- Дорогая, ты бы надела чулки, а то доктор Фарадей сочтет нас дикарями.
- В чулках жарко, - засмеялась Каролина. - Было бы очень странно, если б врач никогда не видел голых ног!
Чуть погодя она все же убрала ногу и постаралась сесть приличнее. Разочарованный пес еще полежал, задрав скрюченные конечности, затем перевернулся на живот и с чавканьем принялся грызть собственную лапу.
В жарком неподвижном воздухе плавал сизый табачный дым. Какая-то птичка в саду запустила отчетливую трель, к которой мы все прислушались. Я вновь окинул взглядом поблекшую прелесть комнаты и, повернувшись к окну, лишь теперь заметил открывавшийся из него удивительный вид. Ярдов тридцать - сорок заросшей лужайки, окаймленной цветниками, тянулись до кованой оградки, за которой начинались луг и парковое поле, раскинувшиеся на добрые три четверти мили. А дальше, за едва видневшимся каменным забором Хандредс-Холла, нескончаемой перспективой простирались пастбища, пашни и нивы, тающие цвета которых сливались с дымкой горизонта.
- Вам нравится вид, доктор Фарадей? - спросила миссис Айрес.
- Очень. Когда построили этот дом? Наверное, в тысяча семьсот двадцатом или тридцатом?
- Какой вы догадливый! Его закончили в тысяча семьсот тридцать третьем.
- Ага! Кажется, я понимаю замысел архитектора: темные коридоры выходят в большие и светлые комнаты.
Миссис Айрес улыбнулась, а во взгляде Каролины вспыхнула радость:
- Мне тоже это очень нравится. Некоторым темные коридоры кажутся мрачноватыми… Но видели бы вы наш дом зимой! Хоть все окна кирпичами закладывай! В прошлом году два месяца мы кое-как перебивались в этой комнате. Притащили матрасы и спали здесь, точно бездомные бродяги. Трубы замерзли, генератор сломался, на крыше сосульки в три фута. Было страшно выходить из дома - того и гляди прибьет… А вы живете над своей амбулаторией, где прежде обитал доктор Гилл?
- Да. Поселился там как его младший партнер, да так и не съехал. Дом простенький, но пациенты к нему привыкли, и холостяку он вполне подходит.
- Доктор Гилл тот еще тип, правда? - Родерик сбил пепел с сигареты. - Мальчишкой раза два я у него бывал. Он показал мне огромную стеклянную банку, в которой держал пиявок. Напугал меня до смерти.
- Ты всего боялся, - вмешалась Каролина. - Такой был трусишка! Помнишь здоровенную девицу, что служила у нас кухаркой? Мама, ты ее помнишь? Как же ее звали? Мэри, что ли? Ростом шесть футов два с половиной дюйма, а сестрица ее еще на полдюйма выше! Как-то папа велел ей примерить его ботинки. Он поспорил с мистером Маклеодом, что башмаки окажутся малы. И выиграл! А руки у нее были - это что-то! Белье она выжимала лучше всяких валиков. И вечно ледяные пальцы - точно сосиски из морозилки. Родди всегда плакал, когда я его пугала: мол, по ночам служанка пробирается к нему в спальню и греет руки под его одеялом.
- Ах ты, дрянь! - хмыкнул Родерик.
- Ну как же ее звали?
- Кажется, Мириам, - задумчиво сказала миссис Айрес. - Мириам Арнольд. А сестру ее - Марджери. Еще одна наша горничная, не такая крупная, вышла за парня, который служил у Тапли; они уехали из нашего графства и где-то устроились шофером и поварихой. От нас Мириам перешла к миссис Рэндалл, но там не приглянулась и прослужила всего месяц-другой. Не знаю, что с ней сталось.
- Может, пошла в душители? - предположил Родерик.
- Или поступила в цирк, - подхватила Каролина. - Ведь у нас служила девица, которая сбежала с цирком?
- Она вышла за циркача, - сказала миссис Айрес, - чем разбила сердце матери и кузины Лавендер Хьюит, которая тоже была в него влюблена. Когда парочка сбежала, кузина отказалась от еды и чуть не умерла. По словам матери, ее спасли кролики. Девушка могла устоять перед любым блюдом, кроме тушеного кролика, приготовленного матушкой. Мы позволили ее отцу выловить в нашем парке всех кроликов, и они ее спасли…
История текла, Каролина и Родерик дополняли ее деталями. Выключенный из разговора, я разглядывал семейство и наконец-то уловил их сходство друг с другом, не только в наружности - длинные конечности, высокие скулы, - но также в жестах и речевой манере. Меня кольнуло раздражение, и шевельнувшееся в душе недоброе чувство к ним слегка подпортило удовольствие от пребывания в милой комнате. Наверное, во мне заговорил простолюдин. Ведь дом построили и содержали те самые люди, над которыми сейчас они потешаются, думал я. Через двести лет слуги лишили особняк своего труда и своей веры в него, и тогда он стал рушиться, словно карточный домик. Семейство же самозабвенно играет в дворян, оставшись среди щербатой лепнины, до дыр протертых турецких ковров и подклеенного фарфора…
Миссис Айрес вспомнила еще кого-то из слуг.
- Ох, та была полная идиотка, - сказал Родерик.
- Вовсе нет, но и впрямь ужасно туповата, - спокойно возразила Каролина. - Как-то раз она спросила, что такое "пастель", и я ответила, мол, особый воск для натирки постели, а потом велела ей поработать над папиной кроватью. Вышел полный кошмар, и бедняжка получила жуткую взбучку.
Она смущенно тряхнула головой и рассмеялась, но, поймав мой неприязненный взгляд, постаралась загасить свое веселье.
- Мне стыдно, доктор Фарадей. Вижу, вы не одобряете мой поступок и абсолютно в том правы. Мы с Родом были сорванцами, но теперь стали гораздо лучше. Наверное, вы подумали о несчастной маленькой Бетти?
- Вовсе нет. - Я прихлебнул чай. - Знаете, я вспомнил свою мать.
- Почему? - В вопросе еще звучал отголосок веселья.
Наступило молчанье.
- Ну да, ведь здесь ваша мать служила няней, - сказала миссис Айрес. - Помнится, я о ней слышала. Когда это было? Вероятно, незадолго до моего появления.
Она говорила так мягко и ласково, что я устыдился своей резкости.
- Кажется, мать оставила службу году в семнадцатом, - уже спокойнее ответил я. - Здесь она познакомилась с отцом, он был посыльным бакалейщика. Этакая любовь с черного хода.
- Забавно, - промямлила Каролина.
- Не правда ли?
Родерик молча стряхнул пепел с сигареты.
- Погодите… - Миссис Айрес встала. - Кажется… если не ошибаюсь…
Из обрамленных семейных фотографий на столе она выбрала одну и, держа на отлете, пристально в нее вгляделась, но затем покачала головой.
- Без очков не вижу, - сказала она, передавая мне старинное фото в черепаховой рамке. - Возможно, тут есть ваша мать, доктор Фарадей.
На твердой коричневатой карточке был изображен южный фасад дома - я узнал высокое французское окно, растворенное, как сейчас, навстречу полуденному солнцу, и комнату, в которой мы сидели. На лужайке перед домом расположилось все тогдашнее семейство Айрес, окруженное внушительным штатом прислуги. Экономка, дворецкий, ливрейный лакей, кухарки и садовники являли собой группу буднично одетых людей, которые не особо желали увековечиться и выглядели так, словно их оторвали от дел и согнали на полянку благодаря фотографу, запоздало осененному идеей общего фото. А вот члены семейства держались весьма непринужденно: в шезлонге восседала хозяйка дома - старая миссис Беатрис Айрес, бабушка Каролины и Родерика; положив одну руку ей на плечо, а другую небрежно сунув в карман мятых белых брюк, рядом стоял ее муж. У их ног чуть неуклюже развалился худенький пятнадцатилетний юноша, который потом станет полковником; на фото он был очень похож на Родерика. Возле него на клетчатом коврике расселись младшие сестры и братья.
Я вгляделся: самого маленького из них, извивающегося младенца, держала на руках светловолосая нянька. Когда "вылетела птичка", она откинула голову, оберегаясь от молотящих воздух ручонок, и потому вышла смазанной.
Каролина покинула диван и тоже склонилась над фотографией.
- Это ваша мать? - тихо спросила она, заправляя за ухо мочалистую прядь.
- Возможно. Хотя… - Я растерянно хмыкнул, ибо за нечетко получившейся девушкой увидел другую служанку, тоже светловолосую, в таком же платье и чепце. - А может, эта… Не знаю.
- Ваша мать жива? Что, если показать ей фото?
Я покачал головой:
- Мои родители умерли. Мама скончалась, когда я учился в школе, отец - чуть позже, от сердечного приступа.
- Прошу прощения. - Каролина вернулась на диван.
- Ничего. Кажется, будто все случилось давно…
- Надеюсь, вашей матери здесь было хорошо, - сказала миссис Айрес. - Как вы считаете? Она что-нибудь говорила о нашем доме?
Я помолчал, вспоминая мамины рассказы о службе в Хандредс-Холле. Например, о том, как по утрам экономка проверяла ее ногти, или о том, как миссис Беатрис Айрес тайком приходила в комнату горничных и рылась в их баулах, досконально исследуя пожитки…
- Думаю, здесь мать нашла хороших подруг, - наконец ответил я.
- Рада это слышать. - Во взгляде миссис Айрес читалось удовольствие, если не облегчение. - Разумеется, слуги жили в своем мире. У них были свои развлечения, свои скандалы и забавы и даже свой рождественский ужин.
Ее слова всколыхнули во мне новые воспоминания. Я не отрывал глаз от фотографии; честно говоря, я был слегка ошеломлен тем, что неожиданное явление маминого лица (если это ее лицо) так меня разбередило. Наконец я положил фото на столик возле кресла. Мы заговорили о доме и саде, о том, что усадьба знавала лучшие времена.
То и дело я посматривал на фотографию и, вероятно, был заметно рассеян. Чаепитие закончилось. Выждав пару минут, я взглянул на часы и сказал, что должен идти.
- Мне будет приятно, если вы возьмете фотографию, доктор Фарадей, - мягко сказала миссис Айрес.
- Что вы! - испугался я. - Нет-нет, я не могу.
- Возьмите. Забирайте прямо с рамкой.
- Правда, берите, - прервала мои возражения Каролина. - Не забывайте: до выздоровления Бетти вся уборка на мне, и я ужасно рада, что одной вещью для протирки будет меньше.
- Спасибо, вы так любезны… - Я покраснел и запинался. - Ей-богу, вы слишком добры…
Фотографию упаковали в старую оберточную бумагу, и я спрятал ее в саквояж. Потом распрощался с миссис Айрес и потрепал пса за теплые черные уши. Каролина хотела проводить меня к машине, но Родерик ее остановил:
- Не беспокойся, я провожу доктора.
Сморщившись от усилия, он встал с дивана. Каролина бросила на него озабоченный взгляд; поняв, что брат решительно настроен меня сопровождать, она промолчала и подала мне натруженную, но красивую руку:
- До свиданья, доктор Фарадей. Я очень рада, что нашлась эта фотография. Смотрите на нее и вспоминайте нас, ладно?
- Обещаю.
Коридорный сумрак заставил меня сощуриться. Следом за Родериком я свернул направо, миновал несколько закрытых комнат, но вскоре коридор стал светлее и шире, и мы вышли в вестибюль.
Я замедлил шаг и огляделся - прихожая была великолепна. Пол, в шахматном порядке выложенный розовым и кроваво-красным мрамором, своим отблеском окрашивал в багрянец светлые деревянные панели стен. Но главной здесь была лестница красного дерева: отполированные перила змеились единой непрерывной линией в изящной угловатой спирали, которая поднималась на два этажа, образуя лестничный колодец в пятнадцать футов шириной и шестьдесят высотой, освещенный прохладным мягким светом из матового купола крыши. Я застыл, глядя вверх.
- Впечатляет, да? - сказал Родерик. - В затемнение ох и намучились мы с этим куполом.
Он потянул большую парадную дверь. Разбухшая и покоробившаяся створка с жутким скрежетом проехала по мраморному полу. На крыльце нас окатило жаркой волной.
- Черт, так и парит, - поморщился Родерик. - А вам еще ехать, не завидую… Что у вас за машина? "Руби". Как она вам?
Базовая модель "остина" ничем примечательным похвастать не могла, но, угадав в Родерике заядлого автомобилиста, я продемонстрировал ему свою малышку и даже открыл капот, чтобы он посмотрел, как установлен двигатель.
- Сельские дороги сущее наказание, - сказал я, захлопывая крышку.
- Да уж. Приходится много ездить?
- В легкий день - пятнадцать - двадцать вызовов, в тяжелый - свыше тридцати. В основном колесишь по округе, но еще есть парочка приватных пациентов в Банбери.
- Вы занятой человек.
- Иногда чересчур занятой.
- Да, сыпи и порезы… Ох, чуть не забыл! - Родерик полез в карман. - Сколько я вам должен за визит?
Памятуя о щедром подарке миссис Айрес, я хотел отказаться от денег, но он был неуступчив, и тогда я сказал, что пришлю счет.
- Послушайте, на вашем месте я бы брал, пока дают, - засмеялся Родерик. - Сколько обычно вы берете? Четыре шиллинга, больше? Ну же, говорите! Мы еще обходимся без благотворительности.
Я нехотя согласился на четыре шиллинга - за осмотр и микстуру. Родерик достал горсть мелочи и отсчитал мой гонорар. Ссыпая мне в ладонь нагретые в кармане монетки, он неловко переступил и сморщился, видимо опять потревожив искалеченную ногу. Я чуть было не сунулся с советом, но сдержался, не желая его смущать. Родерик сложил руки на груди - мол, все в порядке - и вяло махнул мне, когда я сел в машину и тронулся с места. В зеркало я видел, как он мучительно взобрался на крыльцо, а затем исчез в темной утробе дома.
Аллея свернула в нестриженые кусты, на рытвинах машину подбрасывало, и мне стало не до особняка.
Как часто бывало по воскресеньям, ужинал я с Дэвидом Грэмом и его женой Анной. Срочный вызов Грэма оказался непростым, но завершился благополучно, и мы долго его обсуждали; лишь за яблочным пудингом я сказал, что вместо Дэвида съездил в Хандредс-Холл.
- Ух ты! - позавидовал он. - И как там? Я уж сто лет у них не был. Говорят, усадьба в разрухе и вконец засвинячена?
- Все так изменилось, что сердце кровью обливается. - Я описал состояние дома и сада. - Похоже, Родерик ни черта не смыслит в хозяйстве. Такое сложилось впечатление.
- Бедняга, - вздохнула Анна. - Он всегда был славным парнем. Можно лишь ему посочувствовать.
- Потому что весь изранен?
- Этому тоже, но больше тому, что человек выбит из колеи. Как все его ровесники, он слишком быстро стал взрослым. Сначала заботы об имении, потом война, а он пошел не в отца.
- Может, оно и к лучшему, - сказал я. - Полковник был та еще скотина, нет, что ли? Помню, мальчишкой я видел, как он вызверился на шофера - дескать, машина испугала его лошадь. Потом соскочил с седла и врезал ногой по фаре.
- Да уж, он был с характером. - Грэм подцепил яблочную дольку. - Этакий помещик старой закваски.
- В смысле, старый бузотер.
- Такая жизнь мне даром не нужна. Имение уже было убыточным, когда полковник его унаследовал. Поди, голову сломал, как вылезти из безденежья. В двадцатые он распродавал земли; помню, отец говорил: это что мертвому припарка. Болтали, долги после него остались астрономические! Как Айресы еще держатся на плаву, ума не приложу.
- А что там с ногой Родерика? Кажется, дело паршиво. Думаю, курс электротерапии ему помог бы… при условии, что он к себе подпустит. По-моему, они гордятся тем, что живут как семейство Бронте - претерпевают боль и все такое… Ничего, что я полез в твои дела?
- Да ради бога! - пожал плечами Грэм. - Говорю же, я так давно у них не был, что вряд ли считаюсь их врачом. Я помню его ногу: скверный перелом, кость срослась неправильно. Да еще ожоги… - Он задумчиво отправил в рот ложку пудинга. - Когда Родерик вернулся, у него и с психикой было не все ладно.
Этого я не знал.
- Вот как? Наверное, ничего серьезного? Сейчас-то он вполне уравновешен.
- Для них это было достаточно серьезно, чтобы о том помалкивать. В подобных делах этакие семьи весьма щепетильны. По-моему, миссис Айрес даже сиделку не нанимала. Сама ухаживала за сыном, а в конце войны вызвала домой Каролину, которая успешно служила в каком-то женском подразделении то ли Морфлота, то ли ВВС. Девушка чертовски умненькая.
Как все характеристики Каролины, какие я слышал от разных людей, в устах Грэма "умненькая" тоже было синонимом "некрасивой". Я не ответил, в молчании мы прикончили пудинг. Наплывали сумерки; Анна закрыла окно от мошкары, что плясала вокруг пламени свечи, освещавшей наш поздний ужин.
- Вы помните их первую дочку Сьюзен, которая умерла маленькой? - спросила Анна, вернувшись за стол. - Хорошенькая, вся в мать. Я была на ее дне рожденья, когда ей исполнилось семь. Родители подарили ей серебряное кольцо с настоящим бриллиантом. Ой, как мне хотелось такое же! А вскоре она умерла… Кажется, от кори или еще чего-то.
Грэм салфеткой вытер губы:
- По-моему, от дифтерии.
Анна сморщилась, припоминая:
- Верно! Так ужасно… Я помню похороны: маленький гроб, весь в цветах. Море цветов.
Оказалось, я тоже помнил эти похороны. Когда траурная процессия двигалась по Хай-стрит, мы с родителями стояли в толпе. Молодая миссис Айрес была вся в черном, будто новобрачная горя. Мать тихонько плакала, отец держал меня за плечо; моя новенькая необмятая школьная форма источала кисловатый запах.
Отчего-то я вдруг сильно приуныл. Анна и служанка убирали со стола, а мы с Грэмом заговорили о делах, и наш разговор меня еще больше расстроил. Дэвид был моложе, но гораздо успешнее: он стал практиковать, имея за спиной отца-врача и его деньги. Я же начинал кем-то вроде подручного доктора Гилла, которого Родерик изящно охарактеризовал "типом". Вообще-то старикан был жуткий лодырь; прикидываясь моим покровителем, он постепенно продал мне свою практику, но перед тем долгие годы платил сущие гроши. Перед войной Гилл вышел на пенсию и поживал себе в милом деревянно-кирпичном доме неподалеку от Стратфорда-на-Эйвоне. Я же лишь недавно стал получать хоть какой-то доход. Но тут замаячила Система здравоохранения, грозившая покончить с частниками. Вскоре все мои небогатые пациенты смогут выбрать себе другого врача, чем нанесут непоправимый урон моему бюджету. Из-за этого по ночам я не мог уснуть.
- Я всех растеряю, - сказал я, устало потирая лицо.
- Не глупи, - возразил Грэм. - Поводов уйти от тебя не больше, чем расстаться со мной, Моррисоном и Сили.
- Моррисон не скупится на микстуры от кашля и желудочные порошки, а людям это нравится. Сили обходителен, умеет подъехать к дамам. Ты милый, симпатичный семьянин, что тоже очень привлекает. А меня не любят и никогда не любили. Я непонятный: не охотник, не играю в бридж, не увлекаюсь дартс и футболом. Я недостаточно благороден и для знати, и для работяг. Врача хотят боготворить, никому не надо, чтобы он был ровней.
- Ерунда! Все хотят одного: чтобы он знал свое дело. А ты - бесспорный дока. Вот только чересчур въедливый. У тебя слишком много времени для самоедства. Женись, и все пройдет.
- Ну да! - рассмеялся я. - Себя-то еле содержу, какие там жена и дети!
Все это Грэм уже слышал, но терпеливо дал мне побурчать. Анна принесла нам кофе, и мы проговорили почти до одиннадцати. Я бы охотно еще посидел, однако распрощался, понимая, что супругам редко удается побыть вдвоем. До моего дома на другом краю поселка было всего десять минут ходу, но вечер стоял теплый и тихий, и я неспешно побрел кружным путем, остановившись лишь для того, чтобы закурить, скинуть пиджак и ослабить галстук.