Я попрощался с Матвеичевой женкой и пошел себе мимо, поскольку Эдик вполне мог ждать не меня, а, скажем, Таську из диспетчерской. Да нет, пристроился рядом. Идем себе, шагаем. Поскольку ходить молчком некультурно, то я хотел было завести разговор о весне. Мол, снега на улицах все чернеют, сосульки на крышах все длиннеют. Да Эдик опередил:
- Фадеич, перевод денежный получил…
- Ну!
- На тысячу рублей.
- Сумма увесистая.
- Почему не спрашиваешь - за что?
- А за что?
- Ни за что.
- Бывает, - мудро не удивился я.
- Почему не спрашиваешь - от кого?
- От кого, Эдик?
- От тебя, Фадеич.
- Ты что - выхлопных газов надышался?
- А больше не от кого.
- Зачем-то я буду тебе денежки слать? Ты мой сын, что ли, незаконный? Да у меня такой суммы отродясь не водилось. Была десятка, а теперь дыра в подкладке.
Мы встали друг против друга, тюк в тюк, вроде козла с бараном. Голоса крепкие, лбы красные. Короче, уже работаем на средних оборотах.
- Деньги пришли от Кирдяпкина…
- А я что - Кирдяпкин?
- Фадеич, только ты мог придумать такую дурацкую фамилию!
- Я бы другую сочинил, позаковыристей!
- А какую бы? - Эдик распахнул свой дублон-шублон, будто намерен пойти на меня грудью.
- Да я бы подписался Миндяпкиным или каким Дурдяпкиным, - Я тоже встал руки в боки.
- Мне подаянье не нужно!
- Скажи это своему родственнику…
- Какому родственнику?
- Да Кирдяпкину-то.
- Нет у меня такого родственника!
Вокруг нас уже любопытный народец тасуется. Уже бабуси свои бидоны на асфальт установили. Уже, того гляди, блюститель подойдет.
- Забери эти деньги, - сказал Эдик и полез было в карман.
- Граждане! - взмолился я. - Оградите меня от нападения!
- От какого нападения? - прямо-таки осатанел Эдик.
- От твоего, вооруженного…
- Весельган чертов! - тихо выругался Эдик и пошел от греха подальше.
- От хулигана слышу! - не остался я в долгу.
Гордая душа у парня, мужская. На моего Генку похож. Дай-то бог им пройти с такими душами по жизни.
Я вот думаю… Ракеты, комфорты, элементарные частицы и научно-технические революции. И душа человеческая. Как они воссоединяются-то? Как первая сущность слагается со второй? Да и слагаются ли? Тыща рублей… Это лишь повод для прикосновения двух человеческих душ. А скажу вам доподлинно: все начинается с человеческой души и все ею кончается.
14
Уж коли заговорили о душе…
Скажем, соорудил завод черт-те какую нужную машину. Ну и пошло - планы, проценты, рапорты, сводки… Трубят об этой машине. Вроде бы она главная. Вот и ошибочка - не она тут персона. Человека-то забыли. Ведь когда машину варганили, то и думали, и говорили, и ругались, и молчали, и потели, и опять думали, и опять потели… Неописуемое переплетение людских отношений - вот что такое сделанная машина. Как говорится, сплошная психология. А это все души человеческие.
Уж коли заговорили о душе… Оно верно, что без материального производства ничего не будет - одна пустошь. И все ж таки думаю, суть жизни не в материальном производстве, а в человеческих отношениях. Во второй сущности суть нашей жизни - вот так и не иначе.
Посему стараюсь работать весело - я ж весельган. Вопросы задаю и сам отвечаю. Кого подначу, от кого получу сдачу. Предложеньице подкину и чужое узнать не премину.
Скажем, ребята, Валерка с Эдиком, вдруг забегали с мыслью оснаститься диагностическими комплексами. Хорошее, скажу, дело. В заявке на ремонт бывает болтовни полно да общих слов. Вот и копайся, ищи поломку. А этот комплекс вынюхивает дефекты лучше всякой ищейки.
Может, другой бригадир ребят бы и осадил: мол, у нас план; мол, в свободное время; мол, после работы… Так-растак в кочерыжку! Спрошу уже спрошенное у Кочемойкина: когда мы работаем, то живем или существуем? А коли живем, то живи.
За полчаса до конца смены весть прилетела - собрание бригады. Кто, где? Без меня порешили, без бригадира? Говорят, по указанию директора, в комнате отдыха с пучеглазыми рыбками.
Собрались не переодевшись. Сергей Сергеевич пришел, профком с белолицым кадровиком… И какая-то стянутость у всех, будто наблудил кто. Даже рыбки на дно полегли и пальма африканская скукожилась.
- Товарищи! - сказал директор голосом предвещающим, - Ваша бригада экспериментальная. От вас зависит, быть таким бригадам или нет. А в дирекцию поступило заявление от члена бригады Кочемойкина. Жалуется он на бригадира и нездоровую атмосферу. Думаю, заслушаем его.
Брюнет в кожаной тужурке поскользнулся на хреновенькой кожурке. А надо было соломки подстелить. Знал ведь. Думал, поговорили с ним - и ладно.
Кочемойкин встал солидно, как туз какой. Губами пожевывает обидчиво. Животик под комбинезоном дыбится.
- Все знают, какой я работник. Так вот, Николай Фадеич предложил мне бригаду покинуть. За что? Почему? А?
- Было? - спросил меня директор.
- Ага, - согласился я, поскольку было.
- Объясни - почему, - скомандовал Сергей Сергеевич.
- А он плохо работает, - сказал я не моргнув глазом.
Тут на меня вся бригада глянула с упором - тоже, между прочим, не моргнув глазом. А Кочемойкин усмехнулся, попросту говоря, осклабился, как кот мышонку перед жаркой встречей. И все ждут моих дальнейших слов, поскольку сказанные были уж шибко невероятны.
- В Сухумском питомнике мартышка живет под названием гамадрил. Стервец, два пятака меняет на один гривенник. А тот гривенник опускает в автомат, который ему фрукт выдает.
- Ты меня с мартышкой равняешь? - ощерился Кочемойкин.
- Николай Фадеич, - успокоил директор, - хочет сказать, что нельзя работать бездумно.
- А я бездумничаю? - продолжал ощериваться Кочемойкин.
- Зачем же говорить напраслину… Работаешь ты с головой.
- Тогда чего?
- Объяснял ведь тебе, Петр… Хочу я работу бригады связать со смыслом жизни.
- Во! - как бы обрадовался Кочемойкин и рукой в меня тычет. - И так всю дорогу! Всякая философия, болтология, шуточки, прибауточки… А нам нужен ритм работы - раз, план выдать - два, заработки - три.
- Сергей Сергеевич, разреши Кочемойкина допросить, - обратился я к директору и тут же приступил, не дождавшись: - Петр, сегодня мы обсуждали диагностический комплекс, а ты уклонился…
- В рабочее время работать надо!
- Валерка свою идею толкал насчет воздушного шара вместо крана…
- Тельфер есть!
- Чай мы пошли пить в шестнадцать часов всей бригадой…
- Да не хотел я чаю!
- Анекдот Матвеич рассказал про мужа из командировки…
- Плевать мне на эти анекдоты!
- Николая послал в неприличное место…
- И правильно сделал!
- Вот и говорю, что ты гамадрил, то есть никудышный работник.
Чувствую, что лезу к черту на рожон. Кадровик засмеялся, профсоюзный бог усмехнулся, директор улыбнулся. А бригада сидит смурная, как собаками покусанная. Эх, ребята… Они думают, что я все знаю. А я только половиночку.
- Николай Фадеич, скажи толком и без оскорблений, чего ты хочешь от бригады? - предложил директор.
- Хочу, чтобы работали мы весело.
- Прожекты обсуждать, чай пить и анекдоты рассказывать нужно после работы. Прежде всего - дело.
- Плохо то дело, в котором утонули человеческие отношения, - складно выразился я, поскольку разговор пошел меж мной и директором.
- А ругань на работе случается, - заметил он.
- Пусть горло дерет, поскольку работает?
- Не знал, что ты такой щепетильный, Фадеич.
- Пусть травит нашу жизнь ради продукции? - не унимался я.
- Ради государственных интересов, - уточнил директор.
- А мы кто - не государство? Или псы приблудные?
- Не впадай, Фадеич, в демагогию, - уже сурово предупредил директор.
- Не согласный я с таким поворотом! Ты, Сергей Сергеевич, все кверху ногами кувыркаешь. Мы ведь работаем ради жизни, а не живем ради работы. Не хочу я подчиняться работе, а хочу работу подчинить себе. Забыл ты про вторую сущность…
- А мы послушаем членов бригады, - перебил директор.
Эх, человек без языка - корова без соска. Нем я, как оброненный рубль. Хотя говорю много. Про мартышку-гамадрила объяснил. А про лошадь они и сами знают - не про ту, которая дохнет от капли никотина, а про ту, которая дохнет от работы. Сколько я знаю таких лошадей-то… Смену отработал, у телика посидел, ночь проспал - и по новой. Научиться хорошо работать легче, чем научиться хорошо жить. Интересно, рубль металлический смог бы гамадрил разменять?
Гляжу, Василий руку тянет для добровольного слова. Встал и не узнать его - ни хмури, ни печали. Одна злость.
- Верно Кочемойкин сказал - для работы мы собрались в бригаду. А Фадеич? Спрашивается, какое его собачье дело идти к моей бывшей жене? Его просили? Она подумала, что я подослал. Любовь любовью, а мужская гордость сама по себе.
Вот оно что. Обиделся. Дружка найти - надо сто дорог пройти, а врага нажить - можно никуда не ходить. Мужская гордость ему дороже любви… Вот тебе и хороший парень, вот тебе и дружинник.
Тезка мой, землячок Николай, слово держит:
- Фадеич говорит, учись в школе, а то, извините за выражение, начну щи хлебать носом. От такого слышу!
- Все? - спросил его директор.
- Да он сам неученый, - добавил мой землячок.
- Вы, товарищ, - обратился директор к Матвеичу.
Матвеич встал, глаза бегают, руки дрожат струнами,
будто у него в животе двигатель работает на малых оборотах:
- Я - как все, так и я.
И сел, как в яму осел, - опохмелиться ему охота, а не выступать.
Эдик поднялся как-то задумчиво. Гордый, шельмец: дома я обнаружил в кармане бумажку, в которой выведено, что, мол, такой-то получил от такого-то тыщу рублей в долг.
- Зря вы на Фадеича. Работник он отменный, человек хороший и оригинальный… Есть у него своя идея насчет бригады. И хорошо. Другое дело, что для этой идеи нужно было людей подбирать других. Молодежь, что ли…
Э, дорогой человек. А жизнь нас разве подбирает? Сортирует один к одному? Да у нее все сита дырявые, и сыплемся мы в недоуменном сочетании, как говорится, ни складушки ни ладушки, поцелуй, баба, валяный сапог.
Валерка вскочил сам, без приглашения - рот, конечно, до ушей, лохмы, конечно, на уши.
- Вы с ума, что ли, посходили? Да Фадеич - душа наша и совесть! Фадеич, не слушай их!
Это уж он мне сказал. Я ему улыбнулся: мол, держись, тяни рот до ушей.
- А эта самая вторая сущность? - противопоставил свое Кочемойкин. - К чему она нам?
- И что за птица? - поддакнул Николай.
- На второй сущности он чокнулся, - вставил и Василий, правда сокрушаясь.
Вот, значит, как. Разговор не только о моей работе, а и о моей личности, как таковой. Не устраиваю по всем направлениям.
- Вы дурнее веников, - разозлился Валерка.
- Небось сам в этих сущностях не кумекаешь, - усмехнулся Кочемойкин.
- Что тут кумекать? - спокойно ответствовал Эдик. - Фадеич говорит о материальном и духовном. Азы.
Вот, оказывается, что есть моя пара сущностей. Выходит, правильнее будет говорить не о первой и второй сущности, а о материальном и духовном. Все ж таки останусь при своем. Надо при случае с Эдиком потолковать.
Мне бы радоваться - молодежь на моей стороне. А это значит, что зрю я маленько дальше своего носа; может быть, обозначаю то, про что еще и газеты станут писать.
Да не до радости мне - отсохло все внутри.
- Ситуация в бригаде ясна, - заключил директор. - Мы посовещались и хотим внести предложение: сказать Николаю Фадеичу спасибо за его усилия и предложить бригадиром Кочемойкина.
Стало тихо. Вижу, рыбки дела свои побросали и в наш разговор вникают. Африканская пальма, вижу, не дышит… К чему они прислушиваются? Уж не к стуку ли моего сердца, уж не ждут ли, что зайдется оно от обиды жидкими всхлипами? Да что там рыбки - люди смотрят на меня, боясь содрогнуть больную мою тишину.
- Фадеич, не слушай их! - опять крикнул Валерка, не утерпев.
- Ты останешься бригадиром, - заверил Эдик с какой-то спешкой.
Видать, на лицо мое набежало то, что всех забеспокоило. Бездушность на нем проступила - душу-то отдал бригаде. Встал я…
- Ребята, жизнь очень большая. Ребята, жизнь очень маленькая. Это как распорядиться. Я хотел, чтобы ваши жизни стали большими. Чтобы рабочее время не выбывало из жизни, как тяжкое, пропащее. А план гнать да деньгу зашибать большого ума не надо. Но верно сказал наш директор - бригада экспериментальная. На нее глядят да примериваются. А мое понятие бригады требует всеобщего единомыслия. Посему я ухожу на заслуженный отдых, именуемый пенсией. Простите, ёжели что не так.
- Обиделся? - рявкнул директор.
- А обида, Сергей Сергеевич, чувство не последнее.
- После собрания зайди-ка ко мне.
А собрание-то уже и кончилось. Коли я убываю, то Кочемойкин получает бригадирство автоматом. А я убываю - решено мгновенно да окончательно.
Мария говорит, что истина посередке. Тогда каждый прав и каждый не прав, и правее тот, кто ближе к серединочке. А двигался ли я к серединочке в бригадном вопросе? Захотел работу с душой соединить… Что такое работа, знает всякий. А душа? Память, говорят. Сознание, говорят. Совесть, говорят. Не знаю. Но уж коли заговорили о душе…
Душа есть у того, кому больно. Мария сказала.
15
Директор привел-таки меня в свой кабинет. Тут уж чаю я не просил, поскольку отчаевничал. Пил мужик чай и охмелел невзначай. Но Сергей Сергеевич принес два стакана самолично, с лимоном и подслащенного. Дую я на стакан…
- Чего молчишь? - буркнул Сергей Сергеевич, можно сказать, свирепо.
- Байку вот вспоминаю.
- Вспомнил?
Рассказал ему, поскольку вспомнил.
…Один начальничек возил свои отчеты вышестоящему начальнику. Да закавыка - какой отчет выдавать? Напишешь цифирь крупную - сразу в передовики выскочишь. Опасно: приедет комиссия, заставят делиться опытом, и так далее и в том же направлении. Напишешь цифирь скромную - в отстающие попадешь. Опасно: приедет комиссия разбираться в твоем спотыкании. Значит, нужна цифирь средняя. А как ее узнать? Начальничек придумал: пишет четыре отчета, по количеству карманов. Приезжает пораньше, узнает средние показатели и вытягивает подходящий отчет. Ну?
- К чему рассказал?
- Думаю, и я вот с цифирью напутал…
- Эх, Фадеич, мне бы твои заботы.
- А какие твои заботы? - прикинулся я незнайкой.
- Да хотя бы взять дисциплину.
- Эта забота не столь трудная, коли знать ее сердцевиночку.
- А ты знаешь?
- Знаю, - признался я негромко, чтобы поскромнее.
Директор глянул на меня из-под своего лобастого лба, как на воробышка. Мол, барахтайся себе в пыли, да не забарахтывайся. Знаю я подобные взгляды, обжигался не единожды…
Образование у меня аховое. Без него человек нем, что умная собака. И знаешь, и понимаешь, и душой проник, а не высказать. Да и кто будет слушать: диплома нет, должности нет, и внешностью похож, прости господи, на лысую пешку. Обидно. Еще бы, коли вместо ума дипломами козыряют, а этих дипломов всяких разных можно получить по потребности. Сколько надо инженеров, столько и выпечи. Исправных, знающих. А знания подменят ум? Да никогда. Кто солнце видел, того фонарем не ослепишь. И все ж таки теперь знания пошли заместо ума - вот на что зло берет. А есть ли без ума настоящие знания-то? Чего без него поймешь… Я так думаю: знает тот, кто понимает, а кто знает, но не понимает, тот не знает - тот помнит.
- Тебя бы, Фадеич, на мое место.
- И сел бы, кабы не малое образование.
- Дело не в образовании.
- У меня труба пониже да дым пожиже.
- Зато знаешь, как дисциплину поднять…
- Да разве в дисциплине дело?
- А в чем же?
- У картошки вон какая ботва торчит, а дело-то в клубнях. Так и дисциплина. Она ведь сама штука зависимая.
- Это ты про стимулы?
- Я про жизнь.
- Ну как бы ты ее поднял?
И вижу интерес в его лице всамделишный. Ответить бы пообстоятельней, поговорить поосновательней. Да настроение у меня - как непроходимое болото: в хляби не шагнуть, во мгле не продохнуть.
- Как бы я, так ты не будешь.
- А все-таки, Фадеич?
- Зачем вахтеры стоят в проходной? - начало и меня подмывать.
- Странный вопрос…
- Чтобы с работы не разбегались. А ты выпускай, пусть идут. Ты их держи не вахтером да начальником, а интересом.
- Идеалист ты, Фадеич, - улыбнулся директор по-хорошему, как сынку-переростку.
- А ты не зоркий, Сергеевич. И в бригаде-то моей ни хрена не разглядел.
- Чего не разглядел?
- А ту же самую дисциплину. У нас ни опозданий, ни прогулов, ни прохладцы в работе не было.
- И почему же?
- Ребятам интересно стало жить, Сергеич.
Он задумался.
А ведь я помню, как его делали директором. Главк поставил четыре условия. Чтобы был мужик. Чтобы имел высшее образование, специальное. Чтобы вырос в нашем автохозяйстве. И еще какое-то вроде бы насчет едких напитков. А чтобы умный или способный к руководству, условий не было. Зря. Я бы ум наперед поставил. Да повезло нам в результате случайности - сидит вот, думает…
Быть умным или глупым, от человека не зависит - этим судьба распоряжается. Но поумнеть можно. Дурак не тот, кто глуп, а тот, кто настолько глуп, что не слушает умных.
- Я не могу за всем углядеть, Фадеич.
- А должен, коли поставлен.
- Вот социологи пишут о причинах конфликтов… - Он взял какой-то журнал. - По вине лидера пятьдесят два процента, из-за неправильного подбора кадров тридцать три процента. Из-за психологической несовместимости девятнадцать процентов. Я, как лидер, виновен только в половине конфликтов, Фадеич.
- Во всех.
- Почему во всех?
- Верные кадры ты обязан подбирать и эту несовместимость обязан совместить.
- Считаешь, не подхожу для этого кресла?
- Зачем же… Но до совершенства еще далек.
- А кто, по-твоему, близок?
- Тот, кто сумел душу с работой соединить.
- Свою душу, что ли?
- Зачем свою… Души работников с ихней работой.
- Непонятно, Фадеич.
- То-то и оно.
- Так объясни!
- Объяснялка устала, - сказал было я, да спохватился. - Сергеич, ты ведь план гонишь, верно? В переводе на человека будет означать работу. И небось думаешь, что человек живет для работы наподобие вола. Вот тут и ошибочка.
- А для чего живет человек?
- Для удовольствий, Сергей Сергеевич, для них!
Он захохотал, ей-богу, как халтурно отремонтированный двигатель. И я улыбнулся за компанию, поскольку представил то, чего он представил. Якобы сижу в ресторане, а на столе бутылки из-под шампанских да цыплята жареные кверху лапами, а рядом блондинка вся из себя, а на мне галстук мотыльком, а на блондинке декольте во всю, извините, спину, а музыка играет на гавайской гитаре, а на мне, кроме всего прочего, парик брюнетными колечками…
Отсмеялись мы.
- Спасибо за чаек, и за лимон отдельно, - сказал я, вставая.
- Ну а про удовольствия-то?