Весёлый Роман - Владимир Киселев

Чтобы ответить "да", нужно засу­чить рукава и работать, обливаясь потом, черпать жизнь полными при­горшнями, погружаться в нее цели­ком. Ответить "нет" легко, даже если ты должен умереть. Надо толь­ко неподвижно сидеть и ждать. Ждать, чтобы остаться жить, и даже ждать, чтобы тебя убили.

Ж а н А н у й, Антигона

Так мне вчера и не удалось узнать, в чем смысл жизни.

Мы летели, как призраки, по ночному Крещатику. Как мар­сиане. В белых касках. В черных кожаных куртках. Под незем­ной джаз, в котором бушевал сторукий ударник.

На улице не было ни души. Лишь на углу перед гостини­цей "Москва" стоял милиционер. Он испугался и подул в свой свисток.

- Как вы это делаете, ребята?

- Космический полет, отец, - ответил Николай.

Милиционер с виду был ничуть не старше Николая. Сер­жант с маленькими светлыми усиками.

- А зачем это вы?..

- Соревнование выиграли. Кросс. Хочешь попробовать?

- Разве можно? - смутился милиционер.

- Начальство спит и видит сны о доблести и славе, - про­пел Виля. - Другого такого случая не будет.

- Ну ладно, - нерешительно сказал милиционер. - Только разик. Вы что, выпили?

- Мотоциклисты не пьют, - отрезал Николай, стараясь ды­шать в сторону. - Понеслись.

Я наклонился, уперся руками в колени, и, когда сержант разбежался и оттолкнулся от моих плеч, я слегка подал вверх, и он пролетел вперед, пробежал, удерживая равновесие, и натолкнулся на Вилю.

- Давай же! - закричал Виля.

А я уже бежал за милиционером и летел по воздуху в адском ритме сумасшедшего ударника.

- Хватит, ребята, - сказал милиционер. Он запыхался. Вам куда?

- К выставке.

- Здорово, - сказал милиционер. - Только как вы добе­ретесь? До самой выставки прыгать будете?

Виля показал свои сплошные зубы.

- Долетим.

Милиционер остановил проезжавший грузовик.

- Куда едете?

- В холодильник, - ответил пожилой хмурый шофер.

- По дороге, - решил милиционер. - Не довезете ребят?

- Пусть садятся, - неохотно согласился водитель. Мы взлетели в кузов.

- От холодильника вам ближе будет, - махнул рукой милиционер. - До свидания, хлопцы.

- Счастливо оставаться, товарищ сержант! - не очень дружно гаркнули мы, милиционер поднес палец к губам - "не шумите", - и машина тронулась.

Мы стояли на грузовике, держась руками за кабину, и вре­мя от времени касались друг друга плечами. Впервые в жизни я побывал сегодня на пьедестале почета.

Нет, это были не международные соревнования. И не рес­публиканские. И даже не городские. Это были соревнования нашего мотоклуба. "Междусобойчик" - как выражается Ви­ля. И все-таки нам было здорово приятно, что мы заняли пер­вые места. Николай предложил отметить это дело. Прямо с фи­ниша мы отправились в летний ресторан над Днепром, а когда ресторан закрыли, оказалось, что Виля запасся еще одной бу­тылкой терпкого болгарского "Мелника", и, неторопливо по­пивая по очереди из горлышка, мы еще долго сидели на днеп­ровском склоне, окутанном запахом разогретых трав, и тре­пались обо всем на свете.

- Что значит смысл жизни? - спросил Николай. - Такой вопрос сам по себе не имеет смысла. Природа - не бог и, когда создавала человека, не могла ставить перед собой ка­ких-то сознательных целей. Так что смысл жизни в жизни.

- Во всякой? - язвительно спросил Виля по прозвищу Талмудист. Охотно откликается и на кличку Начетчик. Да и во­обще он не Виля, а Игорь. Вилей его почему-то зовут дома и близкие друзья.

- Ну… не во всякой.

- Вот тут-то и собака, - сказал Виля и подергал свою новую бородку. Он привел цитату из какого-то древнего грека, который писал, что истина, прекрасное и добро - это и есть то, ради чего люди трудятся, а иногда и жертвуют собой.

- Истина, добро, прекрасное, - повторил Николай. - А те, кто делает бактериологическое оружие?.. Или… В печать про­сочилось сообщение, что элемент номер девяносто восемь по таблице Менделеева обладает критической массой всего в не­сколько граммов.

- Ну и что?

- Ничего. Если это правда, то можно будет делать атомные бомбы величиной с орех…

- А может, атомные двигатели величиной с орех? - воз­разил Виля.

Я поддержал Николая, а Виля снова выпалил в нас цитатой из какого-то своего древнего философа, и разговор в конце концов перешел на одну из самых больших загадок жизни и природы - на двухтактные двигатели, в которых невозможно рассчитать, как взаимодействуют блуждающие волны в выпуск­ной системе, и конструкторам приходится действовать мето­дом "проб и ошибок".

Промчаться по ночному Крещатику "чехардой" предложил Николай. Он снял с плеча и засунул в карман свой транзистор, и эта музыка, и эта непривычно пустынная улица, и этот по­лет - все это вместе сложилось в какое-то особое ощущение щекочущего и бодрящего холодка в груди.

Сейчас, когда я встречаюсь на улице с бывшими своими одноклассниками, они мне говорят: "Привет рабочему классу!" А я отвечаю: "Привет бюрократам!"

Но если разобраться - я не "рабочий класс". А они не "бюрократы".

Когда я сдал последний экзамен на аттестат зрелости и при­шел домой, батя открыл холодильник, поставил на кухонный столик четвертинку "Московской" и сказал:

- Ну вот что… давай выпьем по чарочке и поговорим про жизнь.

Это он потому так расхрабрился, что мама уехала к Феде. У Феди родился очередной ребенок. Четвертый. Мальчик. У не­го уже были Леша, Миша и Коля. Четвертого, если пацан, Фе­дя обещал назвать как меня - Ромкой.

Батя налил по стопочке, мы выпили, закусили холодными помидорами и сайрой прямо из банки, потом снова выпили, батя удивился, что я не морщусь, и неодобрительно буркнул:

- Ну знаешь… Тогда уж и закуривай.

Потихоньку я курил сигареты, и сейчас у меня в кармане была пачка "Шипки", но я закурил вместе с батей его "Беломор".

- Так что ты дальше думаешь делать? - спросил батя.

Об этом уже давно велись разговоры в нашей семье. Ма­ма считала, что я должен идти в военное училище. Армия меня обломает. Федя решил, что мне нужно поступать в медицин­ский институт, потому что у него там связи. Мой друг по мо­токлубу Николай уверял, что, если я поступлю в автодорож­ный, мне там цены не будет.

А я - не знал.

- Ты Докошенко знаешь? - спросил батя.

- Знаю.

Докошенко наш сосед по дому, этажом выше живет. Мо­лодой инженер. На одном заводе с батей работает.

- Но того, какой он инженер, ты не знаешь, - про­должал батя. - А он хороший инженер. Перспективный. Ма­стером работает. И дело понимает. А сколько он получает, знаешь?

Я не знал, сколько получает Докошенко.

- Девяносто восемь. А сколько я получаю?

Это я знал. Батя получал почти в три раза больше.

- То-то и оно. И я тебе так советую - иди к нам на за­вод. Осмотришься, поработаешь. А учиться можно заочно.

Мне представился магазин спорттоваров, сколоченные из досок ящики, скрывающие новенькие красные мотоциклы "Ява-350". И продавец вместе со мной выдергивает ломиком гвозди из ящика. Я вывожу мотоцикл на улицу.

- Хорошо, - ответил я. - Я и сам думал.

- Мотоцикл купишь, - сказал батя.

Я посмотрел на него сердито. Я не люблю, когда догады­ваются о моих мыслях.

Говорят, наше время - время высоких скоростей. Только кто их ощущает? В реактивном самолете совсем не чувству­ешь движения. Сидишь в кресле, а под тобой медленно дви­жутся облака. В просветы между облаками земля прогляды­вает. Я летел на ТУ из Киева в Москву.

Поезд? Квартира на колесах. Нет даже того ритмичного постукивания на стыках рельсов, которое так мне нравилось, когда я ездил на поезде в детстве. Теперь укладывают бессты­ковые рельсы, а на вагоны ставятся какие-то новые подшип­ники и амортизаторы, так что вроде и не едешь.

Автомашина? Я обкатывал Федину "Волгу". Из-за ограни­чителя больше шестидесяти при обкатке не выжмешь. Так вот, при шестидесяти километрах в час кажется, что твоя автома­шина ползет как черепаха. Грузовики обгоняют.

Только мотоцикл. Только мотоцикл дает человеку настоя­щее ощущение скорости. Ты близко к земле, и дорога летит под тобой, и ветер бьет в лицо, и шмель, как пуля, врезается в прозрачный щиток. Мотоцикл - вот единственное средство ощутить настоящую скорость конца двадцатого столетия.

Когда я с кем-нибудь знакомлюсь, я стараюсь не называть своей фамилии. Для знакомства с девушками я даже приду­мал такую формулу: "Роман, сын Алексеев". Звучит привлекательно, непонятно и архаично. Дело в том, что наши предки - запорожские казаки - оставили нам смешную фамилию. Пузо. Роман Пузо. С такой фамилией нельзя поступать ни в театраль­ный, ни в художественный институт. Артист Роман Пузо. Худож­ник Роман Пузо. Помрешь со смеху.

В Ленинграде у меня родной дядя. Он известный человек. В День Военно-Морского Флота его всегда в газетах упоми­нают. Вице-адмирал Михаил Иванович Пазов. Так вот у него фамилия не Пузо, а Пазов. Это он еще в молодости так пе­реименовался.

Моего старшего брата Федю называют на французский лад: профессор Пузо.

Но, когда я пришел на завод, фамилия Пузо никого не уди­вила, ни у кого не вызвала улыбки. Даже наоборот - на меня смотрели не без уважения. На заводе она давно изве­стна. Это фамилия моего отца, авторитетнейшего слесаря-налад­чика.

Так вот у нас такая семья: отец рабочий, а дядя вице-адми­рал. Я токарь, а мой старший брат Федя - профессор, док­тор медицинских наук. Лечиться, правда, мы стараемся не у него. Если уж кто заболеет - приглашаем участкового вра­ча. С Федей всегда какая-то чепуха получается. Заболела недав­но у наших соседей бабка - Мария Афанасьевна. Попросила: позовите Федю. Позвали. Он осмотрел ее, протер очки и го­ворит:

- Простудились вы, Мария Афанасьевна. Нужно будет этазол принимать. Я сейчас выпишу.

Клава, невестка Марии Афанасьевны, продавщица из на­шего "Гастронома", сразу же вмешалась:

- У мамы от этазола крапивница по всему телу. Может, лучше сульфадимезин?

- Можно и сульфадимезин, - согласился Федя. - И бан­ки неплохо бы.

- От банок у меня сердце болит, - сказала старуха. - А горчичники можно?

- Конечно, конечно, - подхватил Федя. - Очень хорошо горчичники.

- А может, ей пенициллин нужен, уколы? - спросила Клава.

- Не помешает, - сказал Федя. - Сейчас я напишу, пусть сделают уколы.

Нет у него той авторитетности, с которой разговаривают обыкновенные участковые врачи. Может, правда, когда какое-нибудь серьезное заболевание, он не соглашается с тем, что ему подсказывают. Может, в таких случаях он говорит что-то определенное. У нас как-то никто всерьез не болел. Но для обычных случаев вроде гриппа он совсем не подходит - толь­ко авторитет медицины подрывает своей покладистостью.

Один дядя у меня, как я уже говорил, адмирал и живет в Ленинграде. А другой, мамин брат, Степан Игнатьевич Князюк - литейщик. Дочка его, моя двоюродная сестра Шу­рочка, - портниха, в ателье работает. Это она мне сшила джинсы, которыми я горжусь. Не те пижонские джинсы, какие теперь все носят, а настоящие, из плотного брезента. Если их поставить, они будут и без человека стоять. Такие и нужны мо­тоциклисту - ни ветер, ни дождь сквозь них не проберутся. А блестящие кнопки везде, где только можно, мне прикрепил часовщик, который работает в будочке у нас на углу. Уж он не пожалел металла.

Черную кожаную курточку с девятью замками-"молниями" и белыми витыми кожаными погончиками Федя мне привез из Австралии. Белую каску и пластмассовый щиток-забрало выдали в клубе. Перчатки-краги я купил в магазине спорттоваров. Это все не пижонство. Я однажды шел по шоссе без перчаток. И не на такой уж большой скорости - километров семьдесят-восемьдесят. По мизинцу врезал встречный майский жук. Я думал, что без пальца останусь. Честное слово, даже взвыл.

Ну и мотоцикл я купил себе уже через месяц после того, как поступил на завод. В рассрочку. Мы все покупаем мото­циклы в рассрочку. Машина зверь. "Ява-350". Мы с Вилей здо­рово с ней повозились. Поставили гоночный руль с катушеч­ным регулятором газа. Движение руки - и дроссель полно­стью открыт. Это у нас такая мода - какой бы драндулет у тебя ни был, а руль ставится гоночный, шириной восемьде­сят пять сантиметров. Совсем другой вид. И вручную отполировали камеру сгорания и каналы. С места берет девяносто километров, до того приемист.

У нас в Киеве побывал чешский инженер с завода "Ява". Когда он посмотрел наши машины - только языком поцокал и головой покачал.

- Прецезионная работа. Ювелирная техника. Можно на международной выставке показывать.

Конечно, они на заводе при массовом выпуске не могут так отполировать каждую деталь.

Я люблю свою машину. И доверяю ей.

- Для чего тебе столько яиц? - спросил я у Николая.

- Тетка просила.

Он жил с теткой.

- А как мы их довезем?

- Ничего, довезем.

Он решил купить сотню яиц. Стоило посмотреть на то, как он это делал. Николай - обычно мрачноватый парень, с ка­кой-то особой, чуть виноватой улыбкой. И все-таки все про­давщицы ему улыбаются. Всегда. Сразу. Что-то в нем такое есть. Посмотришь на него хоть раз и понимаешь: вот уж хоро­ший и надежный парень.

- А они не испортятся? - вдруг спросил Николай. - За месяц?

- Сейчас выясним.

Я уверил продавщицу, хорошенькую блондинку с телом взрослой женщины и совершенно детскими ясными глазками, что Николай построил дома инкубатор и собирается выводить цыплят, и допытывался, можно ли вывести цыплят из гастрономовских яиц. А она не знала и побежала консультиро­ваться к заведующему отделом, тот тоже не знал. В конце концов я объявил, что мы проверим это экспериментальным путем, а яйца, из которых цыплята не вывелись, возвратим в "Гастроном".

Черт его знает что! Если кто-нибудь задерживает продав­ца трепом, другие покупатели всегда нервничают и ругают­ся. Когда это делаем мы с Николаем, вдруг оказывается, что никто и никуда не спешит, все вмешиваются в разговор - сплошное веселье.

И продавщица была довольна. Ну, в этом никакого особен­ного секрета нет. Просто нужно так с ней разговаривать, что­бы она чувствовала, что ты интересуешься ею как человеком. Но уж здесь притворяться нельзя. Нужно в самом деле инте­ресоваться. Продавщица, вероятно, ощущает свой прилавок, как барьер между собой и покупателями. Так вот, весь секрет в том, чтобы она не чувствовала этого барьера.

Яйца мы покупали в "Гастрономе", который в самом на­чале Крещатика, недалеко от площади Ленинского комсомо­ла. Мы вышли из магазина, Николай нес в руке коробку хоро­шо упакованных яиц, а я - четыре пирожка с мясом, заверну­тых в сразу промаслившуюся бумагу, и вдруг мы увидели, что навстречу нам идет о н а.

И я, и Николай, и все наши ребята хорошо знаем, что зна­чит о н а. Это трудно только другим объяснить… О н а - это девушка, с которой ты хотел бы немедленно познакомиться, в которой есть какая-то особая привлекательность, что ли, ради которой оставил бы любую компанию. Эта девушка мо­жет быть даже не очень красивой, и плохо одетой, и может идти по улице с отцом или с мужем, и все равно мы сразу почему-то чувствуем, что это о н а.

У девушки, которая шла навстречу нам, была какая-то особенно броская фигура, то есть не фигура, а ноги, такие, как бывает, когда смотришь на манекен в витрине, но это не казалось противным, а, наоборот, было очень привлекательно. И румяные, с нежной и чистой кожей щеки. И волосы с двумя кудряшками на лбу, перевязанные красной газовой косынкой, свернутой, как жгут. И летние туфли без задников под ло­зунгом "ни шагу назад". И что-то такое в ней было… Ну, в об­щем, этого не объяснишь.

Мы одновременно ей улыбнулись. Она чуть-чуть улыбну­лась нам в ответ и прошла мимо. Мы посмотрели ей вслед, но она не оглянулась. Тогда мы помчались к своим мотоциклам. Они стояли на боковой улице за углом. Николай закрепил ко­робку с яйцами на багажнике. Мотоциклы рванули с места, по Костельной мы вылетели на площадь Калинина, поставили мото­циклы и снова пошли навстречу девушке.

- Здравствуйте, - сказал я. - Давно не виделись. Девушка рассмеялась и прошла мимо. Она решила, что мы ее обогнали по другой стороне.

Мы возвратились на площадь Калинина, развернулись с та­кой скоростью, что успели увидеть номера собственных мо­тоциклов, и помчались на Прорезную.

- Здравствуйте. - Я снова поздоровался с таким выра­жением, словно вижу ее впервые. - Вам тут не попадались два таких же парня, как мы? Это, знаете, наши братья. У нас в семье шестеро близнецов.

На этот рев девушка была искренне озадачена.

- Как это вам удается? - спросила она, и мне показа­лось, что голос у нее как-то удивительно подходит к внешно­сти - он был глубоким и чуть ленивым.

- Машина времени, - ответил Николай. - В наших ру­ках машина времени. Только что мы побывали в далеком ком­мунистическом будущем, затем вернулись в Древний Египет, к Нефертити, и всюду мы встречались с вами.

- Хотите посмотреть на это чудо современной техники? - вмешался я.

Честное слово, мы не сговаривались. Но вели себя мы так, словно предварительно прорепетировали эту сцену.

-Хочу, - не задумываясь, ответила девушка.

-И достаточно вам будет произнести волшебное закли­нание "врали, врем и будем врать, трижды восемь - сорок пять", как наша машина доставит вас в любую географическую точку земного шара, - заявил я, подхватывая девушку под руку. Николай подцепил ее с другой стороны, и мы подбежали к мотоциклам.

- Куда вам? - спросил Николай, усаживая девушку на седло.

Я не услышал ответа, потому что мотоцикл Николая чуть из-под него не выскочил. Я только успел крикнуть вслед:

- Яичница!

Сто яиц! По восемьдесят копеек десяток! Порадует Ни­колай свою тетку!

Воскресенье. Если лежать не двигаясь, совсем не больно. Но когда я поворачиваюсь, нога ноет так, что выть хочется. Хорошо, что это случилось в субботу. Отлежусь сегодня, а завтра пойду на завод. Щиколотка распухла, и появился си­няк. Как говорили в нашем классе - гематома. Школьный врач - старая и серьезная Розалия Бенедиктовна - никогда не говорила, что Ромке в драке поставили фонарь под глазом, а всегда выражалась научно - "гематому". По этому слову можно узнать любого выпускника нашей школы.

Болит нога. Но я хорошо отделался. Могло быть намного хуже.

Я долго раздумывал, что сказать маме. И ничего лучше не придумал, как сообщить, что я свалился с лестницы. Главное, она поверила и потребовала, чтоб я "дыхнул".

- Ну что вы, мама, совсем как регулировщик водителю, который проехал на красный свет, - сделал я обиженное лицо.

- Почему я за всю жизнь, - спрашивала мама, - ни ра­зу с лестницы не падала?

Я тоже никогда не падал с лестницы. Но ведь возможен такой случай?

В самом деле я полетел. И теперь понимаю, что значит состояние невесомости. В кабине космического корабля.