Но было обстоятельство, которое отравляло все эти приятные события: стать начинающим писателем в литературе, где ты много уже сделал, перейти на другой язык, хотя и знакомый, но другой… Не все писатели выдержали бы этот переход, Наб выдержал и даже значительно усилил свой блестящий стиль. В 1941 г. в Норфолке в издательстве "New Directions" выходит первый "английский" роман Набокова "Истинная жизнь Себастьяна Найта", роман о великом писателе, так и не получившем подлинного признания у современников. В отличие от "Дара", во многом параллельного "Найту", повествование ведется от имени "брата писателя", который постоянно оговаривается, что ни его суждения, ни его "язык" не могут дать по-настоящему истинной картины жизни Себастьяна. Однако в концовке романа образ повествователя и образ героя повествования идентифицируются в один: "…маска Себастьяна приросла к моему лицу, сходство несмываемо. Себастьян – это я, или я – это Себастьян, а то, глядишь, мы оба – суть кто-то, не известный ни ему, ни мне." Образ великого писателя создается Hабоковым постепенно, по ходу романа: тут и отзывы мистера Гудмэна (доброго человека) и описание внешности, и воспоминания брата, и… даже тексты романов Найта. В "Себастьяне Найте" приводятся цитаты из текстов самого Найта, литературоведческому приему Haб придает новый смысл – вслед (или одновременно) за мастером мистификаций Борхесом. Названия текстов Найта важны и для характеристики "создателя": "Стол находок", "Потешная гора", "Альбиносы в черном", "Сомнительный асфодель", равно как и те сюжеты, которые на ходу пересказывает повествователь.
Таким образом, Набоков приходит к одному из принципов нового модернистского искусства – не обязательно создавать тексты полностью, важно, чтобы читатель поверил в их существование! Ведь многие люди так и живут с уверенностью, что есть "Евгений Онегин", "Вертер", "Одиссея" или новый "Улисс", хотя никогда не читали (и не желали читать) эти шедевры человеческого духа. Да, Найта не существует, его "Сомнительного асфоделя" тоже, но, может быть, кто-нибудь подумает иначе, прочтя роман Наба без комментария?! На это и рассчитывал великий Борхес с его "Гербертом Куэйном" или "Джоном Уилкинсом". На это рассчитывает "брат" писателя Найта. Ясно, что за персонажами "произведений" Найта нетрудно рассмотреть героев самого Набокова, а за стилем Найта – стиль нового, англоязычного Сирина, но все же образ Себастьяна значительно более удалён от реального писателя Набокова, чем образ Годунова-Чердынцева, например. В "английских" романах автор или повествователь раз за разом прячется за различными двойниками, причем это происходит гораздо чаще, чем в прежних, "русских" романах. Возможно, это было следствием влияния чужого языка или следствием опасений Набокова стать "подражателем", копирайтом чужого стиля. Такой явный прием остранения будет позже использован Набоковым и в "Бледном огне", и в "Лолите". "Я родился в краю, где хладнокровно, грубо и презрительно попирается идея свободы, понятие о праве, обычаи человеческой доброты…" – пишет герой С. Найта. Примерно то же мог сказать о себе Цинциннат из "Приглашения на казнь" или главный герой "Подвига".
Финал жизни Себастьяна трагичен – как и другой писатель, только из мира, именуемого Реальность, он безнадежно влюбляется в пустоголовую женщину, не стоящую ни его, ни его творений. Мадам Лесерф с белым гладким лбом, фиалково-темными веками и бледной родинкой на щеке – избранница Себастьяна, но отнюдь не ферзь среди героинь этого романа. Бедная поклонница Клэр, вечная помощница и вечно несчастная в любви… Найт совершает в этой ситуации ту жизненную ошибку, за которую писатели, не приспособленные к жизни, платят двойную цену. Удивительна последняя сцена романа – брат Себастьяна, думая, что сидит у постели умирающего писателя, проводит ночь с другим пациентом клиники. Себастьян же к тому времени уже умер… Вывод, к которому повествователь приходит: "…душа – всего лишь способ бытия, а не какое-то неизменное состояние, всякая душа станет твоей, если уловить ее биение и следовать за ним".
Романом "Истинная жизнь Себастьяна Найта" Набоков вошел в англоязычное литературное поле. Теперь он мог также переводить свои старые русские произведения на английский, как сделал он с "Камерой Обскурой" в 1938 г., сменив название на "Свет во тьме" (в 1969 году этот вариант романа будет экранизирован режиссером Тони Ричардсоном). Вообще "Себастьян Найт" очень близок по стилю исполнения таким вещам, как "Луна и грош" С. Моэма или "Доктор Фаустус" Т. Манна. Образ западного художника, разрыв с толпой и ценителями своего таланта, одинокая гибель – вот что категорически сближает Найта, Леверкюна и Стрикленда. Это сложившиеся, уверенные в своем гении художники, отдавшие великому искусству свою жизнь. Себастьян Найт предшествует таким героям Набокова, как Джон Шейд из "Бледного огня" и писатель R из "Прозрачных вещей", но никогда уже писатель Набоков не будет замыкаться в тексте на подробном описании только одного героя – пусть и духовно близкого самому себе.
1942 и 1943 годы проходят для Набоковых довольно спокойно, Наб утверждается в колледже и становится членом Музея сравнительной зоологии в Гарварде. Он даже получает годовую стипендию Форда как перспективный писатель! В 1944 году Набоков заканчивает для американского издателя биографическую статью о Н.В. Гоголе – наиболее ценимом им русском прозаике. Эпиграф из "Записок сумасшедшего", которым открывается эссе "Nicolay Gogol", довольно точно передает, по мысли Наба, тематику гоголевского творчества: "За что они мучат меня?", "…дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней", "Вон небо клубится передо мной; звездочка сверкает вдали", "…с одной стороны море, с другой Италия", "Матушка, спаси твоего бедного сына… ему нет места на свете! его гонят". Пять разделов "Николая Гоголя" посвящены этапам жизни великого писателя и анализу трех его лучших вещей: "Ревизор", "Мертвые души" и "Шинель". Разумеется, как и в "Даре", Набоков по-своему интерпретирует факты жизни Гоголя, иногда набоковский стиль явно подминает под себя чисто научный анализ: "Он распустит все свои паруса на крепчайшем ветру и вдруг заскрипит килем по каменистому дну чудовищного непонимания…", "Пушкин… под присмотром равнодушного, распутного царя, невежды и негодяя, чье царствование, все целиком, не стоило и страницы пушкинских стихов".
Набоков отмечает в "Ревизоре" сценическое искусство Гоголя, умение великого драматурга творить персонажей "из воздуха" – по ходу побочного действия. Это особенно заметно в мимоходом сказанных репликах Хлестакова, Городничего, Добчинского-Бобчинского. Набоков справедливо отмечает также важность авторских ремарок в пьесе: "Потусторонний мир, который словно прорывается сквозь фон пьесы, и есть подлинное царство Гоголя". Говоря о поэме "Мертвые души", Набоков на нескольких страницах своего убористого эссе рассуждает о пошлости и образе Чичикова как типе "пошляка". Набоков заставляет своего читателя лучше понять искусство Гоголя, останавливая внимание на знаменитых гоголевских ретардациях, рассеянных по роману. Он делает ряд интересных литературоведческих наблюдений по тексту поэмы: назначение картин в доме Собакевича, параллельность описании Чичиковой шкатулки и въезда в город помещицы Коробочки и т. п. О повести "Шинель" Набоков замечает, что это "гротеск и мрачный кошмар, пробивающий дыры в смутной картине жизни". Некоторое сомнение могут вызвать отдельные афоризмы Набокова, разбросанные по эссе: "У Гоголя такие сдвиги – самая основа его искусства", "Живот – предмет обожания в его рассказах, а нос – герой-любовник" и т. д. Хотя эти набоковские заявления и имеют свой дополнительный смысл, если считать жанр эссе полярным между научной статьей и художественным текстом. Основная, на наш взгляд, ошибка Наба в подаче Николая Гоголя американскому читателю – отказ русскому классику в значимости его общественной позиции. Сам демонстративно далекий от политики, Набоков навязывает эту позицию и Гоголю, что выглядит некоторой натяжкой и отходом от реальности. И "Ревизор", и "Мертвые души" писались Н.В. Гоголем в том числе и в надежде на изменение общественного сознания России 1830-40-х гг. Другое дело, нельзя не согласиться с Набом, что "его [Гоголя] произведения, как и всякая великая литература, – феномен языка, а не идей".
В 1945 году Набоковы получают американское гражданство и становятся равноправными обитателями "великой страны", выбравшейся из Второй мировой войны, как гусь из воды. Победа СССР едва ли серьезно коснулась писателя Набакофф, хотя его жена Вера была, несомненно, рада кончине великого юдофоба А. Гитлера и его Третьего рейха. В 1947 г. публикуется второй "английский" роман Наба "Bend Sinister" ("Под знаком незаконнорожденных"), а в 1948 г. писатель становится профессором Корнельского университета с соответствующим жалованием и общественным положением. В 1951-52 гг. он читает лекции уже в Гарвардском университете, куда его, однако, не пригласили: постарался Р. Якобсон – блестящий лингвист, но завистливый и бездарный писатель. Помимо основных лекций, Набоков читал особый спецкурс "Шедевры мировой литературы", куда входил анализ произведений таких писателей, как Гоголь, Флобер, Л. Толстой, Стивенсон, Кафка, Джойс, Пруст. Отбор этих имен говорит сам за себя. Появляются отдельные переводы Набокова из Пушкина и Лермонтова, на английском выходят его "русские" рассказы 1930-х гг. В 1951 году в Нью-Йорке выходят первые мемуары Набокова под названием "Conclusive Evidence" ("Убедительное доказательство"), где он основательно описывает до-американский период своей жизни. Позднее появится русский вариант этих воспоминаний – "Другие берега", в котором Наб признается в мучительности своего перехода на другой язык: "Книга… писалась долго, с особенно мучительным трудом, ибо память была настроена на один лад – музыкально недоговоренный, русский, а ей навязывался другой лад – английский и обстоятельный". В 1966 году эти воспоминания будут модернизированы и выйдут под названием "Speak, Memory".
С конца 1940-х и первую половину 1950-х гг. Набоков писал свою "Лолиту" (1955), сделавшую его м и р о в ы м писателем. Конечно, любой гений в литературе, как правило, имеет несколько шедевров, но как бы мы воспринимали Шекспира без "Гамлета", Гёте без "Фауста", Джойса без "Улисса"?! Так было и с Набоковым: к своему великому роману он шел с 1927 года: "Лилит" – "Камера обскура" – рассказ "Волшебник"… Гений победил: Набу не только удалось опубликовать скандальную "Лолиту", он сумел "завоевать ею мир". Хотя вначале Набу пришлось пережить ряд трудностей: в США роман печатать наотрез отказались, он вышел в парижской "Олимпии Пресс", публиковавшей литературу сомнительного содержания. Первые отзывы на роман были весьма негативны, автору быстро приписали грех Гум берта. Очень многое решил восторженный отзыв Грэма Грина и последующая экранизация "Лолиты" удачливым Стэнли Кубриком.
Сам Набоков в послесловии к американскому изданию 1958 года "О книге, озаглавленной "Лолита"" достаточно подробно изложил все перипетии с публикацией и первой критикой на свой роман. Попытки общества навязать великому художнику примитивное толкование его текста были, разумеется, всегда, но Набокову было важно заставить читателя увидеть "когти и крылья" его произведения. Он заявляет: "И когда я вспоминаю "Лолиту", я всегда почему-то выбираю для особого своего услаждения такие образы, как учтивый Таксович, или классный список учеников Рамздэльской школы, или Шарлотта, или Лолита, как на замедленной съемке, подступающая к подаркам Гумберта…, или касбимский парикмахер, обошедшийся мне в месяц труда…, или бледная, брюхатая, невозвратимая Долли Скиллер и ее смерть в Грэй Стар, "серой звезде", столице книги…". Набоков последовательно отвергает все обвинения в "порнографии", "анти человечности" и "антиамериканизме" книги. Наб справедливо замечает, что роман вообще существует лишь тогда, когда он может вызвать у читателя "эстетическое наслаждение". На наш строгий взгляд, роман "Лолита" в конце 20 столетия остается одним из непререкаемых его шедевров в литературе.
Композиционно роман "Лолита" ("Lolita") состоит из двух частей плюс предисловие Д. Рэя, "доктора философии", которое носит чисто толковательный характер. Жанр "Лолиты" можно определить и как "роман с девочкой", и как роман-путешествие, и как эротический роман; как любое значительное произведение, "Лолита" выскакивает за рамки привычных жанров. Первая часть романа – "ожидание счастья" Г. Гумберта плюс его биография до встречи с Лолитой; вторая часть – "инфернальный рай" Гумберта с нимфеткой Долли, погоня за "исчезнувшей Долорес" и беспощадное возмездие драматургу К. Куилти. "Я родился в 1910 году, в Париже… Мой отец отличался…": так начинается во 2 главе повествование о филологе, обладателе небольшого капитала и тайном любителе "нимфеток" Гумберте Гумберте. Автобиографическая манера повествования, очевидно, была нужна Набокову для углубленного показа психики главного героя, хотя Набоков не мог не предвидеть неприятных для себя последствий после публикации книги. Пережитая в юном возрасте любовь Гумберта к некоей девочке по имени Аннабелла ("Я ребенком был, и она была…" – параллель с героиней стихотворения Э. Поэ "Эннабель Ли"), закончившаяся трагично, становится для Гумберта "проклятием", которое герой не в силах преодолеть. "Нимфетки", т. е. девочки в возрасте между девятью и четырнадцатью годами, которые обнаруживают некую "инфернальность" для "очарованных странников" вроде главного героя, становятся для Гумберта единственным способом вернуться в тот навсегда утраченный "рай детства", из которого герой наиболее четко помнит свое чувство к Аннабелле. И именно в двенадцатилетней Долорес Гейз из провинциального американского городка, именно и только в ней Гумберт сможет заново обрести свое счастье.
Гумберт умен, образован и смел; он, безусловно, самый "начитанный" герой романов Набокова, не считая Шейда из "Бледного огня". Причем Гумберт пользуется этим своим талантом на всем протяжении романа: реминисценции из знаменитых авторов мировой литературы переполняют "Лолиту" с первой страницы. Первая встреча в романе с Лолитой (2 глава I части) сопровождается аллюзией па встречу Гамлета с Офелией из шекспировской пьесы: Гумберт, потрясенный увиденной девочкой из "княжества у моря", говорит ее матери, спрашивающей его о лилиях: "Они дивные, дивные, дивные". Герой постоянно "привлекает" авторитетных писателей вроде Поэ, Кэрролла или Ронсара для оправдания своей губительной любви к юным чаровницам в середине 20 века:
Полюбил я Лолиту, как Вирджинию – По,
И как Данте – свою Беатриче;
Закружились девчонки, раздувая юбчонки:
Панталончики – верх неприличия!
Портрет Лолиты дан автором довольно подробно: "тонкие, медового оттенка, плечи, та же шелковистая гибкая обнаженная спина, та же русая шапка волос… Она состояла вся из роз и меда; на ней было ее самое яркое ситцевое платье с узором из красных яблочек; руки и ноги покрывал густой золотисто-коричневый загар; царапинки на них походили на пунктир из крошечных запекшихся рубинов… приоткрыв нежные губы, на которых играла чуть глуповатая, но удивительно обаятельная улыбка…". Но романная Лолита – вовсе не Вирджиния Клемм, полюбившая поэта Эдгара и посвятившая ему всю свою жизнь. Долли Гейз вполне обычная американка 12 лет, набитая "какофонией джаза", "фольклорными кадрилями", "мороженым под шоколадно-тянучковым соусом", любящая смотреть модные фильмы, "где за деньги оранжевые падают индейцы", и читать модные журнальчики. Однако, с другой стороны, в минуты предельной откровенности с Гумбертом Лолита обнаруживает то "нимфическое зло, дышавшее через каждую пору завороженной девочки", то "зло красоты", которое она сама была не в состоянии постичь.
В романе заметна существенная разница между героиней романа Лолитой и реально возможной тринадцатилетней американочкой, вскружившей голову поэтически настроенному греховоднику. В систему героини любой писатель волен вкладывать все, что ему заблагорассудится, – и Лолита порой напоминает студентку филологического факультета, цитируя авторов, которых она, если и услышала бы от Гумберта, то тотчас же и забыла. Взросление Лолиты во II части книги происходит чересчур быстро, и Набоков "забывает" показать читателю его вехи. Конечно, обстановка Рамздэльской гимназии, многоопытная Мона Даль, постоянные "беседы" с "папашей" до и после совокупления могли сформировать новую Лолиту, но ее побег и сожительство с Куилти, последующее замужество все же лишают возможности читателя поверить в это преображение. Думается, что образ Лолиты в мировой литературе – это пример двойного образа, слабое соединение приданной образу психики "обычной" американской девочки и некоторые монологи и диалоги с участием Лолиты, где она обнаруживает поистине "трагическое" понимание мира! Точно такими "двойными" образами переполнены романы другого русского писателя Федора Достоевского.
Лолита в романе Набокова периодически демонстрирует такое смещение: то цитируя Р. Бернса (глава 32 первой части), то бесконечно болтая на сленге американских подростков. Не случайно героиня – постоянный носитель 2-х имен в тексте романа – поэтического и завораживающего (Лолита) и реального, приземленного (Долорес, Долли). Поэтому рассматривать героиню как образ типичной юной американки, как делают это некоторые бездарные толкователи Набокова, совсем не стоит. Долорес/Лолита – достаточно сложный образ мировой литературы, именно поэтому роман Набокова по-своему бессмертен. И Гумберт, и Лолита – блестящие образы, сделанные рукой опытного мастера, и можно долго восторгаться мастерством Набокова, шедшего к их воплощению многие годы. Можно вспомнить истоки: Лолита – завершение таких образов, как Лилит, Машенька, Магда; Гумберт – соединение таких образов, как Ганин, Роберт Горн, отчасти Цинциннат Ц., Годунов-Чердынцев…