– Ну, здорово ты его, сестричка, на жалейку взяла! Защемила – не вырваться!
Но Клава не улыбнулась похвале. Ей было неинтересно про этого тупого кабана, который припал как к корыту с помоями – и не мог оторваться, хоть режь его.
14
Сопровождаемые молчаливыми боровками, которым так и не пришлось отличиться, они проехали на метро и вернулись в свой корабль. У Сони оказались ключи, не понадобилось Свами беспокоить.
– Как хорошо, как покойно здесь, – повторяла попутчица. – Город, а словно бы деревня. В деревне люди чище.
– Везде люди чистые, если Госпоже Боже поклоняются, – сурово заметила Соня.
– Конечно, конечно, – торопливо закивала попутчица. – Вы все такие… такие… светлые и удивительные!
Она не переоделась ведь с тех пор как ушла с Невского шума, даже очков своих в европейской оправе не сняла – а уже не казалась эффектной дамой, одетой словно с витрины. Смирение, значит, важнее костюма.
Боровки уползли к себе, а они втроем подошли к двери в комнату Свами.
Соня как всегда смело распахнула дверь без стука.
Свами стояла на коленях. Плащ ее серебристый был приспущен и она косым взмахом через плечо ударила себя любалкой по голой спине. Несильно. Не обернувшись на шаги, лениво хлестнула еще.
– Мы вернулись с поиска, сладкая Свами, – доложила Соня. – Новую ищущую уловили.
– А? Да? Сейчас… Что-то рвение во мне заснуло, сестрички. Помогите бедной рабе Госпожи Божи, разбудите душу задремавшую.
Свами встала, протянула Соне любалку, роняя с себя приспущенный плащ.
Клава, притянутая внезапным порывом, подошла и поцеловала Свами, воплощенной Мати Божи по очереди в оба соска долгими поцелуями, играя язычком и подсасывая.
Так ведь и должна поступать Доча – припадать к щедрым сосцам материнским!
Мати Божа воплощенная прижала ее головку к грудям.
– Ой, сладенькая моя, дочка возлюбленная.
И оттолкнула.
– Так разбуди душу мою задреманную, сестричка.
Соня почтительно порола свою сладкую Свами – осторожно, только что разгоняя приостывшую кровь.
– Ну хорошо. Подай, – и завернулась в поданный Клавой серебряный плащ.
– Ты пришла? Ты ищущая?
– Да, – пролепетала попутчица.
– Видишь, у нас тут Слабодное Сестричество. Все равны в любви, все учим подруга подругу и все учимся.
Клава ожидала, что Свами теперь побеседует с попутчицей ласково. Но тон переменился – внезапно. Иссиние глаза обожгли:
– Так зачем ты пришла?! Думаешь, легко от греха освободиться?! Жила в грязи, в грехе и избежании, золотому тельцу служила, утробу свою тешила, лоно продавала! Валяйся в грязи дальше! Оглянись на жизнь свою страшную! Где душа была?! Пошто молчала?! Всё тлен и смерть вокруг тебя!
– Не отталкивай меня, – заплакала попутчица. – Сама вижу… Смысла нет… Одна пустота… Грызут только друг друга… Правды не найти… Не оттолкни… Должна с вами… Ничего не нужно, постыло всё… Отдам всё, только приюти, согрей душу!. .
Свами помолчала, успокаиваясь.
Заговорила наконец назидательно:
– К нам в Сестричество попасть трудно. Заслужить надо. Только Госпоже Боже поклоняться, ложных богов забыть. От корысти отказаться, жить послушанием и молитвой. Слово каждое выполнять, которое через меня Госпожа Божа тебе повелит. Сможешь?
– Смогу, госпожа…
– Надо говорить: "Сладкая Свами", – мягко подсказала Соня.
– Смогу, сладкая Свами. Хочу и смогу.
– Ну так чего ж ты до сих пор в этом греховном платьи пуговчатом здесь стоишь?! – снова загремела Свами.
Путаясь в петлях, попутчица стала поспешно раздеваться.
Обнаженная – она сразу сделалась близкой и дорогой Клаве. До чего же разделяет всякая одежда, мешает понять и слиться душами.
Свами подтвердила:
– Тряпки эти – мягкий гроб походный для живой души. Сестричка Соня, отведи ее – облегчить изнутри. И побольше боровков призови, чтобы стыд и страх содрала так же, как тряпки эти греховные.
Соня увела раздетую попутчицу, зачем-то еще прикрывавшую руками груди и лобок.
– Трудно душа к свету пробирается, – вздохнула Свами. – Когда-нибудь и ты так же ищущих принимать будешь. Учись сызмальства.
Клава снова приникла к воплощенной Мати Боже, впитывая ее тепло; раздвинула плащ, разыскала соски и впилась губами, всхлипывая.
А чудный Голос, не мужской и не женский, Голос сладости необыкновенной, запел-заговорил:
"Не плачь, дитя, ты так прекрасна. Блаженная Мати тебя любит страстно".
Соня привела назад попутчицу. Та уже не пыталась прикрываться руками.
– А волос этот животный – чего ж?
– Извини, сладкая Свами, мой грех, – быстро поцеловала руку Соня, – поучи.
– Потом. Распорядись же, сестрица.
Соня вернулась с Валериком, жестом усадила попутчицу в кресло – и предоставила боровку фронт работ.
Свами объяснила теперь терпеливо:
– И первое тебе послушание: бриться по утрам. Увижу небритой – взыщу!
И проворчала брезгливо:
– Подмышки себе бреют. Но ведь подмышка не так определяет женщину как сама… сама…
– Мышка, – подсказали. – Мышеловка.
– Не то… Короче, там, где со времен Адама с Евой весь мир в кошки-мышки играет, там и гладь нужна! Да. А тишь не обязательно.
И продолжила наставление новенькой:
– Послушание – мать благочестия. Назначу послушание братика такого вот маленького любви научить телесной, которая тоже от Госпожи Божи, когда с молитвою – будешь слушаться.
– Буду.
– Да я и не спрашиваю. Будешь, само собой. Корысть свою растопчешь, потому что лишнее перед Госпожой Божей земное имение, неправедно нажитое.
– Лишнее… неправедно…
– Как звали тебя в мерзком мире?
– Елена Павловна.
– Это второе имя позорное забудь навсегда! От мужской обманной власти оно дается! Твою мать как звали?
– Надеждой Петровной.
– Опять ты, тьфу, Петровну эту рабскую мужскую поминаешь! Надежда. Значит была ты в миру Елена Надеждиевна. А будешь теперь сестра Эмилия.
– Как прекрасно: Эмилия. Я – Эмилия.
– Ты еще не Эмилия. Ты мирская мерзавка Елена пока. Вокрещу вот тебя, тогда и станешь Эмилией. Ну что, братик Валерик?
– Гладко стало, Свами.
– Где гладко, там и сладко. Дай ей братское целование перед крестом.
– Святые вы, – простонала Елена, больше не Павловна. Мальчик сладкий.
Соня подняла Елену с кресла, направила.
Все пришли за ними в молельню. Соня подвела Елену к памятному Клаве нарисованному на стене кресту, затянула петлями руки и ноги.
– Кем ты была в мерзком мире, грешная Елена Надеждиевна? – поинтересовалась Свами.
– Преподавала я. Доцентом философии.
– Философия от слова "Фи"! – засмеялась Соня.
– Нет больше Елены, зачатой в грехе мерзким Павлом, доцентки божемерзкой философии! – загремела Свами. – Сжигается память о ней.
И помазала нужные точки кисточкой из знакомого Клаве синего флакона.
Все запели:
"Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех…"
– Жжет? – осведомилась Свами через необходимое время.
– Жжет, сладкая Свами!
– Огнем горит?
– Горит, горит, сладкая Свами!
– Вот и хорошо. Это годы твои грешные сгорают. Повторяй громко: "Госпожа Божа, помилуй мя!"
Клава смотрела с превосходством посвященной на крестные муки этой недавно такой важной женщины. Доцентки, а не женщины! Квартира, наверное, не хуже чем у Наташи и муж профессор. Так мало ей всего, еще и измывалась, двойки ставила, кому хотела, воображала из себя – и вот… Госпожа Божа предел положила.
Эта доцентка давно трачена червем, конечно, значит, хоть и станет сестрой, не бывать ей весталкой действенной, не воплощаться в Дочу Божу.
А ее, Клаву, Госпожа Божа очень любит. Поэтому привела сюда, поэтому включила ей дивные Голоса, открыла дар говорить рифмами. И спасет, приведет в свои светлые сады, когда погибнут все неверные белые обезьяны.
– Ой, горит!! Ой бо-ольно!! – закричала сестра Эмилия.
– Много грешила, вот и горит по грехам твоим. А стерпеть придется – назад с креста хода нет, – загремела Свами.
Распятая дергалась, но держали петли затянутые умело.
Назад с креста хода не было.
15
В воскресенье с утра в корабле поднялась сдержанная суета.
– Общее собрание, не забудьте, сестры, – объявила Свами. – Радоваться, трапезоваться – в темпе, в темпе! Не копаться, прости Божа.
Но сестры и так не копались.
– Сюда все придут? – наивно спросила Клава.
– Ты что?! Куда ж их столько сюда? С ладей наших и то сестер двести! А попутчиц с попутчиками и не считал никто. Да и нельзя таких пускать в корабль. Сюда только верным вход. А для общих собраний мы ДК Водных путей снимаем.
Братец Толик наконец заживил свой терпеливый задок и не отходил от Сони. Та похлопала его:
– Ну что, булочки только румяней и круглей после хорошей порки? Можешь братское целование дать, так и быть, – и плащ приоткрыла приветливо.
Но всё в спешке, на бегу.
Для верных к одиннадцати поданы были автобусы.
Ко входу в ДК заметно шел народ. Под колоннами стояли и ненавистники с плакатами:
ДОЛОЙ ДЕТЕЙ САТАНЫ! ЗАЩИТИМ НАШУ СВЯТУЮ ВЕРУ!
МАСОНСКИХ ВЫРОДКОВ – ВОН СО СВЯТОЙ РУСИ!
ОДУМАЙТЕСЬ, ПОКАЙТЕСЬ,
СПАСЕМ НАШИХ ДЕТЕЙ!
Входящих встречали криками: – Блудница Вавилонская! Сарабанда масонская! – выкрикнул он, но без прежнего чувства.
– Антихристы проклятые!
– Жидам продались!
– Куда американские секты везете!
Соня весело засмеялась:
– Ненавидят потому, что завидуют.
Какая-то старуха замахнулась сумкой, но приодетые в стиранные балахоны боровки ограждали сестер.
Зал был заполнен, а зрители всё шли. Они же участники.
– Здесь последнему щипчики перченые не положены, – хихикнула Соня.
Свами уселась одна за маленьким столиком с микрофоном. В втором ряду президиума поместились весталки действенные.
– Начинаем, возлюбленные сестры и братья, – несколько раз взывала Свами.
Но сестры и братья долго и шумно рассаживались.
Наконец из конца в конец зала прошелестело благоговейное "Гос-пжа-бжа" – и затихло.
– Люблю вас, сестры и братья!
– Любим тебя! – отозвался зал.
– Помолимся единым сердцем Госпоже нашей Боже!
Под хлопанье сидений все встали.
Спевшиеся сестры грянули:
"Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех, Мати Дочу родила в День Счастливого Числа".
Зал подпевал, отставая на слово или два. Уже умолк дружный хор, а по залу перекатывалось:
– … счастливого числа… –сливого числа…
– Спасибо. Госпожа Божа незримо здесь в этом зале, Она видит и слышит всё – и благодать Её-Их да пребудет на всех преданных Ей-Им. Прочь, мерзость мира! Аминь.
Зал уселся под новый перестук.
– Сестры и братья, благие вести приходят к нам со всех сторон. Наш флагманский корабль спасательный в Вавилоне нераскаянном, в Грешнограде, Петербургом именуемом, пролагает успешно свой путь сквозь волны неверия к светлой цели, уже видной на горизонте. Корабли других городов идут вслед в кильваторном строю. Всё больше душ просветляются верой в Госпожу Божу и зрят истину. Это и порождает скрежет зубовный врагов наших, слуг Дьявола. Женское творческое начало всегда в борении с Дьяволом, воплощением разрушительных мужских сил. Борьба будет долгой, но Госпожа Божа неизбывно одолеет полчища супостатов.
– Одолеет! – не сдержал чувств мужской голос.
– Рада слышать я сугубой радостью поддержку брата. Взгляните на дивное устройство мира, сестры и братья. Сила и победа ведь в единении, в теплом Сестричестве. Женщина самим своим строением раскрыта миру, тогда как мужчина замкнут. Но мы приветствуем с тем большей теплотой тех братьев, которые не поддались коварным увещеванием своего единополого Дьявола, смирили гордыню и признали верховенство женского творчества. Наше женское тепло всегда согреет наших прозревших братьев в их горьком мужском одиночестве, всегда успокоит и убаюкает их в своем горячем животворящем лоне. Открылось сегодня мне от Госпожи Божи новое откровение любви, новый пароль, которым отомкнутся заскорузлые сердца и не останется пред нашим Сестричеством преград в затемненных доселе душах людских. Обменяйте же каждая сестра с братом, соседка с соседом радостным любовным поцелуем в честь Госпожи Божи нашей, положите каждая и каждый ладони соседке и соседу на любовное место ее и его в середине существа телесного как несмываемую Печать Любви – и тогда сольются вместе и души, тогда потоки коллективного творчества польются по малому этому залу – вымывая злые мысли, болезни и немощи. Сделайте так – и рухнут темницы одиночества, в которые заточена каждая и заточен каждый. Мы все станем – одно!
В зале произошло шевеление, все исполняли предписанное упражнение. Действенные весталки в президиуме тоже обменялись поцелуями и расположили ладони согласно откровения.
– Это так сближает, – шепнула Ира, сидевшая слева от Клавы, и, резвясь, чуть поиграла пальчиком.
– Вам стало хорошо, вы больше не одиноки. Одна я, взявшая на себя тяжкое бремя держать кормило нашего корабля, одна я сижу здесь сама с собой. Но я не хочу подавать пример соблазнительный, – Свами оглянулась по сторонам. – Вот пожарника я вижу за кулисами. Вот еще кто-то в пиджачке там же, интересуются, значит, где искать истину. Ну-ка, пожалуйте на свет!
Из-за кулис, стесняясь, вышел пожарник в домашней легкой форме без каски, но с топориком у пояса, и лысый плюгавенький мужчинка с пиджаке с нарукавниками.
– С пожарником ясно, а ты кто такой, братец?
– Я – завхоз, – объяснил он тихо.
– Он – завхоз здешний, – перевела Свами ответ в микрофон. А найдется ли у тебя, завхоз мой желанный, пара стульев?
– Стульев? – удивился мужичок-пиджачок.
– Стульев! Не тронов же царских.
– Найдется. Я мигом.
И он тотчас вынес на сцену два заляпанных какой-то краской стула.
– Приставь их ко мне по обе руки, завхоз мой желанный. Так. Садитесь с гражданином пожарником. И рада вам объявить, что я – ваша сестра, вы – мои братья. И будем вместе, будем любить друг друга, как подобает сестрам и братьям.
Свами поцеловала пожарника, поцеловала завхоза, поместила их ладони в назначенном месте, сделала ответные жесты обеими своими руками.
Те замерли в сидячем столбняке.
– Вот видите, сестры и братья, в этом самая суть нашего Сестричества, нашей веры в Госпожу Божу: практическое единение, разрушение перегородок между людьми всех полов. Эти двое милых братьев находились здесь просто по службе, они не пришли за истиной как вы, сидящие в зале, но они ощутили уже единение, и они – мои. Они уже наши братья. А я, недоступная как будто бы ваша Свами, держащая в руках тяжкое кормило – и я такая же как все, и мои серебристые одежды так хорошо сливаются с этой грубой пожарной робой и этим скромным потертым пиджаком, потому что все мы равны перед Госпожой Божей – люди всех званий, положений, полов. Потому что Госпожа Божа есть любовь.
– Что значит на жалейку взять! – восхищенно шепнула Соня.
С раскинутыми руками, словно бы распятая на двух своих невзрачных соседях, Свами невозмутимо продолжала в микрофон:
– Это тепло, этот урок Сестричества вы, сестры и братья, принесете в свои дома, и та сила единения, которая здесь сейчас переливается по рядам зала, заряжая нас неисчерпаемой энергией дальнего космоса, эта сила перельется и в тех близких ваших, которые пока еще коснеют в темноте; принесет им исцеление и мир, которые и исцелят когда-нибудь больное общество, больные народы и больную нашу планету. Но что это всё выступаю я да я? Наша конференция всегда проходит религиозно-практически, и пусть выступят единоверные с мест. Зададут вопросы и поделятся радостным опытом. Кто хочет спросить?
Поднялся мужчина в ряду примерно пятом:
– Ты говорила, уважаемая госпожа Свами, о грядущем наступлении царствия Госпожи Божи. Какие практические шаги предпринимает Сестричество в данном направлении?
– Прекрасный вопрос задал брат-практик. И ответ всегда у меня на устах: шаги наши в молитве и делах. Вера без добрых дел спит. Мы спасаем прежде всего детей, прежде всего девочек. Вот сидит новая наша сестра Калерия, которая вызволена мною из мерзкого притона, где она чудом сохранила девственность – единственно только по милости Госпожи Божи, которая не оставляет сирот, могло такое случиться. Вот еще две девочки, извлеченные из подвала, убежища бомжей и крыс. Деятельная любовь позволяет нам внушать мысль о Госпоже Боже, о спасении через праведную веру нашу многим коснеющим в заблуждениях. Некоторых пока еще спасти не можем, но мы о них думаем, о них молимся, о них у нас болит душа. Еще вопросы?
– Так, не вопрос, а благодарность, – домашняя пожилая женщина поднялась. – Потому как до святого вашего Сестричества я каких только врачей не обошла, электросенсам подвергалась и свечки повсюду ставила, взывала в помощи о лечении сокровенного моего здоровья – и никакого толку. Чахну и чахну. Даже внучек говорит: "Бабушка у нас умрет скоро". Потому что у младенца всегда правда на устах невинных. А стала за вами ходить – и сняло. Всё сразу сняло! Даже грыжу. Я всем теперь советую в доме: в ДК по воскресеньям! Снимет и не заметите.
Свами кивала.
– Иначе и быть не могло. Божа и души исцеляет, и тела, потому как неразделимы суть. Еще вопросы или опыт передовой?
– Опыт у меня, госпожа Свами, опыта много накопилось, хочу раздать!
– Выходи с опытом, любезная сестра.
Вышла блондинка такая безнадежно крашенная, что Клаве стало просто стыдно за всех бледноволосых. Ну что ж – у кого цвет солнечного света на волосах, а у кого – нестиранной робы нерадивого боровка.
– Я всегда пользовалась учением нашей Свами, сестры и братья, в детских яслях. Ведь малыши такие невинные, они сидят на горшочках все вместе, всех полов детки и не стыдятся. А я решила и в кроватки их вместе класть. И вот такая благодать теперь у нас в тихий час – как в раю! Малышка с малышком, малышка с малышком. Лежат голенькие в обнимку и всегда на писеньки невинные подружка дружку ручки положат – в точности, как сегодня наша госпожа Свами нам всем показала. Положат так и дружки подружкам – и заснут. Смотрю и плачу от радости: ну истинный…
И в этот момент послышались крики, топот, треск.
Распахнулись входные двери и по всем проходам между рядами в зал ворвались люди, размахивающие плакатами, зонтиками, сумками.
– Прекратите кощунство! Гоните сектантов проклятых! Свальный грех здесь у них!
По ближнему к сцене проходу бежал поп в черной рясе, крутя над головой крест на цепочке – как пращу.
Толпа выплеснулась краем на сцену, вытолкнув вперед попа. Глаза его действительно сверкали молниями – без всяких преувеличений.
Он схватил микрофон.
– Покайтесь, грешники! Утишьтесь, одержимые бесами! Христом Богом заклинаю вас – покайтесь!
Блондинка убежала за кулисы. Пожарник вскочил, заслоняя Свами, и выхватил у попа микрофон.