Я осушил на всякий случай еще один бокал. И присел на дорожку. Пустые стены. Пустые глаза старика. Дырявый зонтик Гашека. Пустой самовар Кустодиева. Ручка без чернил Ржешевского. Оборванная струна гусара Потапова. Пустой звук ботинок самого Наполеона. Пустой чемодан Менделеева. Пора в дорогу. Никого. Вещи мне так и не стали друзьями. И я не стал другом им. Единственное, наверно, о чем стоит жалеть. Потому что только теперь я по-настоящему понял, что среди людей друзей не бывает. Или почти не бывает. Может, кому и везет в дружбе. Но только не мне.
Похоже, мне не везло не только в дружбе. Я в этом убедился через минуту. Когда, полный надежд на новую молодую жизнь, нос к носу столкнулся на пороге с Романом и Тасей. Я обреченно вздохнул.
– Куда-то направляетесь, Аристарх Модестович? – участливо спросил следователь.
– Прогуляться. Как ни как первое утро Нового года. Или это возбраняется?
– Безусловно, нет! – Роман развел руками. – Вы как гражданин имеете все права. В том числе и на прогулки в любое время. Хотя они вам так несвойственны. Я и не мог подумать, что люди меняют свои привычки даже в таком почтенном возрасте.
Я решил не отвечать на подобные выпады. И сделал решительный шаг через порог. Но Роман, как бы невзначай перегородил мне дорогу. Тася выглядывала из-за его плеча. И ее глаза метали искры. Драконьим огнем рассыпались на мне, обдавая жаром.
– Опять же, уважаемый Аристарх Модестович, – в голосе Романа прозвенели льдинки. Он был еще моложе! Ей-богу, он скоро превратиться в мальчика Кая! – Будьте так любезны, ответить на один маленький, незамысловатый вопросик. А потом, ради бога, куда глаза глядят. Если правильно, конечно ответите.
Мне ничего не оставалось, как пропустить их в комнату.
Роман зашел как всегда медленно, важно, с нескрываемым достоинством. Тася влетела вихрем. И, разинув рот, остановилась посередине пустой комнаты, по привычке подперев руки в боки.
– Вот это да! Ай да старичок– простачок! В одну ночь и так ловко облапошили! А еще говорят, что старость – мудрость. Еще говорят: старого не учат – мертвого не лечат! Нет, уж тут скорее – век живи век учись. Или, как его… Седина в бороду – бес в ребро. А цветочница-то, цветочница! Ай да умница! Не бес, а просто ведьма. И не в ребро, а в самый кошелек. Вот уж, Аристарх Модестович, с кого писать картину Неравный брак. А вы все меня попрекали. А сами-то, сами. Сами наверняка этой картинкой по ночам любовались. Обсматривали со всех углов ее. Кстати, где она? Ах да, чтобы не умыкнуть такую драгоценную вещицу! Даже, если она кистей не какого-то Пукирева, а его ученичка.
Я не выдержал и демонстративно повернулся спиной к Тасе и лицом к Роману. В этот миг по сравнению с Тасей, мне он казался каким-то близким, чуть ли не родным. Прямо воплощение такта и интеллигентности. Во всяком случае, он не молол всякий бред. Я даже закрыл глаза на то, что его лицо дышало леденящей опасностью.
– Я слушаю ваш незамысловатый вопрос, Роман Романович. И постараюсь со всей искренностью на него ответить.
Роман неожиданно кивнул Тасе. Она ответила таким же заговорщицким кивком, и решительно направилась к единственно оставшемуся покарябанному письменному столу. Естественно, принадлежавшему ни Бальзаку, ни Толстому, ни еще одному Толстому. Ни им подобным. Он принадлежал антиквару как примитивный продукт нового времени. Вряд ли антиквар питал к нему симпатию. Но почему-то держал. А возможно, он был дальнозорким человеком и предвидел, что через пару веков этому столу не будет цены. Только кому эта цена достанется? Не собирался же он жить вечно.
Я знал, что в столе хранятся все документы по скупке-продаже редких вещей, а так же личные документы антиквара, которые уже принадлежали мне. Ну и еще какие-то записи, вырезки из газет и журналов и канцелярские принадлежности. Вот, по-моему, и весь скарб, отображающий более чем скромную и неискусную внешность письменного стола. Все, на что он был способен.
Тася резко открыла верхний ящик. Покопалась в бумагах и, наконец, торжественно вытащила паспорт.
Это был мой паспорт. Не старика антиквара. А именно мой, Григория Карманова. Я его узнал издалека. Ноги мои стали ватными, руки почему-то резко похолодели, словно я долго их держал в ледяной, очень ледяной воде. По всему телу пробежала нервная дрожь. Моя реакция была – оцепенение. И это, пожалуй, меня спасло. Как спасает всех моржей в период холодного и очень холодного холода. Внешне я выглядел невозмутимо. Я давно заметил, что нервный шок разные люди переживают по– разному. Кто вздрагивает, кто впадает в истерику, кто бледнеет, кто краснеет. Я, к счастью, в основном, цепенею. Внутри у меня все бурлит. А снаружи я кремень. Даже голос не меняется. Ну, как у ледяной фигуры.
– Вы узнаете этот документ?
Еще бы! От ледяного голоса Романа мои руки еще больше похолодели. Хотя куда уже больше.
– Нет, впервые вижу.
Роман вновь кивнул Тасе. Она радостно подбежала ко мне и всунула в руки паспорт, намеренно открытый на странице с фотографией.
Я мельком на него взглянул.
– Вот теперь узнаю, – мой голос совсем не дрожал. Мне кажется, он стал от пережитого даже тверже. – Насколько понимаю, это паспорт пропавшего парня. Я не ошибаюсь?
– Вы не ошибаетесь. И не ошибетесь еще больше, если скажете всю правду.
– Правда – одна. Я никогда этот паспорт не то, что в руках не держал до этого времени, – я вернул паспорт Роману. – Но и в глаза не видел. И объяснить его появление в моей комнате, в моем столе, увы, никак не могу. Хотя…Есть один ответ. Такой же незамысловатый, как и вопрос. Его сюда подбросили!
Последнюю фразу я произнес смело, с каким-то возвышенным торжеством. Потому что она единственная была честной. Подбросили. Ну конечно подбросили! Я не брал паспорт с собой, когда выходил на улицу в тот грозовой день. Как и не мог знать, что судьба или рок приведут меня в лавку антиквара, где я совершу убийство.
– Подбросили? – Роман взметнут густые брови. – Это серьезное обвинение следствию.
– Не следствию, а всего лишь одному человеку, который этому следствию желает, во что бы то ни стало, воспрепятствовать. И который более всего заинтересован в судьбе пропавшего Карманова. Как равно и в том, чтобы насолить лично мне, – я повернулся лицом к Тасе, и, вытянув руку, указал на нее. То был указующий перст. Рука правосудия.
Тася подпрыгнула на месте. И неожиданно расхохоталась. Я был чертовски наивен, на секунду понадеявшись, что она испугается или, тем более, повинится в своей бесстыдной лжи.
– Нет, ну совсем уморил меня старичок! Я подбросила улику! Нет, вы такое слыхали! Словно я фокусник какой-то! Да я у вас на глазах открывала ящик этого дурацкого стола! Вы сами все видели! И вообще! С какой стати я должна тут оправдываться. Тут и без меня есть, кому оправдываться! Это серьезнейшая улика! По одной такой улике можно уже арестовывать запросто!
И Тася вновь подперла руки в боки. Она прекрасно знала, насколько я ненавижу эту ее позу. Впрочем, эту позу ненавидел Карманов. Но она, видимо, решила отыграться на антикваре.
– В общем, гражданка Таисия права. – Роман искусственно кашлянул. Явно ему не было необходимости кашлять. Но мне казалось, он тоже ненавидел, когда Тася подпирала руки в бока. – Улика более, чем серьезная. Более того, ее наличие напрямую указывает на то, что Карманова могли убить. Поскольку, если бы он просто захотел уехать, неизбежно бы захватил с собой документ. Вы не находите, Аристарх Модестович?
Я невозмутимо пожал плечами. Я полностью взял себя в руки. И мои руки потеплели. Мои руки оттаяли.
– Но с другой стороны, Роман Романыч, если предположить, как некоторые этого страстно желают, – я многозначительно взглянул на Тасю, – предположить, что убил я, к чему бы я оставил такую важную улику у себя? Я просто бы от нее незамедлительно избавился! Это то же самое, что повесить на себе табличку: я убийца.
– Все очень просто! – вновь встряла Тася. И ее базарный голос как-то ясно, как-то понятно наполнил всю опустевшую комнату. – Более чем просто! Вы слишком забывчивы, уважаемый! Возраст, склероз. Вы даже не вспомнили, что к вам забегал Карманов! Хотя ваша подружка цветочница на это явно указала! Вот вы и забыли уничтожить паспорт. Знаете, убийство вы, поди, не каждый день совершаете. То же, поди, определенный стресс пережили, так ведь? Убить человека это вам не вещицами торговать. Вот вы и перенервничали, паспорт засунули в ящик стола и про него забыли.
Роман развел руками.
– В ее словах есть логика.
– А в моих? – я нахмурился. Я не знал, что мне делать. Я на глазах превращался в обанкротившегося старика-убийцу. Которому, к сожалению, в тюрьме придется просидеть не пару лет, то есть до смерти. А очень, очень много лет. Поскольку я в силу молодости умирать пока не собирался.
– Можно рассмотреть и вашу точку зрения. Но она очень субъективная и не подкреплена весомыми доказательствами, – Роман прошелся взад-вперед по комнате, скрестив ладони на спине. – У нас на глазах девушка открыла ящик. И мы свидетели того, что она туда ничего не подбрасывала. Это раз. Два это то, что она, как девушка сильно влюбленная в Карманова, думаю, желала бы отыскать настоящего убийцу. Чтобы свершилось возмездие. К чему ей вы? Даже если у вас и личные счеты.
– Вот именно, к чему! – загремел голос Таси. – Вы уже того… И так на подходе. Так сказать, на закате. Вам и мстить необязательно. И за меня отомстят. Ваши годы!
Я слегка поклонился Тасе. Господи, неужели я с ней умудрился прожить столько лет! Я определенно сумасшедший! И счетовод был сумасшедший. И Сенечка сумасшедший. И я от души пожалел этого парня, хотя он меня чуть не предал. Неплохо бы Сенечку все же надоумить, подумал я. Хотя подобная благотворительность в моем положении была не к месту.
– Вы весьма тактичны, и весьма любезны.
На мою иронию Тася ответила лишь громкой ухмылкой.
– И все же, – я еще не сдавался. – Ваше, во-первых. Тасе не обязательно было сегодня подбрасывать улики. У нее для этого было предостаточно времени. Если вы не забыли, она у меня проработала некоторое время. А в верхний ящик стола я давненько не заглядывал, поскольку нужные документы лежат в нижнем. И ваше – во-вторых. Которое следует из – во-первых. Тасе очень нравилась эта работа. Ей, бывшей продавщице, она казалась верхом положения. Почти путем в высшее общество. Эта работа не только дала ей материальное обеспечение, которого у нее никогда не было. Не только дорогие вина, одежды, наверняка холодильник, да?
Тася от неожиданности, что я попал в точку, то есть в холодильник только кивнула, слегка приоткрыв рот от удивления.
– Эта работа дала гораздо, гораздо большее! То, о чем все мечтают, но достигают лишь единицы!
– Ну же, не томите! Чего это! – Тася от нетерпения топнула ногой.
– Эта работа подарила ей чувство собственного достоинства, о котором она и мечтать не могла в былые годы. И что ни за какие деньги не купишь. И ни по какому блату. Она приобщилась и к истории, и к ее ценностям, и в некотором роде к интеллектуализму (здесь я явно переборщил, но меня понесло), и к самой вечности. И когда она вновь оказалась на улице… Ни дорогих вещей, ни истории, ни достоинства… Как вы думаете после всего она ко мне могла относиться? Люди убивают и за гораздо меньшее. За обычную работу. Вернее ее потерю. А Тася в один миг потеряла все.
Тасины глаза горели, щеки покрылись румянцем. Она меня заслушалась. И торопливо закивала головой.
– Точно, точно, вы так сейчас все точно рассказали. Боже, сколько я потеряла из-за этого старикана! Вас и впрямь убить хочется!
Я повернулся к следователю. И отдал ему почтительный поклон.
– Что и следовало доказать.
Тася от возмущения забегала взад-вперед по комнате. Ее раскрасневшиеся щеки то надувались как шарики, то тут же сдувались. Наконец она резко затормозила.
– Да мало ли кого и когда, убить хочется! – закричала она. – Но ни кто же не убивает! Вот вам, разлюбезный Аристарх Модестович, разве никого не хотелось убить, хоть раз в жизни! Учитывая, что у вас жизнь-то была, ох какая длинная! – Тася впилась своим диким взглядом в мои глаза.
Я предпочел не отвечать на ее истерику. Учитывая, что я убил по-настоящему.
– А вам, уважаемый Роман Романович, неужели никого не хотелось пристукнуть хоть разок в жизни! Учитывая, что у вас такая профессия… В основном-то дело имеете с людишками не из благородного пансиона.
Следователь последовал моему примеру и не ответил Тасе. Он вновь неестественно откашлялся, сверкнул льдинками и сказал:
– И все же вы сделали опрометчивое заявление, гражданочка. Я не обвиняю вас, что вы подбросили этот паспорт. Но и доказать обратного не могу. Хотя, безусловно, наличие оного документа в лавке антиквара это довольно убедительный факт. Но с санкцией на арест я повременю. Однако подписочку о невыезде, любезный Аристарх Модестович, вы мне таки предоставите.
Я, не мешкая, подписал документ. Во всяком случае, у меня было еще время подумать. Пока конкретных улик против меня не было. И я даже осмелел и сделал заявление.
– Вот что я вам скажу, гражданин следователь. Для убийства нужны серьезные основания. Даже если предположить, что Карманов забегал ко мне в лавку (хотя я этого и не помню). С какой стати мне его убивать? Для подобных действий я должен был быть, по меньшей мере, сумасшедшим, разве не так? С парнем я знаком не был и не мог быть. Извините, в моих знакомых значится совсем иной контингент. Насколько я понимаю, парень был беден, так что украсть у него я ничего не мог. Тогда что?
– А может от зависти! – вставила свои пять копеек Тася. – Он был молодой и очень симпатичный. В отличие от вас. Старого и некрасивого. Вот вы и решили стукнуть его, чтобы жизнь малиной не казалась. Вы-то уже на тот свет, поди, вещички собираете. И с какой стати он должен жить? Может, вы хотели доказать, что возраст не имеет значения. И в любом возрасте можно того…
– Странная логика, – я усмехнулся. – В таком случае я должен быть каким-то тайным маньяком, убивающим молодых. Интересно, почему это я вас не убил?
– Ну, может у вас на меня были виды, – нагло продолжала врать Тася.
Роман решил пресечь этот глупый спор. И, кивнув Тасе, направился к выходу. У дверей он резко обернулся, словно вспомнил что-то важное.
– Ах да, Аристарх Модестович, и дайте-ка мне ваш журнал учета купли-продажи. Мне нужно его приложить к следственным документам.
Я на секунду замешкался. Мне это более, чем не понравилось. С какой стати им нужен этот журнал? Неужели они решили устроить охоту на Дину?
Я вытащил журнал из ящика, для виду перелистал его. Буквы прыгали и ничего уловить важное я не мог.
– И, кстати, – продолжал Роман, взяв журнал из моих рук. – Вы просто обязаны написать заявление о случившейся краже. И перечислить все пропавшие вещи.
– Кражи не было, – категорично ответил я.
– Граждане Косулевы (они вдруг оказались почтенными Косулевыми) показывают обратное. Подъехала грузовая машина. И были вынесены все вещи.
– Косульки не из тех людей, кто за этим будут наблюдать из окошка. Наверняка мигом выбежали бы во двор. Я не ошибся? И что им ответила Дина?
Роман сощурил глаза. В глазах по-прежнему плавали голубые льдины. И искрилось снежное царство.
– Ну, хорошо. Ответила, что с вашего согласия. Что вы переезжаете.
Я пожал плечами.
– Вот видите. Я действительно переезжаю.
– В таком случае сообщите мне новый адрес.
– До окончания следствия я поживу по старому адресу.
Роман с откровенной ненавистью смотрел на меня. Мне казалось, если бы весь холод его глаз отпустить, то мой дом превратился бы в ледяную избушку. В царство Снежной королевы или Снежного короля. Или образовалась бы огромная ледяная глыба, которой бы он меня и убил. Наверняка он не раз мечтал кого-нибудь пристукнуть. Тася на сей раз не ошиблась. Впрочем, его за это нельзя было осуждать. Иметь всю жизнь дело с асоциальными типами, а то еще хуже. И я словно в знак извинения почему-то тепло улыбнулся Роману. Но мое тепло не растопило холод его глаз. Мое тепло было искусственным и неярким, словно исходило от масляного обогревателя.
Когда непрошенные гости ушли, я долго вглядывался в окно, расшитое морозными узорами. Там было красиво, за окном. Я давно не помнил подобной зимы. Чтобы все время шел снег. Шел плавно, неторопливо, с каким-то зимним достоинством. И улица становилось замерзшей и бледно голубой. И небо было бледно-голубое, и замерзшее. И даже солнце не могло согреть, хотя изредка пыталось бросить в город свои слабые лучи. И само не могло согреться. И город замерзший сверкал. И сверкал весь замерзший мир. И мне казалось, что у прохожих замерзли все чувства, все мысли и их правильные и неправильные стремления. И такими мне прохожие больше нравились.
И самым оживленным в этом замерзшем городе выглядел Сенечка. Он прыгал на месте и так же виртуозно играл своей полосатой палочкой. И его слушались машины, как никогда. Наверно потому, что им было тоже холодно. А в холод всегда хочется быть послушным.
На улицу мне не хотелось. Я, как когда-то старик, был уверен, что из окна мир выглядит гораздо и добрее, и честнее, и умнее. И его даже можно пожалеть. Жизнь вне стен меня уже не прельщала. Как не прельщала никогда старика антиквара.
Я приложил лоб к узорчатому окну и помахал Сенечке, когда он грациозно повернулся в мою сторону, взмахнув палочкой. Я не думал, что он заметит мой зов, но он почему-то заметил. И посмотрел на часы. Я машинально взглянул на часы вслед за ним. Совсем скоро закончится его смена. И мне очень, очень хотелось, чтобы он заглянул ко мне. Как ни странно, он оказался единственным положительным персонажем из всех, с которыми в последнее время столкнула меня судьба. И даже его мимолетное предательство я мгновенно простил. Я умел прощать предательство, если оно было вызвано любовью. И за любовь судить я не имел право. У любви не судей. У нее есть только адвокаты. Которые просто обязаны выиграть процесс. И если процесс не выигран, значит, в любви можно усомниться.
Я тщательно вытер стол. Еда еще оставалась. Косульки все же щедрые люди. В холодильнике я достал бутылку холодного шампанского. Посмотрел с грустью на своего друга – елку. Мне очень не нравилось, что она была ненарядной. Какой-то обнаженной. И обиженной, что так бессмысленно провела праздник. Уж лучше в лесу. Там ее нагота естественна. А не в этих голых стенах.
И я словно извиняясь перед ней, взял мешок с конфетами (тоже от Косулек), стал к ним привязывать нитки и вешать самодельные игрушки на елку. Елка повеселела. А я подумал, с какой-то непонятной тоской, что мы с Диной так и не добрались до конфет. На чем же мы остановились? Я плохо помню. Сон мгновенно меня свалил. А Дине, видимо, уже было не до конфет.