Весёлый Роман - Владимир Киселев 27 стр.

Посіяла огірочки
В лузі над водою.
Сама буду поливати.
Дрібною сльозою.
Ростіть, ростіть, огірочки -
Чотири листочки.
Не бачила миленького
Чотири годочки.
Тільки тоді побачила,
Як череду гнала,
Не сказала "Добрий вечір",
Бо мати стояла.

Вот так. Четыре года не виделась девушка со своим ми­лым. И наконец встретилась на улице, когда гнала домой коров. Садилось за селом солнце, пахло пылью и дымом - в садах собирали в кучи листья и поджигали. И все-таки девушка не сказала ему даже "добрый вечер", потому что у калитки стояла мать.

Есть такое украинское слово - цнотливість. Черт его зна­ет, как это сказать по-русски. Целомудрие, что ли. Но это не просто целомудрие. Это когда не видятся четыре года и не говорят "добрый вечер", потому что у калитки стоит мать.

Вот уж кто меня по-настоящему "праздновал" в этом селе - это местные пацаны. В мотоциклах они разбираются так, словно сами их конструируют. Вот уж кто по-настоящему оценил крас­ную мою таратаечку. Село Залесье еще даст нашей стране хо­роших мотогонщиков.

Двенадцатилетний Сергейка - первый ученик и разбойник, каких мало, тринадцатилетний Мишка, который у него в полном подчинении, хотя он на две головы выше Сергейки и толще его в два раза, Олег, который заикается и, несмотря на это, трещит без умолку, и еще несколько живых и быстрых пацанов не от­ходили от меня ни на шаг. Проживи я в этом селе десять лет, и то не узнал бы я так много о местах, где ловятся щуки, и о характере местных собак, как от этих ребят. Мы с ними прове­ли целый день, а потом - уж так сложились обстоятельства - всю ночь.

Пацаны мне рассказали о великих людях села. Прежде всего о кузнеце. Кузнец Павел Иванович Филимоненко, по их словам, мог бы сделать в своей кузнице самолет, если б только захо­тел. А электротрактор он сделал запросто. Мы ходили смот­реть этот трактор. Он собран на базе старой, списанной "Бела­руси". Мотор крутит два генератора. На полуосях задних колес два электродвигателя. Нет карданного вала, нет дифференциа­ла, только переключатель вращения электродвигателей - у не­го стоят сериесные электромоторы, и поэтому можно сразу переключаться на задний ход. Вот и все управление.

Действительно, с ума сойдешь. Пожилой, худощавый, болез­ненный кузнец показал мне - у него в подшипниках по два-три шарика из фторопласта. Сам делал. Шарики наносят на беговые дорожки тончайший слой пластмассы. Эта синтетика скользкая, как мыло. Не нужно никакой другой смазки. Промышленность еще не выпускает подшипников с фторопластовыми шариками, а в тракторе Павла Ивановича из Залесья они уже есть.

- Что с вашим кузнецом? - спросил я у пацанов. - Чем он болен?

- Он ведро воды выпил, - сказал Мишка, - Моя мама ви­дела. Павел Иванович приехали в поле - на тракторе пускач поломался, они починили, а потом взяли полное ведро воды и выпили. И сразу упали без всякого сознания.

- Это сахарная болезнь, - вмешался Сергейка. - Ему нельзя ни сахара, ни меда. Вместо сахара Павлу Ивановичу три раза в день уколы делают. Если пропустить хоть раз, умереть можно.

Я решил, что обязательно расспрошу у Феди об этой болез­ни, нельзя ли ее вылечить.

Затем пацаны рассказали мне о зоотехнике Иване Иванови­че Марченко. Он придумал кормить скот проросшей кукурузой. Он засыпает кукурузу в желоба и дает прорасти так, что получаются ростки длиной в несколько сантиметров. Скотина стала сильно прибавлять в весе. К нему со всей области приез­жают - перенимают опыт.

Среди великих людей села был и Людин отец, Илья Горде­евич, который посадил сад каким-то особенным, "пальметтным" способом, Люда, награжденная медалью "За отвагу на пожа­ре", и даже кладовщик Александр Александрович Матвейчук, о котором говорили, что он торговал "пальметтными" яблоками, деньги клал в карман, но ни разу не попался. О кладовщике ре­бята рассказывали со здоровым чувством брезгливого восхи­щения.

- Как же он это делает? - спросил я у Сергейки о кладов­щике.

Сергейка рассказал, что яблоки в ящиках свозят сначала в "комору" - кладовую, а потом уже забирают оттуда. У Матвейчука в "коморе" было специально припасено сено, которым он укрывал ящики с самыми лучшими яблоками, а потом уже он их оттуда вывозил, только не к себе во двор, а куда-то в соседнее село, откуда через третьи руки они попадали на рынок.

Я осмотрел "комору". Старый длинный сарай с дверью, за­вешенной двумя железными полосами и с двумя замками, в которые вкладываются бумажки. Если бумажки прорваны, зна­чит, кто-то ковырял замок.

- Послушай, Сергейка, - сказал я. - Есть совершенно сек­ретное дело. Ты военную тайну умеешь хранить?

- Умею, - ответил Сергейка с той решительностью, какая свидетельствовала, что такой парень не выдаст тайны даже под пытками.

- Понятно. А в кладовой вашей, в "коморе", ты был хоть раз?

- Бывал. И не раз.

- Там с чердака можно вниз спуститься?

- Можно. Там наверху макуха лежит. Там еще лестница такая стоит, чтоб подниматься.

- А человек двадцать надежных пацанов ты можешь со­брать? Для тайной операции "икс"?

- Двадцать? - задумался Сергейка. - Двадцать не набе­рется. - Он стал перечислять имена, загибая пальцы. - Шест­надцать выходит. Может, девочек добавить?

- Нет, девочек не нужно.

Я рассказал Сергейке о своем плане. Лучшего помощника я бы не смог найти, сколько б ни искал. Ребята были собраны, Сергейка провел соответствующий инструктаж и даже трени­ровку. Договорились собраться в двенадцать часов ночи. Чтоб никто не проспал, каждый должен был привязать к пальцу но­ги нитку, протянутую за окно. Сергейка и Мишка взялись про­бежать по селу и подергать за все нитки. Мне пришлось отдать Сергейке свои часы и тоже привязать нитку к пальцу на ноге.

Наладить отношения с собакой взялся восьмилетний пацан, мой тезка, которого звали Ромась, - черноглазое существо, на­столько восторженное, что каждую фразу Ромась начинал сло­вом "невзапно". "Невзапно" в руках у него оказалось чуть не целое кольцо домашней колбасы, от которой так аппетитно за­пахло чесноком и тмином, что у всех потекли слюнки.

- Это все одному Рябку? - удивился Мишка. - Обожрет­ся. Отломи мне кусок.

- Бог подаст, - ответил Ромась. - Колбаса не для нас.

В общем, Рябко променял на колбасу свою честь и совесть. Он не залаял. Я стал под "коморой", Сергейка забрался мне на плечи, потом я подхватил руками его босые пятки, он выпря­мился, уцепился за слуховое оконце на чердаке и исчез. Затем появились его голова и руки. Шепотом он отдал распоряжение:

- Следующего.

Следующего он подхватывал за руки и втаскивал в оконце. Так я спровадил одного за другим шесть пацанов. Больше всего я боялся, что они уронят вниз ящики с яблоками, когда будут тащить их из "коморы" на чердак. Но ребята справились со сво­им заданием. Они спустили с чердака два ящика на заранее при­пасенной веревке.

- Больше там нету, - сообщил Сергейка. - Видать, кла­довщик успел уже забрать остальные.

Стараясь не шуметь, прячась в тени деревьев, мы потащили яблоки по улице. И пошла работа.

Утром все село сбежалось к усадьбе Матвейчука. Давненько я не видел одновременно столько смеющихся лиц. У Матвейчу­ка за плетнем росло два высоких тополя. И все ветки на обоих этих тополях были усеяны краснобокими яблоками.

- Мичуринский сорт, - со смехом хлопал себя по голени­щам сапог какой-то колхозник в зеленой велюровой шляпе. - Вот так урожай у Матвейчука!..

Нам пришлось чуть ли не целую ночь поработать, чтоб вы­растить этот урожай. Решающим, так сказать, фактором оказа­лась организация труда. На заранее приготовленные суровые нитки навязывались петельки, в которые затягивались яблоч­ные корешки. Затем этакая гирлянда из яблок подавалась на дерево и укреплялась на ветках. Дело было организовано, как на конвейере, и могло послужить еще одним примером того, что конвейеризация - передовой метод производства.

Матвейчук и его семья не показывались. Сидели дома, за­двинув занавески на окнах. Илья Гордеевич подошел к усадьбе, посмеялся, покачал головой и вдруг ткнул меня кулаком в бок, подмигнул:

- Так ты, говоришь, не корреспондент?

- Нет. Простой трудящийся.

- Брось, брось. Теперь я знаю, откуда ты корреспондент. Из "Перца". Такое выдумать!

- А при чем здесь я?

- Знаем при чем. И все мне теперь понятно. Только одно непонятно - как это за одну ночь можно было сделать? Ведь тут на неделю работы.

Мы живем в трехмерном мире. Все, что мы видим вокруг себя, мы воспринимаем в трех измерениях - вдоль, поперек и вверх. Колхозный сад, в который повел нас с Людой Илья Гордеевич, имел только два измерения - вдоль и вверх. По­перек - отсутствовало. Деревья были плоскими, как листы гербария, какой мы готовили в школе на уроках ботаники. Яблони посадили длинными рядами, а ветви закрепили на шпа­лерах - проволоках, натянутых между столбами.

Илья Гордеевич показывал: "пепин шафранный", "славянка", "кальвиль снежный".

- А зачем их так растягивать?

- Есть свой расчет. Сад у нас молодой. Если бы его поса­дить по-обычному, он начал бы плодоносить на десятый год. А пальметта плодоносит на четвертый. Это первое. А второе - так легче с уборкой. Деревья ниже, ветки растянуты. А глав­ное - урожай большой.

Эта полесская бедная земля, о которой, по словам Ильи Гордеевича, была сложена поговорка: "Лісу - хоч бийся, во­ди - хоч мийся, а хліба - хоч плач" , - хорошо родила яблоки.

- Так и хозяйнуем, - сказал Илья Гордеевич. - Льновод­ство, садоводство, птицеводство.

Садоводство мне понравилось, но вот птицеводство…

Я еще прежде спросил у Оксаны Митрофановны как у спе­циалиста, почему от Киева до Залесья во всех селах держат только леггорнов.

- А где вы их видели? - удивилась Оксана Митрофановна.

- Да везде. Вот хоть и у вас.

- Это не леггорны. Леггорны другие. Эта порода называет­ся "русские белые".

Я подумал, что "русскими белыми" в гражданскую войну на­зывали совсем другую породу.

- А откуда же взялось столько "русских белых"?

- Колхозы разводят. А люди берут цыплят в инкубаторах, яйца под наседок подкладывают. Выгодно. Несутся хорошо. По­этому другие породы и перевелись.

Мы с Ильей Гордеевичем и Людой зашли на птицеферму. Крупная организация. Пятнадцать тысяч кур, которых обслу­живают пять птичниц. Работы хватает. Кормят этих тварей как в санатории - четыре раза в день. Яиц они несут по сто восемь­десят девять штук в год на каждую курицу. Все яйца нужно собрать, за всеми курами нужно убрать, к тому ж у них быва­ют их сложные куриные болезни, и поэтому их нужно лечить и ублажать. Цыплят кормят крутыми яйцами, творогом, крупами, дают им антибиотики и рыбий жир.

Шумно на этой птицеферме. И очень воняет. В общем, у нас в литейном как-то тише и прохладней.

Возле птицефермы мы встретили председателя колхоза Ки­рилла Ивановича Филимоненко - младшего брата колхозного кузнеца. Он был совсем непохож на брата - толстый, подвиж­ный, веселый дяденька. Председатель подмигнул Люде, поздо­ровался с Ильей Гордеевичем, пожал мне руку, сказал:

- Слышал, слышал, как на вербе груши растут, - и радо­стно сообщил Илье Гордеевичу: - Отказали. Говорят, никому не нужны эти рекламные трюки.

- Я ж предупреждал, - с достоинством отозвался Илья Гордеевич.

Председатель махнул рукой и, не прощаясь, часто и тороп­ливо перебирая ногами, покатился на ферму.

Мы пошли домой. По дороге Илья Гордеевич рассказал, что колхоз имеет свой консервный завод. Овощные консервы и маринованные грибы получаются очень хорошие. Получше, чем на иных государственных заводах. Вот председатель и придумал заказать в Чернигове, в типографии яркие цветные наклейки на консервные банки с такой надписью: "Колхоз имени XVIII партсъезда села Залесье всем своим достоянием отвечает за ка­чество этих консервов".

Илья Гордеевич смущенно покашлял.

- Тут до вас милиционер…

- Какой милиционер?

- Да Михайло. Здешний.

- А где он?

- В холодке. Под грушей вас дожидается.

Люда как-то напряглась и с опаской посмотрела на отца. Яблоки, выросшие в одну ночь на тополе, по-видимому, уже заинтересовали местную милицию. Во всяком случае, я других грехов за собой не чувствовал. А может, это по поводу плака­та, появившегося на колхозном коровнике? У входа? Доярка Анна Голобуская, которую Люда спасла во время пожара, оказывается, иногда доливала воду в молоко. И пацаны - еще до моего приезда - повесили у входа в коровник плакат: "Не­ма надою - доллєм водою" . На него никто не обратил вни­мания, но вот приехало какое-то районное начальство, которое внимательно читает все плакаты, и устроило скандал. Все счита­ют, что и это моих рук дело. Теперь еще долго со всеми сель­скими происшествиями будут связывать мое имя.

- Сейчас выйду, - сказал я неохотно.

Под грушей на лавочке сидел немолодой старшина в парад­ной, отглаженной форме, свежевыбритый и даже напудренный. Казалось, весь сад благоухал "Шипром". Старшина вскочил, на­дел фуражку и поднес ладонь к козырьку.

- Старшина Аксенов. Он подал мне руку.

- Здравствуйте, - ответил я настороженно.

- Присаживайтесь. - Старшина снова снял фуражку. - Мне, понятное дело, известно, для какой цели вы сюда приеха­ли. И, как говорится, бессовестно отрывать вас от ваших дел. Только нуждаюсь я в небольшой консультации.

Я молчал, ожидая, что последует дальше. Старшина тоже помолчал, но так и не дождавшись моего вопроса, сказал:

- ИЖ у меня. Только никак не могу отрегулировать реле обратного тока. Как результат - аккумулятор разряжается. В авторемонтные мастерские обращался, и с механиком спиртзавода, с самим товарищем Махиней советовался, и даже на курсы повышения водителей ездил. К преподавателям. Говорят, транзистор может помочь. Я добыл этот транзистор. Только куда его поставить и как, никто не знает.

Я вспомнил, как однажды Виля зашел в магазин, в отдел ра­диотоваров, и потребовал у продавщицы: "Насыпьте мне на трешку полупроводников".

- Какой же транзистор вы достали?

Милиционер вынул из-за подкладки фуражки полупроводни­ковый диод. Я осмотрел его.

- Сойдет, - сказал я. - Паяльник у вас найдется?

- Так точно! - отчеканил старшина Аксенов.

- Тащите его сюда. А где ваш пегас?

- Вы его видели? Это правильно - пегий он у меня. Сей­час пригоню.

Я заменил реле обратного тока диодом и заодно отрегули­ровал карбюратор.

Старшина Аксенов достал из-под седла бутылку арабского рома "Негро" с негритянкой на наклейке и русской надписью.

- Это вам за труды.

- Ну и ну! - восхищенно покрутил головой Илья Горде­евич. - Выходит, что Михайло не только брать, но и давать умеет.

Сергейка до сих пор щеголял в моих часах.

- Который час? - спросил я у Люды.

- Шесть. Или половина седьмого. Кувшинки закрываются.

- А они что, всегда в одно время спать ложатся?

- Всегда. И не только они. Все цветы.

- И одуванчики?

Что-то другие названия цветов мне не приходили в го­лову.

- Одуванчики закрываются в два часа дня. А просыпаются в пять утра. Как птичницы.

- А эти? - Я показал на куст, который рос на берегу.

- Это шиповник. Он ложится спать в восемь вечера. Не ве­ришь?

- Верю.

У них тут были свои часы. Цветочные. И время свое они, как цветы, измеряли часами и днями, а не секундами и ми­нутами.

Мы шли по лугу вдоль опушки леса. На лугу паслось с деся­ток коров. За ними, как пастухи, ходили два аиста.

- Эти аисты - дрессированные, что ли?

- Почти дрессированные. Лягушки прячутся от них под кочки. А коровы, когда ступают, вспугивают лягушек, лягушки подпрыгивают, и птицы их подхватывают.

На опушке мы увидели сосну, которую Люда так хотела мне показать. Интересная сосна. Может, не настолько, чтоб экскур­сии к ней устраивать, но все равно любопытно.

- А почему она на ногах?

Люда рассказала, что сосновое семечко попало в трещину на высоком пне и проросло. Пень сгнил, а корни дотянулись до земли и укрепились там. Теперь от пня ничего не осталось, а сосна стоит на своих корнях, как на ходулях.

На самом краю села из-за деревянного некрашеного забо­ра выскочила собачонка. Маленькая, плюгавая, черная, с желты­ми подпалинами. Она звонко и злобно лаяла. Говорят, что са­мый лучший способ унять собаку - не обращать на нее внима­ния. Я и не обращал. Шел не оглядываясь.

Собачонка умолкла, забежала перед нами, даже завиляла своим крысиным хвостом, а потом вдруг тяпнула меня за ногу между кедом и штаниной. И молча побежала за свой забор. Я машинально наклонился - зубы у нее были острые, и потекла кровь, - поднял небольшой обломок кирпича и швырнул его в собачонку.

Как она завизжала! Пронзительно, горько, обиженно. Я ускорил шаги. Мне не хотелось встречаться с хозяевами этой твари.

- Больно? - расстроилась Люда. - Может, к врачу?.. Она, конечно, здоровая, я ее знаю, это собака Морозенков, она всегда такая кусачая.

- Чепуха, - сказал я. - Не имеет значения.

Я стал сочинять, как эта собачка пишет сейчас на меня жало­бу, в которой утверждает, что я первый бросил в нее камень, а она была вынуждена меня укусить в порядке допустимой са­мообороны. Но на Люду я не смотрел.

"Как все это глупо, - думал я. - Считаешь себя этим са­мым гомо сапиенсом, рассуждаешь о назначении человеческой личности, но достаточно собачонке, лишенной всякого разума и снабженной лишь инстинктами, укусить тебя, как ты опускаешь­ся до ее уровня. Только что не стал на четвереньки. Она тебя укусила, ты ее стукнул камнем. Вот вы и квиты".

- Нехорошо это вышло, - сказал я Люде. - Я не думал, что попаду. Это у меня как-то само собой получилось.

- Она всех кусает, - заступилась за меня Люда. - Что же, пусть кусается? Теперь она запомнит.

По-моему, ей тоже было жалко эту дурную псину. Уж слиш­ком отчаянно та визжала.

Здесь небо начиналось от земли. И занимало оно значи­тельно большее место в жизни людей, чем в городе. Но не по­тому, что его было так много. Просто ритм их жизни был свя­зан с тем, что делается на небе, - жжет ли солнце, не закрытое даже легким облаком, льет ли дождь, клонит ли верхушки де­ревьев ветер. За погодой здесь следили не по сообщениям в "Вечернем Киеве": "Завтра будет малооблачная погода без су­щественных осадков, ветер слабый до умеренного". Здесь oт погоды зависел урожай, зависело настроение людей, зависело их материальное положение.