, но ждала, что скажет Танькина мама.
- Мурке отдашь. О мама-мия, Санта-Мария! - Галина Сергеевна обхватила голову руками и снова зашлась безудержным хохотом.
- Галя, потише! - донеслось из-за стенки.
Насчет бабушки Галина Сергеевна совершенно права - старуха Капустниха скора на расправу. Но сейчас она в соседней комнате смотрела по телевизору "Сельский час" и была неопасна.
- Я понесу, - взяв судок, объявила Танька, - а ты двери будешь открывать.
Галина Сергеевна никак не могла успокоиться. Она буквально задыхалась от смеха.
- Мам! У тебя что, невроз?
Тут я с любопытством взглянула на Танькину маму - в поселке давно поговаривали, что дамы Капустновы страдают неврозами - вроде бы даже однажды это закончилось "скорой помощью".
- У меня смехоз.
Мы двинулись к выходу, но тут Танька вспомнила самое главное.
- Мам, а ты что нам поставишь?
- В смысле?
- Олимпия Петровна сказала, чтобы родители сами оценки поставили.
- Конечно, пятерки, - сказала Галина Сергеевна. - Какой может быть разговор. Всего одно яйцо угробили. Хорошо, печенку в морозилке не нашли. Я два часа за ней в буфете стояла.
- Может, лучше четверки? - Танька была очень честной, и ее всегда мучила совесть.
- Шестерки, - сказала Галина Сергеевна. - А ну бегом отсюда, "Сельский час" через две минуты закончится.
Взяв драгоценный деликатес, мы вышли во двор. В глаза ударило солнце, а в ноздри запах едкого дыма - соседские мальчишки жгли старые шины у гаражей.
Мурка жила в подвале нашего дома. Она была ничья, и все ее подкармливали. Между рам слухового оконца всегда стояли консервные банки с размоченным в молоке хлебным мякишем. Оконце находилось прямо под балконом вредного деда Прокопыча, и поэтому мы, изо всех сил стараясь не шуметь, осторожно пробрались сквозь палисадник, присели на корточки и поставили блюдо на землю.
- Кис-кис-кис! Мура, Мурочка! А что мы тебе принесли! Ты только попробуй!
Из оконца тянуло холодом, влажно пахло подвалом.
Мурки не было. Мы подождали еще пару минут и пошли.
- Гуляет где-то.
- Вечером съест, - утешила я подругу. - Знаешь, как они любят яйца!
- Ага, - сказала Танька. - Особенно пашот.
Она хотела еще что-то добавить, но замолчала. Из второго подъезда вышли наши одноклассницы Безручкина с Козыревой. Безручкина держала в руках судок из-под венгерского гуляша. Козырева оглянулась по сторонам, приложила палец к губам, и они прямо через заросли спиреи и шиповника полезли под окна к Прокопычу.
И ЭТО ВСЕ НЕПРАВДА…
Враннем детстве я плохо отличала живое от неживого - до тех пор, пока не произошла история с Хрюшей. В тот вечер была особенно интересная передача, показали мультик про попугая Рому, а в самом конце, на прощание, Хрюша сказал: "Дорогие мальчики и девочки! Присылайте нам свои рисунки. Мы с тетей Таней читаем все ваши письма. Да, тетя Таня?" - "Да, присылайте, ребята, - подтвердила она. - С нетерпением ждем от вас веселые картинки".
Я очень любила Хрюшу. Я попросила у мамы чистые перфокарты и села рисовать. Я нарисовала его самого, и Степашку, и Филю, и тетю Таню. Бордовым карандашом. Сверху я написала слова. Хрюша. Мама. ЭСССР.
Маме понравилось.
- Завтра пойдем в магазин и по пути отошлем, - сказала она.
Почтовый ящик был в двух минутах ходьбы от дома, между колодцем и продовольственным магазином. Мама подсадила меня, чтобы я кинула письмо в щель, но толстый конверт никак не пролезал, и тогда мама сказала: дай, я, - и сама пропихнула послание в ящик.
Все лето я ждала ответа, а он не приходил.
- А когда Хрюша пришлет мне письмо? - спрашивала я маму.
- Скоро уже пришлет, потерпи.
Из детского сада мама забирала меня на велосипеде. Я залезала на багажник, обмотанный старым войлоком, хваталась за мамины бока, и по обочине шоссе мы ехали три километра до дома. Больше ни за кем из нашей группы на велике не приезжали, и мне все завидовали.
- А меня, меня прокатите! - завидев маму в воротах, кричали дети, и мама, когда было время, сажала всех по очереди на багажник и делала круг по детской площадке.
В тот день мама привела меня раньше всех, наспех раздела и убежала. Я зашла в игровую, достала со стеллажа коробку с игрушками и вытащила за хобот слона Борю. Вслед за ним на пол вывалилась обезьянка Чита.
- Вставай, лежебока! А то без завтрака останешься. Мне через пятнадцать минут на работу.
- Встаю, встаю, - пропищала Чита.
- На завтрак у нас… бананы. С яичницей. Нет, с пшенной кашей.
- Не хочу я кашу, сама такое ешь.
- Не спорь со старшими! Не будешь слушаться, сдам на пятидневку!
- Не обижай Читу, - вступился слон Боря, - обезьяны пшенку не едят. Дай лучше побольше бананов. А мне… а мне…
Я задумалась, что больше всего любят слоны, но тут к нам подошел Колька Елисеев.
- А мой папа мотоцикл купил! - с ходу деловито сообщил он. - Сегодня приедет за мной, вот увидишь.
Слоны моментально вылетели у меня из головы. Это был серьезный удар по авторитету, но так просто сдавать позиции я не собиралась. Я подумала и придумала вот что:
- А мой папа машину скоро купит. "Москвич".
- А у моего дедушки есть заграничная машина. В гараже. "Виллис" называется. Военная.
Это была правда, папа один раз ходил помогать чинить елисеевский "виллис".
- А мне зато Хрюша письмо пришлет! Из передачи! - выложила я последний козырь.
- Кто, Хрюша? - засмеялся Колька. - Ничего он тебе не пришлет. Он невзаправдашний.
- Взаправдашний.
- Не веришь - спроси у мамы.
…Вечером, когда мама привезла меня домой, у нас состоялось объяснение.
- Мамочка! Ты говорила, что Хрюша живой! Мы же письмо посылали! Я рисовала, а ты в почтовый ящик бросала! Почему ты сразу не сказала, что это неправда!!
- Там же актеры. Твое письмо получила актриса.
- Но я писала Хрюше! Я думала, он настоящий!!
- Ты правда решила, что в телевизор живую свинью с собакой посадили? Глупенькая, это же куклы!
- И Хрюша?!
- И Хрюша кукла.
- Живая?
- Куклы это игрушки, они неживые. Люди - живые.
- Но он разговаривает!
- Потому что это передача. Там дяди и тети сидят под столом и говорят за него. И за Степашку, и за Филю.
- Почему?! Почему ты сказала тогда, что он живой, а теперь говоришь, что кукла?!
Весь мир перевернулся. Откуда было мне знать, как устроен телевизор и что свиньи не разговаривают.
Когда я на секунду прекратила рев, чтобы вздохнуть, я услышала, как папа на кухне моет посуду и тихонько напевает под нос:
Там под столом
Сидит актер,
И это все неправда.
Тирлим-бом-бом,
Тирлим-бом-бом,
И это все неправда…
Меня захлестнуло отчаяние, такое горькое, что я даже перестала реветь. Я слушала громыхание кастрюль и веселый мотивчик, папин голос уже перешел в свист, к которому добавилось ритмичное притопывание.
Тут со мной случилось что-то вроде обморока, и очнулась я только тогда, когда о зубы стукнулась ложка с валерьянкой.
- Ну все, все. Ну хватит переживать. Успокойся. Хочешь, мозаику сложим? Или порисуем вместе. Через двадцать минут уже Хрюшу твоего покажут…
- Не хочу-у-у!..
В тот вечер я впервые не стала смотреть "Спокойной ночи, малыши", а на следующий день в саду случилось ужасное: со мной перестали разговаривать игрушки. Они онемели. Теперь я могла только сама говорить за них, как тот актер под столом, - они мне уже не отвечали.
СОФЬЯ ПЕРОВСКАЯ
Всякий раз, когда мама обижала меня, я ставила на обоях крестик: обида - крестик; еще обида - еще крестик. Квартира была съемная, чужая, но я не очень понимала таких вещей: обида распирала изнутри, как воздушный шар, и, чтобы не лопнуть от злости, я концентрировала ее почти до точки, до маленькой черной метки - и предавала бумаге. То есть обоям.
Мама обнаружила граффити, когда они уже растянулись на полстены. Недолго думая, она дала мне затрещину. Отревевшись, я подошла к стене и незаметно поставила еще один крестик.
На следующий день мама принесла с работы чертежный ластик, мягкий с одной стороны и жесткий с другой, и попыталась оттереть стену, но с обоев начала облезать краска и мама, увидев, что стало только хуже, обругала меня неблагодарной скотиной и бросила это занятие.
- Чтоб этого больше не повторялось! Будешь серьезно наказана. Еще раз увижу, выпорю, не посмотрю, что родная дочь!
Плюс два крестика. За скотину и за выпорю. Я была непреклонна.
Родители ничего не могли со мной поделать. Уговоры не действовали. Угрозы тем более. Как только я получала тычок за новые сантиметры настенной росписи, я тихо отсиживалась в своем углу и шла ставить причитающуюся черную метку. Борьба продолжалась довольно долго. Моя линия Маннергейма обогнула комнату по периметру и уперлась в дверной косяк. Я начала второй уровень. Теперь я ставила крестики уже не черным, а фиолетовым карандашом. Это не значило ничего, просто я так решила.
Фиолетовые крестики окончательно допекли маму.
- Засранка! У меня нет денег на новые обои! - Она в сердцах схватила со стола портфель и огрела меня пониже спины. Замок оказался не застегнут, и на пол посыпались тетрадки, раскатились карандаши.
Мама взглянула на развалившийся пенал, и я поняла, что она сейчас скажет.
- С сегодняшнего дня ручки и карандаши по выдаче. В школу и на два часа, пока уроки делаешь.
Так мой любимый заграничный пенал, зависть всего первого "А", отправился в секретер под замок. Это стоило о-очень большого крестика. Или трех маленьких.
Я уже знала, чем их поставить. Я расчесала ссадину на коленке и нарисовала пальцем две перекрещивающиеся багровые линии. Получилось красиво. Очень даже красиво, прямо ух как здорово.
С этого дня я стала раздирать болячки и чертила крестики кровью. Я рисовала сразу два икса: по делу, и за вскрытую ранку. Это было не местью, но летописью, хроникой, конспектом того билета, по которому я когда-нибудь подробно отвечу - повзрослев или просто набравшись сил.
И тут мама испугалась.
- Ты уже большая. Неужели ты не понимаешь, что хорошие дети так не поступают?
- Хорошие мамы тоже, - возразила я.
- Что "тоже"? Что? - взорвалась мама и повела меня к психиатру.
Мы приехали в новый район под названием Автогенный. Долго шли мимо заводских заборов, вдоль выпростанных из земли байпасов. Была ранняя весна, в проталинах проклюнулись ярко-желтые хохолки мать-и-мачехи. Я нагнулась, сорвала самый большой - насколько вообще эти ростки можно было назвать большими - и так и заявилась с ним в поликлинику.
Мы дождались своей очереди и зашли в кабинет. На полу лежал мягкий зеленый ковер, с подоконника на посетителей взирали Крокодил Гена с Чебурашкой, Три Поросенка, Кот Леопольд и Карлсон. В углу за столом сидел дядька в голубом халате и что-то писал.
Честно говоря, врачей я побаивалась. Но у психиатра были такие здоровские игрушки! Это внушало доверие. Да и халат не белый. Может, он и не совсем врач? Я рассмотрела его повнимательнее. С бородой и в больших квадратных очках, дядька напоминал доброго Космонавта из мультфильма "Тайна третьей планеты", а этот мультик я любила. Короче, психиатр мне понравился.
- Заходите, присаживайтесь. Первый раз? Как фамилия?
Мама назвала.
- Головных болей, обмороков нет?
- Нет.
- Тэк-с. Посмотрим.
Дядька осмотрел меня, постукал по коленкам молоточком.
- Нормально. А теперь встань ровно, закрой глаза и вытяни руки вперед. Цветочек пока положи.
- Давай подержу, - сказала мама.
Но я, помедлив, подошла к врачу и вручила первоцвет ему.
- Это мне? Спасибо! Давай-ка все-таки мы закроем глаза и вытянем руки вперед. Ладонями вниз. Тэк-с. А теперь достань правой рукой до кончика носа. Молодец. Можешь открыть глаза. Ты поиграй пока, а мы тут с мамой поговорим. - Дядька повернулся к окну. - Кого тебе дать? Карлсона?
- Крокодила Гену, - попросила я.
- Тэк-с. - Он бережно взял с подоконника игрушку и протянул ее мне. Крокодил был новенький, будто только что из магазина. Я понюхала его хвост - вкусно пахло свежей пластмассой.
- Ну, что у вас стряслось?
Мама рассказывала нашу историю и утирала глаза платочком. Утром я видела, как она рьяно наглаживает, прямо-таки надраивает его утюгом. Врач что-то писал в тонюсенькую тетрадочку.
- Вот посмотрите, - и мама показала ему мои расчесы. - Уже думала ей пяльцы с мулине купить, пусть вышивает свои крестики. Насчет иголок боюсь… У нас один мальчик в классе проглотил иголку…
- Не люблю я эти нитки, - вставила я.
Врач задумчиво покрутил в пальцах цветок. Потом отложил его в сторону и снял с подставки перьевую ручку.
- Тэк-с, это все детали. А на что именно она обижается?
- Она читать мне на ночь не дает, свет выключает, - вновь подала голос я. Впрочем, это было меньшее из зол, так как я уже давно приспособилась читать с фонариком под одеялом.
- Помолчи, тебя никто не спрашивает, - цыкнула мама.
- Тэк-с. А еще?
- За плохие отметки ругаем.
- По какому предмету? - оживился психиатр.
- По чистописанию. Ручку не так держит. Буквы все в раскоряку.
- "Не так" это как?
Мама взяла со стола карандаш и показала врачу: