Весёлый Роман - Владимир Киселев 13 стр.

- Нужно сделать лабиринтный сальник вдвое тоньше и по­ставить дополнительный из резины, - сказал я. - Повысится разрежение кривошипной камеры.

- Ты бы лучше выточил из стали гайку, которая крепит глушитель, - заметил Николай. - Алюминиевые ломаются.

- Пора бы и нагар удалить, - потребовал я, рассматривая разобранные детали двигателя.

- И кольца нужно поменять, - подхватил Николай. - Мно­го масла льешь. Они совсем закоксовались…

- Борис Осипович Гопник, - оттянул Виля вбок свою бо­родку, - рассказывал, что знаменитый древнегреческий скульп­тор Поликтет проделал такой эксперимент. Он начал высекать из мрамора две одинаковые скульптуры. Одну из них он исправ­лял по указанию каждого, кто заходил в его мастерскую. По­нимаете, что у него получилось?

- А кто такой этот Гопник? - заинтересовался Николай.

- Пассажир. Я его возил вчера в Борисполь. В аэропорт.

- Историк?

- Нет, спортивный журналист. Выглядит не старше меня. А говорит - уже полста. Дочка замужем. Говорит - никогда не пил, не курил. Поэтому сохранился. И тут же пригласил вы­пить. У меня из-за него план вчера погорел.

- Почему?

- Разговаривали. У него своя теория. Вот вы считаете, что все в природе целесообразно?

- В общем, конечно, - осторожно сказал Николай.

- А он говорит, что это нам только кажется. Факты лежат на поверхности и стали для нас слишком привычными. Поэтому все понятно: рыбы имеют обтекаемую форму, чтоб лучше дви­гаться в воде. Одуванчику нужны эти парашутики-летучки, чтоб расширить свое, так сказать, жизненное пространство. И фото­синтез, и нервная система, и движения животных за счет со­кращения мышц кажутся нам понятными и целесообразными. А почему, спрашивает Гопник, природа не пошла по пути таких выгодных приспособлений, как колесо или радиосвязь?

- И почему же? - страшно заинтересовался Николай.

- Гопник говорит, что эволюция не прямой процесс, что многое зависело от случайностей, от действия наследственно­сти и изменчивости, от естественного отбора и мутаций. Но по­том начинает казаться, что все происходило по строгой схеме.

- А в истории? - спросил я. - Тоже так?

- До истории мы с ним не добрались, - разочарованно ответил Виля. - Он и так чуть на самолет не опоздал.

"А как в жизни отдельного человека? - думал я. - Тоже действие случайностей, наследственности и изменчивости?.. А по­том все кажется последовательным и целесообразным?"

Недавно я слушал лекцию, специально посвященную второ­му закону термодинамики. Лектор говорил, что все естествен­ные процессы идут в направлении нарастания беспорядка, или, иначе, энтропии. Но жизнь - это непрерывная борьба с общей тенденцией к дезорганизации, хаосу, борьба за негэнтропию си­стемы - за пищу, информацию, счастье.

И должно быть, каждый человек в этой борьбе с энтропией стремится к постоянству и равновесию. Отбрасывая случайно­сти, сопротивляясь им.

В соседней квартире распирали стены "очи черные, очи стра­стные". Там жил радиолюбитель девятиклассник Сережка Сва­тов, сын нашего главного технолога. Я однажды был у Сережки. Самодельный магнитофон, построенный, по-моему, на базе электрического полотера и трехколесного велосипеда, Сережка соединил с десятком динамиков, растыканных по всем углам. К своему сооружению он пристроил самодельный пружинный ревербератор. Эта штука обеспечивает послезвучание, музыка в комнате гремит, как орган в соборе. И Сережка, по-видимому, совсем не собирался держать в тайне от соседей звуковые пре­имущества своего сооружения.

Вера плакала под эту музыку. А я не могу, когда она пла­чет. Когда просто так стоит против меня, ничего не говорит и не всхлипывает, и даже лицо ее не меняет выражения, а из глаз текут слезы. К тому же она подкрашивает ресницы, и я боюсь, что краска попадет ей в глаза.

- Ну хорошо, - говорю я. - Ну не надо. Пусть все будет, как было. Пусть все будет, как ты хочешь.

Слезы текут по-прежнему, но Вера говорит так, словно не плачет. Спокойно. Тихо. Сосредоточенно:

- Я не могу без тебя. Я не умру. Буду жить по-прежнему. Но для меня все кончится.

- Тогда давай сделаем так, как я предлагаю! - почти кри­чу я. - Оставь мужа! Будем жить вместе! Как люди! Не тай­ком!

- Но зачем ты мне это говоришь? - Слезы вдруг у Веры высохли, и лицо ее сразу удивительно похорошело. - Семь лет разницы. Что скажут твои родители? А ребенок?

- Тогда не нужно было мне так сближаться с Виктором.

- Мы бы иначе не могли так часто видеться.

Это, конечно, правда. Все произошло само собой. Я не мог бы с ней так часто видеться, если бы вокруг не знали, что я дружу с ее мужем, Виктором. С Виктором, а не с ней.

Но я не могу дружить с Виктором. Это прекрасный парень. Он в тысячу раз лучше меня. Я вообще не понимаю, как может Вера любить кого-нибудь, кроме него. Я этого не понимаю, но никогда не говорил с ней об этом. Виктор у нас запретная тема.

Он ко мне очень хорошо относится. Уважает меня. Он в кур­се всех моих дел. Кроме этого. Ему даже в голову не прихо­дит, что его могут так подло обманывать. Он нормальный че­ловек. Как все. Это мы с ней ненормальные.

- Ну хорошо, - говорю я. - Нам пора. Нас ждут ребята. Виктор уехал в командировку в Москву. Перед отъездом он поручил мне позаботиться о Вере, чтоб она тут не скучала.

- Я с ней никак не могу в музей выбраться, - доверитель­но сказал он мне. - Представляешь, любой приезжий лучше знаком с киевскими музеями, чем мы. Даже неловко как-то.

И вот сегодня мы собираемся в музей. Я с Верой, Николай с Леной и Виля со своей новой девочкой Тамарой. У Вили каж­дый раз новая девочка. Ни с одной не встречается больше месяца. Как это ему удается - не понимаю. И в самом деле, как можно человеку, которому говорил, что любишь, которого це­ловал, вдруг сказать: "А теперь расстанемся". Это совершенно невозможно. Я пробовал. Но, может быть, это его оставляют?..

Виля утверждал, что лучший способ закадрить девочку - поговорить с ней на философские темы. Ничем в мире девочки так не интересуются, как вопросом о ценностной ориентации и социальной справедливости. Может, только последние моды вызывают не меньший интерес. А разговор об отчуждении - все девочки чувствуют себя отчужденными - вне всякой кон­куренции.

- Послушай, - сказал я. - Как же с точки зрения этой самой твоей нравственности? Когда муж изменяет жене? Или жена мужу?..

- Очень просто. Нравственность запрещает это. Всякая. А особенно коммунистическая.

~ У тебя, выходит, две нравственности: одна для себя, а другая для всех остальных?

- Это ты брось, - обиделся Виля. - Я с женатыми, то есть с замужними, никогда не встречаюсь. И моложе восемнадца­ти - то же самое. А так мы на равных.

- Не на равных. Ведь ты ей что-то обещаешь. Ну если не жениться, то хоть быть верным.

- Никогда. В этом вся штука. Полная честность. С первого знакомства предупреждаю: не женюсь. Буду встречаться, на­значать свидания, а потом перестану. Может, даже без дипло­матических переговоров. Спонтанно. Но все дело в том, что ни одна не верит. Им кажется, что это я прежде так делал, с другими, а теперь все будет иначе.

- А если бы тебе девочка сказала: "Будем встречаться, но замуж я за тебя не выйду ни в какую погоду. И в любой день могу сказать тебе - будь здоров". Как бы ты это принял?

- Считал бы ее первоклассной девахой. Может, именно на такой и постарался б жениться.

В общем, Виля - прямая противоположность Николаю, ко­торый сразу же женился на Лене.

Эта свадьба наделала много шума в Киеве. Я, наверное, ни­когда не видел столько улыбающихся лиц, как в те минуты, ког­да мы проезжали по улицам. Наибольшее впечатление производил эскорт. Одиннадцать мотоциклистов из нашего клуба, все на красных "Явах", все в черных кожаных куртках и белых касках, двигались ровным треугольником перед черным ЗИЛом - такси, в котором сидели Лена с Николаем и родите­ли Лены. А над автомашиной мы прикрепили большой плакат, написанный белыми буквами по красной фанере: "Мы из загса!"

Завидев нас издали, регулировщики вытягивались в струнку и отдавали честь, а уже затем, рассмотрев плакат, во весь рот улыбались и давали зеленый свет.

На свадьбе танцевали самые модные танцы вперемежку с гопаком. "Скакопляс", как, по словам Вили, писал царь Петр Первый в каком-то своем указе, захватил всех присутствующих. Я уверен, что гопак еще завоюет мир. Темп у него почище, чем у этих модных танцев, музыка повеселей, а плясать вприсядку, как и в современных танцах, нужно с хорошим запасом сил и с порядочной физической подготовкой.

Были, правда, на свадьбе и недовольные. Из-за выпивки. Мы готовились к кроссу и "режимили". Да и вообще, когда ты приехал на мотоцикле, не выпьешь. Такая уж у нас несчастная судьба.

Ну а на свадьбе были, понятное дело, друзья Лены. Из кон­серватории. Им, конечно, было неприятно закладывать без нас. В общем, они все равно набрались и кричали "горько" Нико­лаю, который из солидарности с нами пил одну минеральную воду.

Запомнился мне Николай в тот день - высокий, красивый, с такой улыбкой, что все отдашь, а рядом Лена, длинноногая, смешливая, с завитками на лбу. В загсе она была с такой похо­жей на занавеску штукой на голове - фатой. Но дома Лена фа­ту сняла и, к огорчению родителей, сменила свое белое, так называемое "подвенечное" платье на нарядное красное.

- Чтоб не отличаться, - сказала она.

- Сбацаем? - обратилась ко мне Лена, когда маг выбро­сил очередной "поп".

"Сбацать поп" - это такое же выражение, как "набить мор­ду". Нельзя "набить лицо" или "станцевать поп".

И мы сбацали…

…Мы гордимся тем, что никогда не опаздываем. Когда уж договариваемся с ребятами, то всегда встречаемся ровно в на­значенное время. Правда, есть у нас такое выражение: "Амор­тизация плюс - минус три минуты". Но мы не опаздываем да­же и на минуту.

В девятнадцать ноль-ноль перед музеем остановились три мотоцикла. Вера и Лена познакомились с Вилиной Тамарой. Она на полголовы выше Вили. Ну и растут же теперь девушки. Типичная баскетболистка. А по специальности - киноопе­ратор.

Ребята обрадовались Вере. Они ее любят и считают "своим парнем". Интересно, догадываются они о наших с ней отноше­ниях? Думаю, нет. Я бы на их месте никогда не догадался. Это слишком неправдоподобно. Хотя, с другой стороны… Мы как-то выпили в день рождения Николая. И меня все время тянуло поговорить о Вере. То есть я ничего такого не собирался рас­сказывать, а просто хотелось называть ее имя, вспомнить о том, что я вчера с ней и Виктором был на Днепре и катался на глиссере. Николай навалился на стол и, не глядя на меня, сказал:

- Не запутайся, Рома…

А я к тому времени уже давно запутался.

На двери музея мы прочли: "Пятница - выходной день". Не повезло. Мы решили осмотреть здание хоть снаружи. С бо­ков и сзади дом был окружен забором в полтора человеческих роста. А калитка в заборе была закрыта изнутри. Я посмотрел на Веру, подпрыгнул, ухватился за верх забора, подтянулся. Ни­колай подставил плечо, я перелез через забор и отодвинул за­движку.

Мы вошли во двор и стали осматривать здание. Ничего осо­бенного. Старый дом. Особняк с колоннами. Виля сказал, что это русский ампир, и только было хотел, с одной стороны, про­светить нас, а с другой - показать, как много он знает об этом самом ампире, как вдруг неизвестно откуда, откуда-то из-за дома появилась еще нестарая плотная женщина с растрепанны­ми, словно после сна, волосами.

- Как вы сюда прошли? - закричала она визгливо. - Здесь закрыто! Сюда нельзя! Здесь охраняется законом!

- А мы посмотрим и уйдем, - флегматично ответил Ни­колай.

- Вы через забор перелезли. Я вам покажу, через забор! - У женщины даже лицо перекосилось, и она позвала: - Рекс, Рекс!

И тут из будки неторопливо вылезла огромная овчарка. Я таких видел только в кино, в фильмах о пограничниках. Серая, холеная, с гладкой, блестящей шерстью. Она на минутку оста­новилась и раскрыла пасть. Ну, знаете… По количеству зубов и их величине она, по-моему, могла бы посоревноваться с лю­бым крокодилом. Если бы не девушки, я, конечно, немедленно бросился бы к забору, и, черт с ними, с моими джинсами, кото­рые этот Рекс, уж наверное, превратил бы в лохмотья. Но тут ничего не оставалось делать. Мы замерли. На лице у меня - я почувствовал - застыла какая-то идиотская усмешка. Это я пытался улыбнуться.

Рекс помчался прямо на меня. Он оттолкнулся задними ла­пами, передними уперся мне в плечи - а я все улыбался - и стал облизывать мне лицо и вилять хвостом. Вера захохотала.

- Рекс, Рекс, - говорил я, совершение огорошенный.- Хо­рошая собака! Какая хорошая собака!..

А Рекс прыгал вокруг нас, норовил слизать пудру с Вериного носа. Этот здоровенный пес резвился, как щенок. Наверно, он соскучился по людям в своей будке.

Тетка, которая натравила на нас Рекса, совсем оторопела и обеспокоенно поглядывала по сторонам.

- Вот мы и познакомились с Рексом, - сказал Николай.- Пошли, ребята.

Мы пошли к калитке, но Рекс, по-прежнему прыгая и резвясь вокруг нас, устремился за нами.

- Рекс, назад! Рекс, назад! - кричала тетка.

- А ведь у меня в сумке колбаса, - вдруг обрадовалась Вилина Тамара. Она открыла свою большую сумку, вынула це­лое кольцо сухой колбасы, отломила кусок и бросила Рексу, затем отломила еще кусок и дала его Виле. И мы увидели, как Виля и Рекс наперегонки поглощают свою добычу.

- С большим подъемом встретили трудящиеся, - сказал Виля.

Рекс вышел с нами за калитку и пошел по улице.

- Куда вы уводите собаку? - закричала тетка. - Оставьте в покое, собаку!

Вдруг она изо всех сил засвистела в милицейский свисток.

Тот, кто скажет, что в нашем городе плохо работает милиция,- просто соврет. На ее сигнал немедленно из-за угла появился милиционер и, придерживая рукой кобуру с пистолетом, за­спешил к нам.

- Что тут такое? - спросил он строго.

- Хулиганы, - сказала тетка. - Музейную собаку уводят. Милиционер подошел к Рексу поближе, но Рекс разинул пасть и так зарычал, что я снова подумал про себя, как здорово, что этот пес признал в нас друзей.

- Что значит уводят? - обратился милиционер к тетке.- Заберите свою собаку.

- Пойдем, Рекс, пойдем, умница, - елейным голосом нача­ла тетка, но Рекс, задрав морду вверх, так рявкнул на нее, что она отскочила в сторону. Видимо, пес не питал нежных чувств к этой крикливой женщине.

- Чья же это собака? - спросил милиционер.

- Неизвестно, - серьезно ответила Вера. - Раньше Рекс был у этой женщины. А теперь решил переменить место работы. И не предупредил о своем уходе за две недели.

- Отведите его назад, - взмолилась тетка. - Я ж его те­перь не загоню, а тут машины ездят. Не дай бог, что случится.

- Пойдем, Рекс, - сказал я и повел пса к калитке. Он по­шел за мной, помахивая хвостом.

- Вы, пожалуйста, войдите во двор, а потом быстренько выйдите, чтоб он снова не выскочил, - просила тетка.

Она вспомнила, что есть такое слово "пожалуйста".

Мы хорошо попрощались с собакой. Ома снова облизала мне все лицо, потом я вышел за калитку, тетка задвинула задвижку, а Рекс обиженно забасил: "Гуф-гуф". Жалко собаку. Плохо ей, наверное, тут живется. Скучно.

- Поедемте к нам, - предложила Лена. - Посидим, музы­ку послушаем.

Я посмотрел на Веру. Она кивнула.

- Что ж, поедем,-согласился я.

На повороте Вера чуть плотнее прижалась ко мне и сказала:

- Посмотрим, как другие живут. Те, у кого все лучше, чем у нас, получилось.

Мы выехали на улицу Кирова.

- Притормози, - вдруг попросила Вера.

Я затормозил и опустил ноги, удерживая мотоцикл. Вера оглянулась.

- Посмотри,-сказала она мне.

На мостовой перед продовольственным магазином стояла те­лега, нагруженная проволочными контейнерами с такими тре­угольными бумажными пакетами. В них молоко перевозят. Ред­ко теперь увидишь лошадей в городе. Они совсем вывелись. И рядом с лошадьми стояла старушка в черном, с трясущейся головой. Она время от времени стыдливо оглядывалась - не смотрит ли кто, чем она занимается. Из черной клеенчатой сумки она доставала по кусочку сахар и с ладони кормила им лошадей.

Что она при этом чувствовала? О чем вспоминала?

"А ведь когда-нибудь, - подумал я, - и Вера увидит у тро­туара старый мотоцикл. Она незаметно достанет из сумки носо­вой платок, смочит его полировальной водой, потрет красную матовую поверхность, и засверкает, засветится яркий пятачок".

- Поедем? - спросил я.

- Поедем, - согласилась Вера.

Мы догнали Вилю с Тамарой. Они съехали к кромке тротуа­ра и махали нам. Рядом с ними уже были Николай с Леной.

Виля поймал гвоздь. В переднее колесо. Это нужно уметь. На скорости переднее колесо приподнимается и отбрасывает назад все, что попадет. А для защиты заднего колеса мы по­ставили на свои мотоциклы фартуки из листовой резины. Вот почему мы, как правило, не знаем проколов.

Я думал, что наш талмудист оторвет себе бороду.

- Что ты там толковал про закон Гаусса? - свирепо набро­сился он на Николая. - Хорош закон!

- При чем тут Гаусс? - удивился Николай.

- При том! Он, гад, оправдывает глупые случайности.

- Случайности не бывают глупыми. Только мы.

У Лены была большая квартира. Я ду­маю, не меньше четырех комнат. В той, куда мы вошли, стратегически важный пункт у стены занимала непонятная штука. Она была похожа или на большой телевизор-комбайн, или на маленький клозет, обши­тый полированным деревом. "Бар", - ска­зала Лена.

Рядом с баром на стене висела един­ственная в этой комнате картина - репро­дукция в узкой металлической раме под стеклом. Я подошел поближе, чтобы рас­смотреть, что там изображено. Внизу вода. Без берегов, без конца и края. Но не море. Как-то так это нарисовано, что понимаешь тут не очень глубоко. Может, потому, что из воды торчат длинные тонкие сваи. На них мост без перил, он уходит вдаль, в бесконечность. А на мосту - люди. Густой, заполнивший весь мост поток в одном направлении, от нас туда, вдаль. Дождь. Многие с зонтиками.

Те, кто у края, срываются вниз. Некоторые в воде. Тонут. Один только что упал. Он еще в воздухе. Ещё кто-то повис, ухватился рукой за край. Никто не дойдет до конца. Все сорвутся. Куда они идут? И что там, вдали, куда ведет мост на высоких, тонких, должно быть, подгнивших в воде деревянных сваях?

- Что это? - спросил я у Лены.

- "Мост", - ответила она. - Линке. Польский художник.

Линке. Никогда не слышал такой фамилии. Не хотел бы я жить в доме, где перед глазами всегда торчит эта картина.

С отцом Лены - Анатолием Петровичем - я чувствовал себя как-то неуверенно. Он ученый. Член-корреспондент Украинской академии. Заведует кафедрой в университете. По истории. Я, по-моему, не из очень робких, но при нем разговаривал раз в десять медленней, чем обычно. Обдумывал каждое слово.

А Виля с ним трепался запросто. На равных. Анатолий Пет­рович - цитату, и Виля - цитату. Они только что не хлопали друг друга по плечу и смотрели один на другого восхищенными глазами.

- У Бернарда Шоу, - сказал Анатолий Петрович, - я вычи­тал однажды такие слова: "Глядя в прошлое, обнажите головы. Глядя в будущее, засучите рукава". Это он обращался к вашему поколению.