К утру она позаботилась и о себе. Уж раз Госпожа Божа подняла ее перед залом и залами, надо соответствовать – и нежной кожей, и волосами, которые вырастут длиннее чем у Соньки, только недостижимого для Соньки цвета солнечного света. Никакой краской не изобразить того, что Госпожа Божа дала своей излюбленной доченьке.
Клава приняла рекомендованное школьным мнением средство. Витёк выгибался и мурлыкал.
Как ласковый леопард. Даже тигр.
35
Что-то он сказал Свами, и она отпустила из днем-вдвоем в квартиру бывшего Федотика. Посмотреть и прибрать. По вчерашнему примеру Свами Клава оделась в штатское: там агитировать некого.
Подъехали на тачанке – на зависть теткам у подъезда.
Клава с полным хозяйским чувством прошлась там, где ее вертели, как хотели, Наташка с мерзкой Пупочкой.
Витёк покрутился и замаялся.
– Тут по делам проскочить надо. По корешам. Сиди и не скучай. Дверь никому не открывай. Как та коза в сказке наказывала. Ты еще маленькая, должна сказки помнить.
Маленькая – а больших погоняет.
Прибирать не пришлось: тогда ведь после всех разговоров сюда должны были сестры прийти за уснулой Наташкой. Они-то и прибрали – Наташку и посуду. Посуду в шкаф, а Наташку – куда? А вдруг отоспалась и явится? Если проснулась от последних приключений. Хотя просыпаться ей бы вовсе и не обязательно.
Только подумала – раздался звонок. Чего удивляться? Госпожа Божа всё соединяет, и мысли Клаве послала вперед, чтобы приготовилась.
Клава подкралась к двери, дотянулась до глазка.
В глазке маячила – не Наташка, а Пупочка!
– Кто там? – спросила Клава – не подумала.
– Деточка! Это ты?! Деточка! А я-то о тебе! Открой, это я.
Дурацкое рыло Пупочки в глазке искривилось еще дурачнее. Клава засмеялась. Открыть бы и плюнуть – в рожу!
Все равно открывать Пупочке было нельзя. Витёк сказал и вообще.
Открывать ни за что нельзя – Клава вдруг взяла и распахнула Пупочке.
– Деточка! Как я рада до невозможности! Ты же меня помнишь? А я уж спрашивала Наташеньку, она сказала, ты уехала. Других предлагала. Да разве сравнятся. Помнишь, как мы с тобой?! Приехала, значит? Я будто знала – принесла вот на всякий случай.
Пупочка достала какую-то жалкую коробку. А другой рукой уже поспешно доставала Клаву.
Клава молча отступала перед нею – с тем же чувством, какое подняло ее вчера на сцене: Госпожа Божа владела ею всей. И была на всё воля Её-Их.
Пупочка погрузилась задом в кровать и стала расстегивать лопающееся платье. Клава нетерпеливо ей помогала.
– Любишь, деточка, свою Пупочку? Какая у нас писенька сладенькая.
– А давай, Пупонька моя, я сверху. Попробуешь, какая сладенькая.
– Ах ты забавница.
И Пупочка покорно рухнула навзничь.
Клава уселась ей на грудь.
– Ах ты, ах ближе… – задыхалась Пупочка от тяжести и страсти.
Клава соскользнула вперед – и сдавила бедрами ей шею.
Как знала и умела.
Пупочка забилась будто бы огромная выловленная белуга.
Клава вцепилась в жидкие ее волосики как в гриву лошади и подпрыгивала, подпрыгивала – так делают ковбойки в кино, когда их сбрасывают дикие мустанговки. Сдавливала бедра, потом напрыгивала сверху коленками на ходящий ходуном кадык.
Бедра – коленки, бедра – коленки.
В бедрах – сила, в коленках – твердость.
Бедра – коленки. Сила и твердость.
Пупочкины грабли сзади и с боков что-то попытались – и ослабли, ослабли, ослабли…
Хрипела, храпела, булькала…
Откинула грабли и отбулькала.
Вот это было посильнее, чем шалости с Витьком. Пронзение почти как перед залом.
Госпожа Божа помогла.
Клава перешагнула и пошла отмывать бедра от вонючего пупочкиного пота. Пот смыла, а жар в бедрах остался после борьбы с дикой мустанговкой. Веселый, как лихорадка.
Вернулась и прикрыла тушу. А то живот съехал на сторону как вылезшее тесто.
Клава прошлась снова по-хозяйски. Дошла до двери – и ахнула, что наружная дверь лишь слегка прикрыта. Не заперла в горячке за гостьей. Госпожа Божа хранила – и никто незваный не зашел.
А с Пупочкой они квиты. Так будет со всякой, которая…
Даже дышать легче стало – оттого что нигде на свете больше не портит воздух своим дыханием Пупочка. Дыханием и прочими выхлопами. Даже сама Пупочка должна была бы поблагодарить: новых грехов больше не наделает, значит, в аду душе ее полегче придется.
А чего делать с телесным остатком, придумает Витёк.
Он явился веселый и бодренький. Поцеловал, дыша Марьей-Хуаной.
– Ну как тут? Полный порядочек в десантных войсках?
Клава с порога и похвасталась:
– Тут одна белуга – откинулась.
– Какая еще – белуга? Сказал же: не открывать!
– Ну – надо было значит. Старая сватья. Госпожа Божа привела.
Подвела и показала.
Витёк отнесся к проблеме чисто технически:
– Чего с ней? Убирать или оставлять ментам как сердечную?
Уточнил уважительно:
– Это ты ее? Как того деда? Можно сказать, специализация. Деда, значит, как сердечного списали? Но тот в своей постели! А тут хата чужая, только-только перепроданная. Могут копать. А если хрящи ты ей разнесла? Оттранспортировать бы надо. А как ее транспортировать – десятипудовую? Задачку ты задала.
– Но ты же придумаешь, правда?
Клава нисколечки не волновалась: Витёк с Госпожой Божей просто не могут не придумать всё в лучшем виде.
Витёк принял задание без возражений – как мужской долг.
– Транспортный вопрос – всегда сложный. Решим, однако… Нам уже во дворец ехать! А с этим – утро вечера… Свами своей можешь не говорить пока. Сами разберемся.
Про деда Ивана Натальевича Свами знала и даже одобрила, так что стыдиться Клаве было нечего: добрая Дэви и должна повсюду творить справедливость. Но Витёк был по-своему прав: от деда Натальевича досталась квартира, новая ладья Сестричеству, а от Пупочки остались одни хлопоты. Так что одобрит Свами гораздо меньше. А может и припомнить в удобный час, секретом на секрет попросит поменяться. И проще себя ей не закладывать. Того, что Свами читает насквозь ее мысли, Клава больше не боялась.
36
Они заехали в корабль, Клава прыгнула в плащ, подхватили Свами и помчались во Дворец спорта. Подъехали, когда уже началось. Клаве хотелось одного: скорее! Жар в бедрах, который она пронесла сюда во Дворец из самой квартиры бывшего Федотика, поднимался по телу и претворялся во вдохновение.
Додик был вдохновлен по-своему.
– Целый день только и звонят после вчерашнего. Резонанс называется! Тридцать секунд телевидения я разрешил: для паблисити. Оставим сегодня нашу Каленьку Дэви на катарсис: в конце второго выпустим.
Бас Иаков в уборную вдвинуться и не пытался – взглянул из коридора, пророкотал:
– Как лампадку вынесу. На ладони.
И показал как будет нести – на вытянутой руке. И ни в одном суставе не дрогнет.
Свами тоже приняла участие: утренней росы налила.
Наконец позвали.
– Упадешь по трубе! – крикнул в спину Додик.
Предчувствуя священное беспамятство, Клава пошла навстречу свету и грому, перехватила у взывающей певицы:
Толька, Толька, Толька… и первым криком завела ждущий зал:
Божа, Божа, Божа, Божа!
Слепила знакомая тьма:
синий-зеленый-красный
Клава не видела, но проникала сквозь вспышки: зал стоит, прыгает, пляшет, плачет, хлопает в едином сердце и готов броситься на сцену, на нее – или задохнуться под нею, сжимаемый лихорадочными бедрами.
По одному бы добровольцу погибать для вдохновения в ее бедрах перед каждым концертом – и только позавидуют счастливцу!
Божа, Божа, Божа, Божа!
И ничего нет сильнее и проще.
Все-все-все. Хором-хором-хорошо.
Так же хором все спасутся – если не рухнет крыша как перегруженный мост. А если рухнет – тем вернее вознесутся в рай прямо из-под обломков.
Божа, Божа, Божа, Божа!
Слабее вспышки.
И какая-то труба. Побудка.
Божа, Божа…
Труба трубит. Будит.
Не команду вспомнила, а изнемогла.
Шагнула и упала.
Всех труба будит, а ей бы – уснуть.
Слышала, припав к покрытию сцены, прогибающие пол шаги – и вознеслась на несгибаемые ладони Иакова.
И унеслась на них в закулисье.
Сама Госпожа Божа унесла ее руками баса.
Рев и гром догоняли. Не отпускали.
Метнулся кто-то – не Додик, мельче:
– Не отпускают! На аплодисмент пожалуйте!
И бас Иакова:
– На бис святые не выходят.
За боковым служебным выходом терзала наряд охраны толпа. Как шторм, который запирает слабому суденышку выход из гавани.
– Еще один выход есть. Может, туда такси подать? дрогнул Додик.
– А тачанка моя? Они разнесут с досады, когда поймут, что упустили! – несогласный Витёк. – Вертушку бы на крышу, как на авианосец.
– Тебе тачка дороже или гениалочка наша? Будет эта безумная Калька – тысячи тачек наши!
– Не робей, Додик, – решила Свами. – Толпа – это наша толпа. Госпожа Божа послала – жаждущих света. Яков, иди первый, я рядом. Я буду возглашать, а ты повторяй. Понял? За нами Витя с Дэви. Ну, помогай, Божа!
Выдвинулся Иаков. Свами сбоку.
– Каля Дэви с вами! – крикнула Свами.
Но кто ее слышал дальше десятого тесного ряда?
"Каля Дэви с вами!!" ретранслировал бас-расстрига.
И откликнулись от последних рядов:
– С нами! Дэ-ви, Дэ-ви! Бо-жа, Бо-жа!
– Грядет перемена чисел! Грядет век Кали Дэви!
"Грядет перемена чисел! Грядет век Кали Дэви!"
– Дэ-ви, Дэ-ви!
– Поклонитесь Госпоже Боже! Отрекитесь от ложных богов самозванных!
– Проще, – пророкотал Иаков в полбаса и ретранслировал прежний тезис:
"Каля Дэви с вами!!"
Без команды выхватил Клаву и взметнул на головой.
– Дэ-ви, Дэ-ви! Бо-жа, Бо-жа! – усилилось стократно.
Свами больше не распоряжалась.
"Грядет перемена чисел! Грядет век Кали Дэви!"
– Дэ-ви, Дэ-ви! С на-ми, с на-ми!
– Со снами, – фыркнул Витёк.
"Век Кали Дэви!"
– Век-Кали-Дэви! Век-Кали-Дэви!
– Пошли, – буркнул бас.
И приблизился к стоящей в одном шаге тачанке.
Витёк откинул заднюю дверцу.
– Прошли.
Иаков всадил Клаву в машину как пирог в печь – и тотчас содрал с нее серебряный плащ.
Но Клава почувствовала, что этим ручищам ее нагота неинтересна.
Иаков распрямился и закрутил опустевший плащ над головой.
"Каля Дэви с вами!!"
Свами скользнула сбоку и плюхнулась на сиденье.
– Дэ-ви, Дэ-ви! С на-ми, с на-ми!
"С ва-а-ами!!"
И отшвырнул пустой плащ далеко в сторону – вправо.
Там закипела свалка.
Фаны за лоскутки бились. Оглашенные.
Витёк влево газоном вырулил на волю.
– Проскочим против знака? Одностороннее вывесили! Святым разрешается! Солисткам.
– Двойная акция получилась, – подвела итог Свами. Отдышавшись. – В зале и снаружи. Много душ просветили благодаря Госпоже Боже.
– Госпожа Божа помогла еще сильней сегодня, – подхватила Клава.
Но отчасти из вежливости. Госпожа Божа ведь помогает Клаве напрямую. Не через Свами.
– Надо Додику на каждый концерт запасные плащи заказывать. На разрыв, – усмехнулся Витёк.
– Туго ты освоился, братик, – оживилась Свами. – "Моя тачанка", говоришь. А она общественная, между прочим. Достояние Сестричества.
– Я говорю "Моя" – подразумеваю "Сестричества", говорю "Сестричества" – подразумеваю "Моя", – и Витёк небрежно вильнул рулем, обходя ленивую "волгу". – Потому что ведь в семье единой всё общее без стыда и страха.
А потом вдвоем уточнил:
– Яшка кричал "С вами", но не кричал "Свами". Побоку она. Яшка нужен, а она – как пятое колесо в тачанке.
37
С утра надо было бы что-нибудь сделать для Пупочки. Но брат Гриша доложил, что в Рощине есть математический лагерь. Или физический тоже. Но других подходящих во всей области не сыскалось – только физкультурные. И Свами услала его с Витьком за профессорской Ксаной.
– Подождет Пупочка, – махнул рукой Витёк. – А иначе как через эту Ксану профессора не взять. Ничего не подпишет, только в Канаду нажалуется.
Клаве было скучно. Витёк уехал, вечером не ждал безумеющий постепенно зал. А простая привычная уже радость не приносила прежнего умиления – ни утренняя, ни вечерняя. Она ведь теперь сама с Госпожой Божей накоротке – в любое время. Мати, Доча и Святая Душа словно дома у нее собираются.
Поэтому она даже Соньке обрадовалась, тем более, что та принесла благую весть:
– Сестра Ирка беглая нашлась, добрая Дэви.
– Пришла?!
– Не. Место ее нашлось. В парник убежала.
– В парник? Помидоры, что ли сажать?
Сонька долго смеялась,
– Тут в общаге парней много – вот и целый парник. Отпарят тоже в лучшем виде. И с помидорами у них в порядке круглый год. Пойдем сейчас ее увещевать с самой Свами.
– И я с вами! – засобиралась Клава.
Да и собраться легко – всё на ней и при ней.
Свами одобрила.
– Я тебя не беспокоила, добрая Дэви, думала, ты хочешь отдохнуть после вчерашнего. Но если ты полна похвального рвения, пошли. Госпожа Божа нам поможет.
В саду Свами задержалась, недовольно показала на корзину с кирпичами, плывущую под стрелой похожего на огромного журавля подъемного крана.
– Стоял-стоял тихо – и очнулся. Еще одну домину громоздят – склеп смрадный. И над самым кораблем.
– В пустыню лесную пора нам, сладкая Свами, да? – уточнила Соня.
– Пора. Укажет Божа – и отселимся в пустыню.
Свами рассыпала крупу вокруг себя – и тотчас слетели дежурившие на крыше голуби.
– Вот так и улетим во благовремении, – пообещала. – А пока пора душу заблудшую увещевать с любовью.
И двинулись, сверкая серебряными плащами. Сонька чуть впереди, Свами и Дэви степенно сзади.
Клава смотрела на сонькины волосы и думала, что и у нее обязательно вырастут такие же длинные – не говоря уж про цвет солнечного света, Соньке недоступный. Мати, Доча и Святая Душа обязательно помогут по-родственному, да и средство школьное поспособствует.
Встречные многие кланялись и подходили. Свами охотно налагала Печати Любви. Иногда и Дэви не брезговала.
Ну и шипели вслед некоторые. Не может же Госпожа Божа просветить всех: должен же кем-то и ад наполняться, чтобы поддержать тамошнее производство.
Парник показался близко – через три квартала. Только что Ирка не могла сверху в окна корабля заглядывать, если с высокого этажа. Не удосужилась даже убежать далеко.
Этаж, донесли, четвертый.
Парник оказался квартирного типа. Вахтерша внизу взглянула лениво – и не спросила ничего. Двери квартир ломаные, обцарапанные. Клава вспомнила свою квартиру – и пошла неохотно.
И на четвертом дверь оказалась прикрытой – но не запертой. Свами вошла первой, Соня за ней. А Клава, замыкая, увидела из-за спин, как метнулась фигура в синем халате – Ирка, наверное – и захлопнулась дверь комнаты перед самой Свами.
Комнатная дверь зато при замке.
– Сестра Ираида, – заговорила Свами, приблизившись к самому косяку – надеясь на щель боковую. – Пришли мы к тебе с любовью.
Не откроет Ирка, упорствуя в грехе. Тем более, если без обета осталась. Если только сила Свами ее и через дверь не достанет.
– Ты нас оставила, но осталась в сердцах наших. Благие дела в нашем Сестричестве совершаются, о чем и пришли тебе поведать. Добрая Дэви снискала пути к сердцам многих сестер и братьев, обратила их помыслы к Госпоже Боже. Возрадуйся и ты с нами.
Тишина за дверью.
– Услышала ли ты меня, сестра возлюбленная? Возрадовалась ли?
Тишина такая же.
– Мы не пришли тебя неволить, сестра возлюбленная. Каждая сама отвечает Госпоже Боже, сама избирает пути свои. Ряды наши умножаются бессчетно, и не нам дорог твой вклад в Сестрическое движение, а тебе самой. Близок час перемены чисел, и о спасении души позаботится рачительная хозяйка. Скоро исполнятся сроки, выметет Госпожа Божа мусор человеческий – остерегись же, покинь днесь мерзость мира! Вернись в корабль наш спасательный, прямо в гавань Госпожи Божи плывущий, и забудутся заблуждения твои. Если соблюла ты обет весталочий, то вернется к тебе и веночек почетный. А не соблюла здесь в вертепе – Госпожа Божа милосердна. Место для подвига всегда найдется и слабой сестре. Нарушение же обета вне стен корабля смертным грехом не почитается, поэтому сохранится и грешное тело твое как сосуд души, Госпоже Боже предназначенной.
Компромиссный вариант: признать, что пломба потерялась не до побега, а после. А Сонины сомнения и донесения – побоку.
Зато Клава и не знала прежде, что вне стен обет нарушим без больших последствий! Ну да эти правила для сестер внизу и не достигают добрую Дэви.
– Ответь же, сестра дражжайшая.
Свами так приблизилась к щели между дверью и косяком, что Клава испугалась, как бы Ирка не раскрыла дверь резко и не хлопнула снова – тогда бы Свамин нос мог бы понести большой урон. Нет-нет, действительно испугалась за Свами. Подвиги бескорыстной любви часто сопряжены с опасностями.
Ответили крики и шум лестничный.
– Там они!.. Ведьмы белые!..
Вбежала группа смешанная. Мужики незавидные – неужели они и составляют славу парника всерайонную?
– Вот!
– Вы что ж? До чего допугали – чтобы выкидываться!
– Да не выкидывалась, а на балкон соседский перескакивала, я ж видела! Перескакивала – и сорвалась.
– Выкидывалась! А если и перескакивала – до чего ж довести, чтобы от их скакать через балконы? Не коза чай!
– Спасибо, Бог спас.
– Повезло просто, кусты разрослись.
– Бог спас.
– Да кусты там!
– А Бог и кусты подстелил.
Жива Ирка, значит.
– Госпожа Божа явила чудо, спасла неразумную сестру нашу, возлюбленную малую дочку свою, – звучно сказала Свами.
– Пошла ты со своей Божей бесовской! Один Бог истинный, Он и спас. Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Развелось этой погани.
– Масоны всякие.
– Папистки. Лютера своего тешут.
– Слава Богу, жива, а то бы сейчас милицию кликнуть. Что довели.
– И так можно – кликнуть. За попытку покушения.
Группа грудилась неплотно, и Свами твердо двинулась к выходу. Прожигая дорогу взглядом.
– Госпожа Божа вас простит, потому что не ведаете, что глаголете.
– Ведам! Очень даже ведам! Притон тут развели за забором. Люди видют! А маленькие тоже. В школу им ходить, а не в вертеп этот! Вырядились и фасонят.
– Девочки, да оставьте вы эту ведьму сушеную! Бог вас простит еще – по малолетству.
Но не схватил никто. Так и вышли.
Клава видела их насквозь, благодаря Госпоже Боже: не от жалости или вежливости – от страха их не рвут руками погаными: потому что хоть и не знают, а боятся чужой силы и чужой Божи! Иссинего взгляда боятся.