Павел Сергеевич вздохнул, с ненавистью придвинул к себе листок и принялся сочинять биографию несуществующего дядюшки. Прежде всего предстояло придумать имя и отчество мифическому дедушкиному брату, якобы уехавшему с семьею в Англию в начале двадцатых годов. Кузин назвал его Ароном Соломоновичем, памятуя об инициалах на пакете. Таким образом, покойный дядюшка автоматически оказался Иеремией Ароновичем Сейлингом-Шерманом, 1915 года рождения, металлургом и членом компартии Великобритании. Последняя информация, слава богу, была достоверна.
- Все, - сказал Кузин, возвращая листок Храпатому.
- Нет, не все, - тот покачал головой. - Укажите, где и при каких обстоятельствах вы встречались со своими иностранными родственниками.
- Да я не встречался с ними! Я о них вообще ничего не знаю! - воскликнул Кузин, и это было чистой правдой.
- Как же они вам прах прислали? Откуда узнали адрес? - вкрадчиво поинтересовался Храпатый.
- Зачем вам это? - спросил Павел Сергеевич.
- Как зачем? - заволновался полковник. - Вы, Павел Сергеевич, всюду в анкетах указывали, что родственников за границей не имеете. И когда допуск оформляли, и когда за границу собирались… Так? И вдруг такой казус! Мы знать обязаны.
Павел Сергеевич тяжело засопел, пытаясь сочинить мало-мальски правдоподобный ответ на коварный вопрос полковника: откуда, черт их дери, эти Сейлинги-Шерманы знали его нынешний адрес, тем более что он не далее как полтора года назад получил новую квартиру?
- Они МИД запросили, - брякнул Кузин.
- Мы ведь проверим, Павел Сергеевич, - умильно произнес Храпатый.
- Ну хорошо… Мы познакомились с ними случайно во время поездки в Англию летом этого года. Жена наткнулась в газете на объявление нотариальной конторы "Шерман и Сын". Ну, мы решили проверить, не родственники ли они уехавшему дедушкиному брату, - отчаянно сопротивлялся Павел Сергеевич, чувствуя, как непоправимо погрязает во лжи.
- Вы же говорили - он металлург?
- Да, Иеремия - металлург, а его брат… Джонатан… Тот нотариус, - тяжело выворачивался Кузин.
В его мозгу многоступенчатой ракетой пронеслись несколько имен великих английских писателей, и он почему-то остановил свой выбор на Свифте.
Храпатый невозмутимо извлек из кожаной папки еще один чистый листок с фиолетовым треугольным штампиком и положил его перед Павлом Сергеевичем.
- Пишите.
- Что?! - в ужасе вскричал Кузин.
- Про Джонатана Ароновича.
Пришлось сочинить краткую биографию и Джонатану Ароновичу Шерману, попутно объяснив, почему братья придерживались разных транскрипций. Сейлинг, видите ли, по просьбе своей жены стал протестантом и решил деформировать иудейскую фамилию.
Храпатый, заглядывая через плечо, с нескрываемым недоверием следил за мифотворческой деятельностью Кузина. Когда тот закончил, полковник сложил оба листка и отправил в папку.
- Ну и что теперь будет?.. - упавшим голосом поинтересовался Павел Сергеевич.
- Там разберутся, - значительно произнес Храпатый.
Через пару дней Кузина вызвали в отдел кадров, где предложили заново переписать форму № 3, дополнив ее новыми биографическими подробностями. То же пришлось проделать в своем музее и Алле Вениаминовне, после чего супруги стали ждать последствий. Целая семья несуществующих Сейлингов-Шерманов, внезапно поселившаяся в их безукоризненных дотоле анкетах, чрезвычайно портила настроение. Алла Вениаминовна плакала по вечерам, вспоминала покойного отца и говорила, что он не простил бы зятю такого надругательства над фамилией. Между тем все эти события ни на сантиметр не подвинули дело захоронения праха. Он по-прежнему покоился в нижнем ящике письменного стола, пока не случилась истерика с женою Кузина.
Повод был пренеприятнейший. Вечером зазвонил телефон, и молодой мужской голос поинтересовался у Аллы Вениаминовны, не припомнит ли она название и номер английской газеты, в которой увидела объявление нотариальной конторы "Шерман и Сын".
Алла Вениаминовна чуть не свалилась в обморок, но трубку перехватил Кузин и, задыхаясь от ненависти к себе и к неизвестному молодому человеку, прокричал:
- "Обсервер"! Газета называлась "Обсервер"! Числа не помним!
Алла Вениаминовна забилась в рыданиях, в ход пошли транквилизаторы, а на следующее утро Павел Сергеевич отвез пакет с прахом в Солнечное, на дачу, которую вот уже пять лет снимал у Дачного треста - стандартный двухкомнатный коттеджик с верандой, печкой и маленькой кухонькой. Алла Вениаминовна сказала, что присутствие праха в квартире угнетает ее.
В Солнечном было безлюдно. Мороз сковал дорогу, Павел Сергеевич поминутно скользил, чертыхаясь. Изредка попадались навстречу рыбаки в полной зимней амуниции, со спиралеобразными ледобурами. Павел Сергеевич свернул с дороги и пошел кратчайшим путем через лес, по схваченной морозом траве, которая с легким шуршанием ломалась под ногами.
Он прошел мимо маленького песчаного карьера, из которого жители окрестных дач добывали песок для приготовления раствора, когда занимались постройкой гаражей. Внезапно предательская мысль посетила его: разыскать сейчас в сарае лопату, вернуться сюда и похоронить этого Сейлинга-Шермана прямо в карьере - и мир его праху! Павел Сергеевич воровато оглянулся. Никого вокруг не было, лишь вороны летали над голыми ветками деревьев. Он уже почти переломил себя, но вдруг понял: поздно! Избавиться от праха не составляло труда, пятно в анкете было несмываемо.
Павел Сергеевич добрел до холодной дачи и зажег все газовые конфорки, чтобы хоть чуть-чуть согреть воздух. Он сунул пакет на полку с дачными книгами - детективами и фантастикой, потом порылся в кладовке и обнаружил початую бутылку водки. Павел Сергеевич налил полстакана, хлопнул без закуски и присел на краешек табуретки в ожидании согрева. Через несколько минут водка разлилась в организме, приведя Павла Сергеевича в состояние умиротворенной печали. Он с жалостью вспомнил о своем новом родственнике Иеремии Сейлинге и подумал, что ни за какие пироги не отправил бы свой прах в чужую страну, пускай на это имелись бы серьезнейшие идеологические основания. "Что он знает о родине великого Ленина?" - с неожиданным озлоблением подумал Павел Сергеевич, метнув ненавидящий взгляд на алюминиевый пакет. Он налил еще полстакана и выпил, поминая незадачливого родственника.
Последующие две недели прошли в непрерывном ожидании каких-то кар: вызовов в партком, персонального дела, повестки из КГБ или даже ареста. Мерещились просторные кабинеты, уставленные письменными столами, за которыми молодые ловкие сотрудники в нарукавниках перелистывают подшивки газеты "Обсервер". Павел Сергеевич совершенно потерял покой и наконец решился на превентивный ход.
Он сам отправился в райком, чтобы использовать последний имеющийся у него козырь, а именно, "родину великого Ленина". Его принял инструктор идеологического отдела Богатиков - молодой человек с послушным и бесцветным лицом бывшего комсомольского работника.
Стараясь сохранять спокойствие, Павел Сергеевич изложил ему суть дела, напирая на важное идеологическое обстоятельство: последнюю волю английского коммуниста, желавшего покоиться в земле основателя первого в мире социалистического государства. По лицу Богатикова он понял, что инструктор впервые слышит о Сейлинге-Шермане. Тем не менее сообщение Кузина его взволновало, в середине разговора Богатиков покинул кабинет, прихватив с собою листок, на котором были записаны анкетные данные покойного, и отсутствовал минут сорок. Вероятно, за это время он вполне овладел вопросом, потому что стал беседовать далее с Кузиным в покровительственном и несколько раздраженном тоне, как с человеком, допустившим серьезную оплошность.
- Неустановленная личность, - сказал он. - Нужны документы.
- Какие? - покорно спросил Кузин.
- Свидетельство о смерти. Партбилет.
- Но давайте исходить из здравого смысла! - воскликнул Кузин горячась. - Есть прах. Пепел, так сказать. Какое еще нужно свидетельство?
- Пепел, оно конечно… - засомневался Богатиков, и вдруг его унылое лицо озарилось какой-то запредельной решимостью. - Хорошо! Пепел беру на себя. Факт наличия смерти установим медициной по пеплу. А партбилет?.. Мы его похороним как коммуниста, а вдруг он не коммунист?
Кузин задумался. Богатиков тоже. С минуту они смотрели друг на друга, изобретая выход для английского коммуниста.
- Партбилет остался в семье. Он дорог как память, - осторожно проговорил Кузин.
- Может быть, ручательство? - предложил Богатиков.
- Я могу поручиться как член партии, - предложил Павел Сергеевич.
- Нужно два ручательства.
Павел Сергеевич сник. Где же взять второе ручательство? Даже Алла Вениаминовна не поможет, поскольку беспартийная.
- Ищите поручителя, - сказал Богатиков, поднимаясь с места и протягивая руку Павлу Сергеевичу.
Кузин мучительно принялся подбирать кандидатуру, понимая, что обрекать даже близких друзей на столь опасное предприятие - бесчеловечно. Неожиданно выручил Храпатый. Встретив Павла Сергеевича в служебном коридоре, он поинтересовался, как идут дела с захоронением Сейлинга-Шермана. Кузин пожаловался на заковыку, и Храпатый не задумываясь предложил в поручители себя.
- У меня в документах зафиксировано, что он коммунист, - сказал полковник.
Кузин вспомнил листок с фиолетовым штампиком, где собственной рукою вывел слово "коммунист", - и потерял дар речи. Впрочем, он тут же засуетился, приглашая полковника в гости для составления поручительства и желая тем самым отвлечь его от очевидного логического несоответствия. Храпатый согласился легко, будто на это и рассчитывал.
Когда допивали вторую бутылку коньяка, выслушав массу историй Храпатого о войне и особистах, полковник откинулся на спинку стула и, обращаясь к Алле Вениаминовне, сказал:
- Раньше бы десятку схлопотал Павел Сергеевич, не иначе. А сейчас сидим по-людски, коньячок пьем! Ваше здоровье!
На следующий день Павел Сергеевич отнес Богатикову два поручительства за прах Иеремии Сейлинга-Шермана. А еще через два дня инструктор позвонил Кузину домой и сказал, что второй секретарь примет его в понедельник.
- Не забудьте захватить прах, - предупредил Богатиков.
- Ну вот видишь! Все и решилось! - радостно воскликнул Кузин, положив трубку.
Алла Вениаминовна с сомнением покачала головой.
В воскресенье Павел Сергеевич отправился в Солнечное за прахом. Поехал он после обеда, пока добрался туда, сунул прах в полиэтиленовый пакет и вернулся на платформу, уже стемнело. На платформе полным-полно было рыбаков, возвратившихся с залива. Они сидели на своих ящиках группами, расставив ноги в огромных валенках, и неторопливо попивали портвейн.
Подошла переполненная такими же рыбаками электричка, и Павел Сергеевич втиснулся в нее, сжимаемый со всех сторон овчинными полушубками, окованными металлом ящиками, острыми ледобурами. На Удельной его вынесло толпою из вагона, и тут Павел Сергеевич ощутил, что полиэтиленовый мешок, который он нес в правой руке, непривычно легок. Кузин отбился в сторонку и, затаив дыхание, заглянул в мешок. Алюминиевый пакет был на месте. Павел Сергеевич двумя пальцами извлек его из мешка и обнаружил, что пакет пуст.
В самом низу полиэтиленового мешка и пакета с прахом имелся длинный разрез, будто сделанный бритвой. Очевидно, это был след острого ковша ледобура, которым чиркнул по пакету, проходя, кто-то из рыбаков. Сквозь этот разрез и высыпался прах.
Павел Сергеевич дернулся к раскрытым еще дверям вагона, из которых валил народ, глядя рыбакам под ноги, и ничего, конечно, не увидел, кроме грязного, перемешанного с землею талого снега, чавкающего под галошами и сапогами.
Прах Иеремии Сейлинга-Шермана, в полном соответствии с последней волей покойного, был рассеян на родине великого Ленина представителями рабочего класса.
Более того, он был рассеян на исторической платформе, куда в апреле семнадцатого года прибыл из Финляндии великий Ленин.
Тут Павел Сергеевич немного тронулся рассудком. Он заметался по перрону, как заяц, держа в руках алюминиевый пакет, потом в сердцах швырнул его за ограду платформы, но тут же спохватился, перепрыгнул через ограду и, попав обеими ногами в глубокий сугроб, вновь завладел пакетом.
Он простоял несколько секунд, соображая, что же делать дальше, затем выбрался из сугроба и зашагал к ближайшему гастроному.
В гастрономе, действуя хладнокровно и обдуманно, он купил двух охлажденных кур по два рубля шестьдесят пять копеек за килограмм и завернул их в полиэтиленовый мешок с прорезью. Алюминиевый пакет он тщательно разгладил и спрятал на груди под пальто. После этого Павел Сергеевич вновь отправился в Солнечное.
Он добрался до дачи в девятом часу вечера. Промерзший коттедж встретил его угрюмой тишиной. Где-то вдали лаяли собаки. Павел Сергеевич допил оставшуюся водку прямо из горлышка и приступил к делу.
Прежде всего он принес из сарая охапку березовых дров и растопил печку. Дрова занялись неохотно, Кузин извел на растопку почти все газеты, обнаруженные в доме. Наконец пламя загудело. Кузин в пальто присел на табуретку перед открытой дверцей топки и долго смотрел на бушующее пламя. Затем одну за другой он сунул в топку кур и прикрыл дверцу.
Через несколько минут в кухне возник аппетитный аромат жареной курятины, сменившийся вскоре горьким запахом подгорелого мяса.
Кремация кур была закончена за полночь.
Павел Сергеевич открыл топку и увидел в печи черные обугленные остовы. Он подождал, пока уймется пламя и погаснут угли. Затем, пользуясь совком, он осторожно извлек из топки останки кур вместе с золой, ссыпав прах на подстеленную газету. Далее Кузин пользовался уже столовой ложкой, измельчая ею останки и осторожно наполняя ими пакет из фольги сквозь имевшуюся прорезь. Вскоре пакет приобрел прежний пухлый и увесистый вид, и Павел Сергеевич с максимальной тщательностью заклеил прорезь найденной, по счастью, в подсобке с инструментами прозрачной липкой лентой. Закончив работу, он положил пакет на стол, и тут нервы не выдержали. С Павлом Сергеевичем впервые за много лет случилась истерика.
Он всхлипывал, трясся - то ли от холода, то ли от ужаса, - потом закурил, тоже впервые за много лет, найдя трясущимися руками пачку "Столичных", оставленную в доме еще летом заезжими гостями. "Господи, за что нас так? За что?" - повторял он неслушающимися губами, вдыхая дымный запах сгоревших птиц, превратившихся в желанный коммунистический пепел.
Заснул Кузин под утро, повалившись в пальто на холодную жесткую кровать. Пламя кремации не смогло прогреть замерзший дом, с губ Кузина слетали при дыхании облачка пара.
Домой он вернулся к полудню следующего дня с руками, перепачканными в золе, позвонил на работу Алле Вениаминовне, сказал, что отменили вечерние электрички. Потом принял душ, побрился и отправился с прахом в райком.
…Кур хоронили через неделю. Церемония была расцвечена пионерским знаменем с горном и барабаном, а также делегацией профкома чулочной фабрики. Кроме пионеров и месткомовцев присутствовали супруги Кузины и поручитель Храпатый. В нижней части обелиска Вениамину Григорьевичу Шерману сияла новенькая надпись золотом, сделанная за счет райкома: "Здесь покоится прах Иеремии Сейлинга-Шермана, рабочего-металлиста, члена Коммунистической партии Великобритании". И стояли даты рождения и смерти.
Инструктор Богатиков прочитал по бумажке краткую речь, существенно дополнив биографию покойного новыми деталями. Те же мужики зарыли прах в могилу тестя. Хриплый горн ударил в бесцветное морозное небо. Пионеры с салютом прошли мимо могилы; месткомовцы, толпясь, возложили венок с алой лентой.
- Хорошо, когда по-людски, - растроганно шепнул Храпатый Павлу Сергеевичу. - Все путем! Джонатана тоже здесь положим…
Вечером того же дня Кузин отправил в Бирмингем открытку с известием о выполненном поручении.
1990
Прыжок в высоту
Рассказ