– Ох. Аристарх Модестович. – Косулька издала глубокий вздох. – Поди, невесело справлять Новый год в одиночку? А может, не побрезгуете и к нам соизволите, в наш ресторан заглянуть? Может, там и не люди искусства. Но ведь веселые! А к чему, если разобраться, искусство на Новый год. По праздникам, согласитесь, разлюбезный, искусство ни к чему. Только мешает радоваться. Это занятие для серых, тоскливых, даже убогих и лучше не солнечных будней. Когда и делать-то нечего. Вы согласны, уважаемый?
Я искренне согласился. Но понимал, на что намекает Косулька. Ей нужно было всеми путями узнать, с кем я собираюсь остаться в новогоднюю ночь. Но я держался, как на допросе.
– Я вам премного благодарен, милая… Но, – я запнулся. Я не знал, как выкрутиться, подозревая, что Косулька была не из тех типов, которые уходят без информации. Возможно, она даже пытками не побрезгует. Пусть и словесными. Я ее по-прежнему боялся. Как в детстве боятся соседки снизу или сверху.
Но неожиданно раздался звонкий уверенный голос.
– Он не один будет праздновать Новый год, – Дина поднялась во весь рост. И повернулась к нам. Чтобы ее лучше было разглядеть.
Косулька аж присвистнула. Я и не знал, что она умеет так здорово свистеть. Может, у нее еще есть голубятня? Не хватало, что в ее забегаловке, ко всему прочему, вместо курицы подсовывали несчастных голубей.
А я в свою очередь, от страха перед Косулькой и неожиданности от вызывающего поступка Дины, схватил несколько букетов, расставленных по комнате, и всучил их Косульке.
Та, кланяясь и пятясь к двери, наконец, пулей выскочила на улицу. Похоже, новость для нее была шокирующая. Старик и маленькая цветочница.
Я вытер ладонью вспотевший лоб. И посмотрел за окно. За окном стояла Косулька и проворно рассчитывалась с покупателями подаренных мною букетов. Похоже, таки она всех их сумела продать. Перед Новым годом! Я слишком о ней хорошо думал. Может она и пишет по ночам тайно стихи. Или рисует картины. Но, похоже, цветы в ее искусстве не фигурируют. Торговля превыше всего. Интересно, на что она тратит деньги? На одежду уж точно нет. Скорее всего, она их вообще не тратит. Наверно, деньги для нее сами по себе произведение искусства. Впрочем, это не мое дело. И это вовсе не интересно. Но что нам приготовила Косулька, было весьма любопытно. А какой запах! Так цветы не пахнут. Косулька права – мы же не травоядные. Я поставил корзину на стол. И развернул пакеты. Пожалуй, она поторопилась намекнуть мне о необходимости диеты, в моем-то возрасте. Жирное перченое мясо (естественно свинина, а не оленина), фаршированные селедкой яйца, огромная тарелка салата с курицей под майонезом. О глубоком значении правильного питания Косулька явно преувеличила. Но все выглядело аппетитно и соблазнительно. А на диетах я никогда не сидел.
– Вот так, Дина. У нас таки получится сегодня пиршество. Хотя сплетен не миновать точно.
– А вы боитесь сплетен? – улыбнулась Дина.
– Я боюсь, что боитесь вы.
– В таком случае, нам обоим нечего бояться. Во всяком случае, мы за эту еду честно заплатили.
– Свежими цветами?
– Нет, свежими новостями. Новости стоят дорогого.
За окном щедро платили Косульке полупьяные завсегдатаи. А она, размахивая руками, кивала в нашу сторону. Падали огромные хлопья снега. В темноте плохо был виден ее силуэт. Только белые снежные очертания. И Косулька так напоминала снежную бабу, которой хотелось насадить на голову алюминиевое ведро.
Мы с Диной переглянулись. И рассмеялись.
Я, наверное, никогда не забуду этот Новый год. Возможно, он был единственный счастливый. Хотя от него ничего я не ждал. И от последующих дней и лет тоже. Но та ночь… Когда за окном снег. Он сверкал желтыми искрами в бликах фонарей и яркой луны. И звезды на елке горели. И бусы на елке переливались. На елке непременно должны быть бусы. Еще горел камин. И эти букеты цветов. Может и не настоящих. Но все равно свежих, пахнущих весной или летом. Они были не к месту. Они были некстати. И старые вещи вокруг словно оживали. Словно мы в комнате были не одни. Нас было много. Гостей из прошлого. И ни одного из настоящего. Потому что мы настоящего не хотели. Оно в тысячу раз было иллюзорнее, призрачнее, фальшивее. И только прошлое было реальным. Мы с Диной ушли в прошлое. Взявшись за руки, как верные друзья. Время, безусловно, остановить невозможно. Но нам с Диной, тогда, в ту Новогоднюю ночь, это все-таки удалось. Я даже остановил эти громоздкие часы с кукушкой ровно на двенадцати, которые никто не останавливал со времен Крымской войны. Остановил время на время. Чтобы потом, потом, гораздо позднее уйти в будущее. Мы так хотели там навсегда остаться, в Новогодней ночи. Но это было невозможно. В прошлое невозможно уйти навсегда. Все время, шаг за шагом, секунда за секундой мы обязаны уходить в будущее. И мы туда уходим. Хотим или нет. А в прошлое уйти ненадолго, на одну ночь, возможно, только нам и удалось. Даже если это была иллюзия. Но кто знает…
– Знаете, Аристарх Модестович, – сказала мне Дина. – Вот эти старые вещи, и этот Новый год, словно он тоже долго-долго пролежал в сундуке. И мы только сегодня открыли сундук и отпустили его на свободу. Кажется, сейчас начнется маскарад. Вам так не кажется? Маска, маска, кто вы?
Я вздрогнул. Кто я? И машинально схватился за бороду. Кто я на самом деле, мне кажется, я уже стал забывать. И это к лучшему.
– Это не так. Я не маска, Дина. Я настоящий. Я просто старик антиквар.
– Тогда, маска, маска, вы мне рады?
– А это так. Очень, очень рад. Очень рад.
Дина закружилась в чарующем вихре вальса Глинки. Маленькая, черноволосая, черноглазая, так похожая на цыганочку. Ей не хватало праздничного платья. И я открыл старый шкаф из дуба работы Карла Хельбига, декорированный маленькой ширмой ручной работы.
– Это платье фрейлины. Оно пунцовое. Такой цвет удивительно подходит к вашим черным волосам, Дина. Этот наряд для придворных дам был установлен особым законом аж около 200 лет назад. Для каждого чина – свой цвет. Теперь все цвета перепутаны. Может, оно и к лучшему. Видите, вот здесь бархатное верхнее платье с откидными рукавами с разрезом, который открывает белую юбку. Правда юбка пожелтела от старости. Но все равно платье выглядит еще очень красиво. Примерьте.
Дина мгновенно скрылась за ширмой.
Она меняла наряды, головные уборы, бижутерию и драгоценности. Перед моими глазами пробегали века. Вальсы, мазурки, полонезы. Танго, фокстроты, квикстепы. И Дина в каждом веке была гармонична. И наверно, в каждом веке смогла бы жить. И ее любили бы в каждом веке. И все-таки мне думалось, что я бы смог любить ее сильнее всех. Не смотря на наш циничный, бесчувственный и не любвеобильный век.
Удивительно, но за целую ночь мы так и не узнали друг друга. Они ничего не рассказывала о себе. Впрочем, я и не спрашивал. И о себе не рассказывал. Она не задавала вопросы. Мы говорили о времени, в котором приходилось жить вещам, окружавшим нас. Но не о людях. О людях мы как-то не думали. Как не думали о себе. Помню, только однажды Дина спросила:
– Аристарх Модестович, а вот если бы… Если бы вам предложили отдать все это, – она худенькой рукой обвела мою лавку, где находились драгоценные антики, – Ну, как бы расплатиться, чтобы вернуть молодость. Вы бы в один миг вдруг стали бедным, бездомным, голодным… Но молодым. Вы бы согласились?
Согласился бы я? Уже не знаю. В моих силах было в один миг вернуть молодость и завоевать Дину. И вновь стать бедным, голодным, бездомным. Нужен бы я ей был тогда? И завоевал ли? И что бы мы вдвоем делали? И не превратилась ли бы она в Тасю? И не пилила ли бы меня по утрам? И не подсчитывала проворно копейки? И не научилась ли бы подпирать руки в боки, искоса поглядывая на пустое место, где должен стоять кухонный комбайн. Но так и не стоял. Потому что мы его не купили. Я содрогнулся. Словно от холода. Хуже всего – я был бы не просто молодым и нищим, я бы был за решеткой. Мне не нравился Динин вопрос. Ответ я на него знал. Но Дине ответил другое.
– Возможно, Дина. Но только для того, чтобы завоевать вас.
– Но, если я не в счет. Тогда… неужели вам просто не хочется стать молодым?
– Знаешь, Дина, поверишь ли ты мне. Но я думаю, мало ли кто хотел бы повторной жизни. Честное слово, мало кто. От нее устаешь. И в ней много теряешь. И печалей в ней гораздо больше. И отчаянья. И ошибок. Даже если ты не очень беден и голоден. Все равно устаешь. Да и люди приедаются, и события, и вещи. И вновь жить, зная, что неизбежно состаришься, и неизбежно умрешь… От этой философии устаешь тоже. Может быть, если бы вернуть отдельные счастливые мгновения… И то зачем? Чтобы вновь увидеть родителей, зная, что их потеряем снова? И вновь переживать эти потери? Или вернуть любовь? Зачем? Повторная любовь это уже не любовь. Все это имело бы смысл, если бы мы ничего не помнили, что было с нами. И опять же тогда все бессмысленно. Что мы знаем тогда о счастливых мгновеньях? Мы не сможем даже узнать любимых людей. Это будут уже новые люди. И кто знает, вдруг мы уже бежим по кругу в сотый, тысячный раз? Меняясь судьбами и перетасовываясь, как карты. Где нет начала и нет конца. Как не знаешь, где кончается небо и где начинается земля. Разве не так? Но это тема не для Нового года. А для новой жизни. А новую жизнь мы еще праздновать не научились. У нее нет даты. Так что давай выпьем, Дина. Пока что за Новый год.
Мы вновь подняли бокалы с шампанским. И все равно это была самая счастливая Новогодняя ночь в моей жизни. У меня слипались глаза. Похоже, утра я так и не дождусь. Я был стариком, которому трудно выдержать ночь. Но это к лучшему. Утром всегда все по-другому. А часы я переводить не хочу. Пусть продлиться эта волшебная ночь. Даже если я половину ее просплю. Лишь бы подольше не наступало утро. Я уснул прямо в кресле, так и не дождавшись рассвета. И мне снилась и снилась эта волшебная ночь. Вернее ее продолжение.
Утром я понял, что не ошибся. Ночь действительно была заколдованной. Колдовство рано или поздно утрачивает свою магию. Но чтобы настолько! Этого я предположить не мог.
Я открыл слипшиеся глаза. И увидел. Вернее, ничего не увидел. И поначалу даже не сообразил, что к чему. Моя антикварная лавка была пуста.
Я встряхнул головой. Я хотел еще верить, что это всего лишь новогоднее наваждение. Но вера не помогла.
Моя антикварная лавка была по-прежнему пуста. Голые витрины, голые стены, голые углы – ни одной ценной вещи. Разве что я и кресло. Ну, и, безусловно, современная мебель. Которая, к тому же, уже вовсе не казалась современной. А просто старой, облупленной, потертой. И прямо на кривеньком, пошарпанном столе остатки недоеденной пищи от Косулек. Потому что посуда от графа Шереметьева то же благополучно исчезла. И посреди этой угнетающей пустоты – много, много разных, разных цветов. Словно я оказался в склепе. Словно меня заживо похоронили. И украсили память обо мне розами и тюльпанами, крокусами и даже подснежниками. Все-таки удивительны цветы сами по себе. Они одинаково могут украшать и радость, и горе. Свадебные платья и гробы. Они одинаково растут в необъятном поле и на могиле. Цветы не выбирают. Их выбираем мы.
Я бросил умоляющий взгляд на елку. Я с ней подружился. Но не сумел защитить. Ее полностью раздели. И мне показалось, она смущена своей наготой. Потому что с нее стыдливо падали иголки. Я тяжело вздохнул, как старик, хотя стариком не был. И стукнул себя по лбу.
– Старый дурак.
Хотя был дураком молодым.
Дина вывезла все, что имело цену. Что цены не имело – она оставила мне. В том числе оставила и меня. В виде одинокого, беспомощного, нищего (!) старца. И убийство, свершенное мною, в один миг вдруг утратило смысл. Я вновь вернулся к исходному положению. Нет, к гораздо худшему я вернулся. Когда-то я был просто бедным и молодым. Сейчас я бедный и старый. Нет, еще хуже. Бедный и старый убийца. И убийство с меня не снять. И его вместе с дорогими вещами вот так запросто не вывезти за одну Новогоднюю ночь.
Я схватился за седую (в общем, не свою) голову. Мне хотелось рвать не себе седые (не свои) волосы.
И мне ужасно не хотелось звонить в милицию. Для обворованного человека она была бы кстати. Для человека, совершившего убийство – нет. Я бы еще мог подумать о выборе. Но мне не дали время для раздумий.
Милиция сама пришла ко мне.
В дверь не стучали и не звонили. Она была не на замке. Дверь легко распахнулась. И на пороге появился Роман.
Он, совсем как недавно Косулька, звонко присвистнул. И свист повис в пустой комнате и отозвался глухим эхом.
– Вот это да!
– Да, – эхом отозвался и мой глухой голос.
– Неужели все смогли продать за одну ночь? Вам повезло! – продолжал издеваться он.
– Мне очень повезло.
– Ну что ж. Составим протокол. А вы пишите подробное заявление, – тон Романа смягчился. И в его интонации появились сочувствующие нотки.
Я поднял на него тяжелый взгляд. Роман улыбался. Самодовольной улыбкой. Вообще, он выглядел настолько самоуверенно, сыто, благополучно, и почему-то еще моложе. Вот ей-богу, он помолодел за эти дни! Я его тут же возненавидел. И почему-то впервые за это утро подумал о Дине. Странно, но я ее по-прежнему не мог соединить с этим происшествием. Хотя, без сомнения, это она приложила руку. Да еще наверняка со своим каким-нибудь смазливым дружком. (Он непременно должен быть смазливым и очень крутым, некстати промелькнуло у меня в голове). И все же… Дина для меня осталась в той, самой счастливой Новогодней ночи. Счастье я не мог предать. И в этом утре был кто угодно виноват, только не Дина.
– Боюсь, мне нечем писать. Даже ручка от Ржешевского исчезла.
– Как и все в этой комнате, – Роман протянул мне свою авторучку. – Поэтому прошу перечислить здесь все украденные вещи.
– А почему вы решили, что они украдены?
– Ну не продали же вы их, в самом деле. И не пропили. За одну ночь.
Я лихорадочно соображал, что мне делать. Роман пришел неспроста. Он по-прежнему не отставал от меня. И по-прежнему подозревал. Поэтому теперь самый подходящий момент, чтобы смыться. Терять уже мне было нечего, кроме своей седой бороды. Я в один миг, вернее, в одну ночь потерял все. Все к черту! Вновь ни денег, ни бесстрашия за день грядущий. Зато есть шанс избежать тюрьмы и вернуть молодость. А это очень и очень немало. К тому же, положа руку на сердце, я искренне не хотел заявлять на Дину. Не хотел и все! Пусть она тысячу раз со мной бесчестно поступила. Эта хорошенькая девушка с распахнутыми невинными черными глазками. Пусть. Но не в моих правилах было предавать тех, кого я искренне люблю, или любил. Даже если они меня ни капельки не любили. За минуту счастья можно, я был уверен, можно простить все. Потому что в жизни этих минут можно пересчитать по пальцам. И потом, укравший у вора… Кто угодно, но только не вор. И, в конце концов, я сам виноват. Спрос с простофили. С умного спросу нет. Я поступил далеко неумно. Поверив, что красивая молодая девушка захочет со мной, страшным, почти гайдебуровским стариком, без умысла справить Новый год. Который только раз в год и случается.
– Это называется – связался черт с младенцем, – эхо от Романа раздалось звонче и громче. – И на что вы рассчитывали? На взаимное чувство? На взаимное сочувствие?
Я нахмурил седые, густые (не мои) брови.
– Я вас не понимаю, – мое эхо было тихим и слабым. И я нечаянно бросил взгляд на стол. По-прежнему кусочки жирной свинины и остатки салата – горкой. Черт, бокал! Мой бокал! Если Роман его вычислит, я для Дины уже ничего не смогу сделать. На дне бокала наверняка лошадиная доза снотворного, распознать которое для экспертов сущий пустяк.
– Вы меня понимаете, вы меня прекрасно понимаете, только я понять не могу, – эхо Романа стало злее и ярче, – какая у вас выгода, какой интерес?! Чтобы не делать заявление на цветочницу!
– Почему вы решили, что это сделала цветочница, – мое эхо прозвучало машинально и еле слышно. Мой голос не хотел эхо. Я не любил повторяться. И соображал, как незаметно умыкнуть стакан со стола.
– Почему я решил? Здесь и решать нечего. Надежные свидетели подробно мне рассказали, что вы встречали Новый год с цветочницей.
– И с каких пор Косульки стали надежными свидетелями?
– Косульки, – начал было Роман, за которым бодро шагало эхо. Но тут же остановился. Он был слишком серьезен для кличек. И тут же вместе с эхом себя поправил. – Граждане Косулевы… Не в их интересах придумывать данное событие. Они понятия не имеют о краже. Но о том, что цветочница на всю ночь осталась у вас – они знают наверняка. К тому же…
Роман обвел рукой пустую комнату.
– Эти цветы… Разве они не доказательство?
– Цветы для цветочницы? Может быть… И такое бывает. Но вы не находите, что это мое личное дело. И мы вдвоем более чем совершеннолетние.
Я резко поднялся с места. Всем видом показывая, насколько я недоволен этим разговором.
– И вообще, это более, чем странно! – Мое эхо не на шутку рассердилось и вихрем разнеслось по пустой комнате. – Неужели вы настолько одиноки, что после Новогодней ночи вдруг оказались у меня? И только для того, чтобы выслушивать сплетни местных торговцев?! Или к вам поступила жалоба?! На кражу! Я подобной жалобы не подавал. Поэтому не хочу показаться невежливым…
– Вы уже показались, – Роман ответил настолько тихо, что его эхо даже не смело подать голос. – Впрочем, у меня было другое дело. Но всему свое время. И я этого часа дождусь.
Роман приподнял шляпу. И скрылся за дверью.
А я бросился убирать стол. И первым делом тщательно вымыл свой бокал, практически его продезинфицировал. Что ж, я дождался своего часа. Пора было смываться. Мало ли куда мог уехать одинокий старик. И кто знает, возможно, у него куча денег в банке. И он собирается начать новую жизнь. Впрочем, на вопрос, какую можно начать новую жизнь в 100 лет, я бы ответить не смог. Учитывая, что новая жизнь уже его поджидает.
А молодой парень Гриша Карманов через пару деньков объявится живой и невредимый. Как ни в чем не бывало. И какое дело, где он скрывался от девчонки, на которой не хотел жениться. И, кстати, по-прежнему не хочет. И у него все есть права начать новую жизнь. И он знает как.
Что ж. На этом пора и пора поставить точку. Даже вещей собирать не надо. Я оглядел пустую комнату. Налил себе бокал шампанского. И выпил за новую жизнь. И молодого парня, и старика.
Жаль только, что все оказалось напрасным. И убийство. И богатство. И даже любовь. Впрочем, что в этой жизни не напрасно? Если сама жизнь напрасна, потому что за ней все равно последует смерть. Которая тоже всегда выглядит довольно напрасной. Потому что перед ней была напрасная жизнь.