В неярком освещении похорошела и миссис Айрес, которая поддерживала наш незатейливый разговор, начатый в гостиной. Родерику она ничего не сказала, и поначалу я отнес это на счет ее хороших манер - мол, она сконфужена поведением сына и пытается его завуалировать. Но потом, различив в ее голосе легкую злинку, я вспомнил слова Каролины о том, что между матерью и сыном "случаются стычки". Впервые за все время я пожалел о своем визите и с нетерпением ждал окончания обеда. Мы с домом ничем не заслужили такого отношения, думал я.
Разговор свернул на моего гриппозного пациента - давнего арендатора Айресов, жившего в четверти мили от западных ворот Хандредс-Холла. Как удобно, что к нему можно проехать через парк, сказал я, для меня это большое облегчение.
Миссис Айрес согласилась, но загадочно добавила:
- Надеюсь, так оно будет и впредь.
- А что может помешать? - удивился я.
Миссис Айрес выразительно посмотрела на сына, призывая его к разговору, но тот молча пялился в бокал, и она, промокнув губы льняной салфеткой, ответила:
- К сожалению, сегодня Родерик сообщил неприятную новость. Похоже, вскоре нам придется продать еще часть земли.
- Вот как? - Я взглянул на Рода. - Я думал, все уже продано. Кто нынешний покупатель?
- Опять совет графства, - сказала миссис Айрес, поскольку Родерик молчал. - Застройщик Морис Бабб, как и прежде. Они хотят построить еще двадцать четыре дома. Представляете? Я думала, это запрещено правилами, которые запрещают все на свете. Но выходит, правительство только радо выдать разрешение тем, кто намерен уродовать имения и парки, чтобы на три акра впихнуть двадцать четыре семьи. Значит, разломают ограду, чтобы проложить трубы, и все такое…
- Почему разломают? - не понял я.
- Род предложил пахотную землю, но совет ее не захотел, - негромко сказала Каролина. - Они согласны лишь на Ужовый луг, что в западной части имения. Наконец-то они определились насчет электричества и водопровода: специально для Хандредс-Холла проводить не будут, а вот для новостройки - пожалуйста. Возможно, мы наберем денег, чтобы сделать отводы к ферме.
На мгновенье я онемел. Ужовый луг, прозванный так маленькими Каролиной и Родериком, лежал в трех четвертях мили от дома, он был частью парка. Летом его скрывала листва, но сейчас сквозь оголившиеся деревья он просматривался из всех юго-западных окон, мерцая зеленовато-серебряным отблеском, точно взъерошенный бархат. Меня очень встревожило, что Родерик всерьез намерен с ним расстаться.
- Это невозможно, - сказал я. - Нельзя разрушать парк. Наверняка есть другой вариант.
Вновь ответила миссис Айрес:
- Разве что продать дом и парк целиком, но даже Родерик считает это немыслимым, и так уже много отдано, чтобы здесь удержаться. Мы поставим условием огородить стройку - по крайней мере, она не будет мозолить глаза.
Наконец заговорил Родерик.
- Да, ограда нужна, чтобы всякая шваль не лезла. - Язык его заплетался. - Хотя вряд ли ее это сдержит. Ночами чернь будет карабкаться по стенам дома, зажав в зубах сабли. Каролина, держи пистолет под подушкой!
- Это же не пираты, олух, - пробурчала Каролина, не отрывая глаз от тарелки.
- Не знаю, не знаю. Может, они только и мечтают о том, чтобы вздернуть нас на рее, и ждут лишь отмашки Эттли. Полагаю, он даст сигнал. Неужели не понимаешь, что простолюдины ненавидят таких, как мы?
- Перестань, Родерик, - встревожилась миссис Айрес. - Никто не питает к нам дурных чувств. Тем более в Уорикшире.
- Именно что в Уорикшире! Вот в Глостершире в душе все феодалы и вассалы. А здешний народец всегда был смекалист. Вспомни Гражданскую войну: тут стояли за Кромвеля. И сейчас держат нос по ветру. Я бы их понял, если б они надумали отсечь нам головы! Ведь для собственного спасения мы палец о палец не ударили. Взгляни на Каролину и меня: призовые телка и бычок. - Он неуклюже взмахнул рукой. - Но ни черта не делаем, чтобы умножить поголовье. Всякий решит, что мы изо всех сил стараемся себя извести.
- Род!
Я видел, как исказилось лицо Каролины.
- Что? - Он повернулся ко мне. - Вам-то надо радоваться. Вы же из пиратской кодлы. Иначе вас бы сюда не пригласили. В нашем нынешнем виде матушка стесняется предстать перед подлинными друзьями. Дотумкали?
Я покраснел, но больше от злости; чтобы не доставлять ему радости, я не выказал уязвленности, но вперил в него взгляд, желая его "пересмотреть". Тактика сработала: Родерик моргнул, в лице его промелькнуло смущение и что-то похожее на отчаяние, как у мальчишки-хвастуна, который в глубине души обескуражен собственной бравадой.
Опустив голову, Каролина ковырялась в своей тарелке. Миссис Айрес помолчала, а затем, сложив нож и вилку, что-то спросила о моем пациенте, словно разговор наш не прерывался. Голос ее был ровен, она держалась спокойно и на сына не смотрела. Казалось, она отсекла его от нашего общества и погрузила во тьму, одну за другой задув стоявшие перед ним свечи.
Обед был окончательно испорчен. На десерт подали пирог из консервированной подкисшей ежевики и порошковые сливки. Промозглая зябкая комната, вой ветра в камине, скудное угощение, не сравнимое с довоенным, и наше скверное настроение не располагали к долгому застолью. Миссис Айрес велела подать кофе в малую гостиную, и мы, отложив салфетки, встали из-за стола.
У дверей Родерик пробурчал:
- Уверен, вы не станете возражать, если я вас покину. Надо посмотреть одну бумагу.
- Полагаю, курительную? - Каролина вышла в коридор и открыла дверь гостиной, пропуская мать.
Родерик сморгнул, и мне вновь показалось, что он сам бы рад вырваться из силков дурного расположения духа. Он угрюмо захромал к своей комнате, а меня окатило волной сердитой жалости - казалось жестоким бросать его одного. Но я вошел в гостиную, где миссис Айрес и Каролина подкладывали дрова в камин.
- Я должна извиниться за своего сына, доктор. - Миссис Айрес села в кресло и приложила руку к виску, будто унимая боль. - Он вел себя возмутительно. Неужели он не понимает, как огорчает нас? Если вдобавок ко всему он начнет пить, я велю Бетти прятать вино. За столом его отец никогда не напивался… Надеюсь, вы знаете, что очень желанны в нашем доме. Пожалуйста, сядьте вот сюда, напротив меня.
Я присел. Бетти подала кофе, и мы еще поговорили о продаже земли. Я вновь предложил подумать о другом варианте, подчеркнув, что стройка губительно скажется на жизни в Хандредс-Холле. Но все уже было оговорено, и мои собеседницы явно смирились с неизбежным. Даже Каролина была странно безучастна. Тогда я решил еще раз поговорить с Родериком. К тому же мне не давало покоя, что он, одинокий и несчастный, сидит в своей комнате. Допив кофе, я сказал, что загляну к нему - узнаю, не нужна ли какая помощь.
Как я и предполагал, никаких дел у него не было, он сидел в темноте, разбавленной огнем камина. Я не постучался, чтобы лишить его возможности спровадить меня.
- Я знал, что вы придете, - угрюмо сказал Родерик, обернувшись к двери.
- Не помешаю?
- Разве не видите, я чертовски занят… Нет, свет не зажигайте! Голова болит… - Он поставил стакан. - Лучше я подброшу дровишек. Жуткая холодрыга.
Достав из ящика пару поленьев, он неловко закинул их в камин; взметнулись искры, на пол просыпались уголья. Сырые дрова пригасили пламя, на пару минут в комнате стало еще темнее. Я ощупью пробрался к камину и сел в кресло. Огонь уже приплясывал на новых трескучих поленьях, и теперь я хорошо видел Родерика, который развалился в кресле, вытянув ноги. Он по-прежнему был в смокинге, вязаной жилетке и обрезанных перчатках, но распустил галстук и отстегнул запонку воротничка, отчего тот скособочился, точно у пьяного в комической пьесе.
С тех пор как Родерик поведал свою фантастическую историю, я не бывал у него и теперь поймал себя на том, что беспокойно озираюсь. За границей огненного света комнату скрывала густая, почти непроглядная шевелящаяся тень, но все же я рассмотрел кровать со сбитым одеялом, туалетный столик и мраморный умывальник. Зеркала, подле которого прежде лежали бритва, мыло и помазок, не было.
Родерик завозился с бумагой и табаком, свертывая сигарету. Даже в неверном свете очага было видно, как побурело и опухло его испитое лицо. Я заговорил о продаже земли, искренне стараясь его переубедить, но он отвернулся и даже не слушал. В конце концов я оставил эту тему.
- Скверно выглядите, Род, - сказал я, откинувшись в кресле.
- Надеюсь, это не медицинское заключение, - усмехнулся он. - Нам его не осилить.
- Что вы с собой делаете! Посмотрите на себя. Имение разваливается, а вы хлещете джин, вермут, вино и… - Я кивнул на стакан среди вороха бумаг. - Что там? Опять джин?
Родерик тихо выругался.
- Ну и что? Парню уж и кирнуть нельзя?
- Парню в вашем положении - нет.
- Каком положении? Хозяина поместья?
- Да, если вам угодно.
Родерик лизнул край свернутой сигареты.
- Вы совсем как моя мать, - скривился он.
- Она бы ужаснулась, увидев вас сейчас.
- Сделайте одолжение, старина, не говорите ей, ладно? - Родерик подпалил свернутую жгутом газету и от нее прикурил. - Впрочем, ей уже поздновато разыгрывать из себя заботливую мать семейства. Она припозднилась на двадцать четыре года, если быть точным. А в случае с Каролиной - на двадцать шесть.
- Не валяйте дурака, она вас очень любит.
- Ну уж кому знать, как не вам.
- Да, я знаю от нее.
- Конечно, вы с ней друзья не разлей вода. И что она вам наговорила? Как сильно я ее огорчил? Знаете, она так и не простила мне, что я позволил себя сбить да еще охромел. Жизнь сестры и моя для нее сплошное огорчение. Думаю, мы ее расстроили одним фактом своего рождения.
Я не ответил, и он помолчал, глядя в огонь. Потом снова заговорил, уже легко и буднично:
- Вы знаете, что в детстве я сбегал из школы?
- Нет, - нехотя сказал я, слегка опешив от смены темы.
- Представьте себе. Историю замяли, но срывался я дважды. В первый раз далеко не ушел, мне было лет восемь-девять. Потом я был постарше, лет тринадцати. Просто вышел из школы, никто меня не остановил. Из гостиничного бара я позвонил Моррису, отцовскому шоферу. Мы с ним дружили. Он приехал, купил мне сэндвич и стакан лимонада. Мы сели за столик и поговорили… Я все продумал. Брат Морриса держал гараж, а у меня было пятьдесят фунтов; я хотел вступить в долю и стать механиком. Знаете, я вправду разбирался в моторах.
Родерик затянулся сигаретой.
- Моррис был очень чуток. Он сказал: "Что ж, мастер Родерик, - у него был чудовищный бирмингемский выговор, - наверное, из вас выйдет отличный механик, и брат мой почел бы за честь быть вашим пайщиком. Только, пожалуй, родители ваши шибко расстроятся, вы же наследник имения и все такое". Моррис хотел отвезти меня в школу, но я заартачился. Тогда он отвез меня домой и сдал кухарке, а та втихаря отвела меня к матери. Они полагали, мать позаботится обо мне и замолвит словечко перед отцом, как поступают матери в кино и постановках. Но не тут-то было: мать лишь сказала, что я чрезвычайно ее огорчил, и отправила самостоятельно объясняться с отцом. Естественно, папаша взбеленился и на глазах у дворни меня выпорол. - Родерик усмехнулся. - А я сбежал из школы лишь потому, что один мальчишка меня сек! Хью Нэш, сволочной парень. Дразнился "бебешка Айрес". Но даже он сек меня, когда никто не видел…
Родерик смолк, забыв о тлевшей сигарете. Потом глухо проговорил:
- Нэш служил во флоте и был убит в Малайе. Знаете, я почувствовал облегчение, когда узнал о его смерти. Я уже летал, но ощущение было такое, словно кто-то из одноклассников сообщил, что родители перевели Нэша в другую школу… Наверное, бедняга Моррис тоже умер. Интересно, как там его брат. - Голос его огрубел. - Жалко, я не стал совладельцем гаража. Я был бы в сто раз счастливее, чем сейчас, когда все силы вбухиваю в это проклятое имение. За каким чертом я это делаю? Ради семьи, скажете вы с вашей удивительной прозорливостью. Вы вправду считаете, что такую семью стоит спасать? Посмотрите на мою сестру! Дом высосал из нее все соки, а теперь тянет их из меня. Вот что он творит. Он хочет нас всех угробить. Ладно, пока я сопротивляюсь, однако надолго ли меня хватит? А когда со мной будет покончено…
- Полно вам, Род, - сказал я, потому что голос его взвился, а сам он беспокойно заерзал.
Увидев, что сигарета погасла, Родерик прикурил от нового газетного жгута и швырнул его в огонь, но он, ударившись о решетку, упал на ковер. Я поднял горящую бумагу и кинул ее в камин. Потом, видя состояние своего собеседника, прикрыл очаг сетчатой шторкой, какая бывает в некоторых каминах, чтобы не обожглись дети.
Родерик откинулся в кресле, воинственно сложив руки на груди. Затем, пару раз пыхнув сигаретой, он стал оглядывать комнату; на исхудавшем бледном лице его темные глаза казались огромными. Я понял, что он выглядывает, и мне аж поплохело. До сих пор он вел себя дерзко и неприятно, но был вполне разумен и о галлюцинациях не поминал. Теперь же я видел, что ничего не изменилось. Рассудок его был помрачен. Наверное, выпивкой он придавал себе храбрости, а вся его грубость была от отчаяния.
- Нынче будут фокусы, - проговорил он, оглядывая комнату. - Я это чувствую. У меня появился нюх. Теперь я точно флюгер, что подрагивает от перемены ветра.
В голосе его звучала скорбь, но я не смог определить, сколько в этом наигрыша, а сколько искренности. Удержаться было невозможно, и я проследил за его взглядом. Я вновь увидел умывальник, а потом тоже запрокинул голову и посмотрел на потолок. В темноте я разглядел то необычное пятно, а потом… Сердце мое ухнуло, когда в ярде от него я увидел другое пятно, точно такое же. Кажется, чуть дальше было еще одно. Я взглянул на стену, возле которой стояла кровать, и там увидел пятно. Или почудилось? Точно не скажу, может, играла тень. Взгляд мой заметался по комнате, но теперь казалось, что вся она испещрена загадочными пятнами. Вдруг возникла мысль, что оставлять здесь Рода не то что на ночь, но даже на час нельзя. Оторвав взгляд от тьмы, я подался вперед и настойчиво сказал:
- Род, прошу вас, поедемте со мной в Лидкот.
- Зачем?
- Полагаю, там вам безопасней.
- Я не могу уехать. Я же сказал, ветер меняется…
- Хватит болтать!
Родерик моргнул, словно вдруг что-то понял, и почти смущенно сказал:
- Вы боитесь.
- Род, послушайте…
- Чувствуете, да? Вы почувствовали и испугались. А ведь не верили мне. Весь этот треп о "нервном срыве, военном шоке"… Теперь вы испуганы больше меня!
Я понял, что и впрямь боюсь, но не того, о чем он бормотал, а чего-то смутного и ужасного. Я попытался схватить его за руку:
- Ради бога! Вам грозит опасность!
Родерик отпрянул и вдруг - видимо, алкоголь дал о себе знать - впал в ярость.
- Подите к черту! - заорал он, оттолкнув меня. - Прочь руки! Не хер указывать, как мне себя вести! Только это и знаете! То цедите советы, а то хватаете меня своими вонючими лапами! А если не хватаете, то пялитесь, пялитесь на меня своими погаными зенками! Да кто вы, на хер, такой? Какого черта сюда приперлись? Надо ж так исхитриться влезть в семью! Вы не наш! Вы никто!
Он грохнул стаканом о стол, расплескав джин на бумаги.
- Я зову Бетти, она вас проводит, - нелепо закончил Родерик.
Неловко потянувшись к стене, он принялся дергать ручку звонка, который откликнулся лихорадочным звяканьем, глухо донесшимся из подвального этажа. Заполошный звон напомнил о колоколе, каким поселковые бойцы противовоздушной обороны извещали о налете, и добавил уже вроде бы изжитой тревоги к сумбуру чувств, вызванных его словами.
Я открыл дверь как раз в ту секунду, когда к ней подбежала запыхавшаяся, испуганная Бетти.
- Все в порядке, - сказал я, загораживая вход в комнату. - Ошибочный вызов. Возвращайся к себе.
- Доктор Фарадей уходит! - крикнул Родерик. - Его ждут пациенты. Какая жалость! Проводи доктора в вестибюль и захвати его пальто и шляпу.
Мы с Бетти смотрели друг на друга, но что я мог поделать? Совсем недавно я сам напомнил Роду, что он "глава дома", взрослый человек, хозяин имения и прислуги.
- Хорошо, - выдавил я.
Пропуская меня, Бетти посторонилась и поспешила за моими вещами.
Я так разволновался, что перед дверью гостиной минуту постоял, пытаясь прийти в себя. Мне так и не удалось до конца справиться с собой, и я боялся, что лицо выдаст мое состояние. Однако мой приход никого не впечатлил. Каролина сидела с книгой на коленях, миссис Айрес посапывала в кресле у камина. Я никогда не видел ее спящей и потому еще больше оторопел. Услышав мои шаги, она проснулась и вскинула на меня испуганный бессмысленный взгляд ошалелой со сна старухи. Шаль, которой она укрыла ноги, соскользнула на пол. Я ее поднял и подал хозяйке, уже успевшей вернуться в привычный облик.
- Как там Родерик? - спросила миссис Айрес.
- Если честно, не очень, - помешкав, ответил я. - Не знаю, что и сказать. Каролина, потом загляните к нему, ладно?
- Только если он не пьян. Надоело уже.
- Пьян? - В голосе миссис Айрес слышалось легкое презрение. - Слава богу, его бабушка до этого не дожила… Я имею в виду мать полковника. Она всегда говорила: нет хуже зрелища, чем нетрезвый мужчина. Пожалуй, я с ней соглашусь. Что касается предков с моей стороны… кажется, они вообще были трезвенники. Да, в этом я почти уверена.
- Тем не менее перед сном проведайте его. - Я сверлил Каролину взглядом. - Просто убедитесь, что все в порядке.
Наконец она поняла мой намек и кивнула, устало прикрыв глаза. Я немного успокоился, но сидеть у камина и вести пустопорожние разговоры было выше моих сил. Поблагодарив за обед, я распрощался. В вестибюле меня ждала Бетти с моим пальто и шляпой. Увидев ее, я вспомнил слова Рода: "Да кто вы такой? Вы никто!"
Дрянная погода лишь усугубила мое скверное настроение. Во мне клокотали злость и обида, я рывками переключал скорость и гнал так, что на повороте едва не слетел в кювет. Чтобы успокоиться, я до глубокой ночи разбирал счета и бумаги, но и потом ворочался в постели, едва ли не мечтая о вызове к больному, который отвлек бы меня от мучительных мыслей.
Однако никто не пришел; я зажег свет и налил себе выпить. Взгляд мой упал на фотографию в красивой черепаховой рамке, которую вместе с памятной медалью я держал на прикроватном столике. Я взял ее и всмотрелся в мамино лицо. Потом перевел взгляд на дом и вновь подумал о его обитателях. Удалось ли им забыться сном в своих темных зябких комнатах? Миссис Айрес подарила мне эту фотографию в июле, а сейчас начало декабря. Как же это вышло? За столь короткое время моя жизнь так переплелась с жизнью семейства, что я напрочь выбит из колеи…
Спиртное пригасило злость, и я наконец уснул. Спал я плохо. Но пока я сражался с мрачными кошмарами, в Хандредс-Холле произошло нечто ужасное.