Но остановимся на подтексте романа "Лолита": по нашему мнению, он имеет достаточно универсальный характер. Традиция модернистского искусства здесь предельно обнажена: автор постоянно комментирует свой собственный текст – как через манеру письма главного героя, так и через ряд опосредованных намеков. "Лолита" нагружена реминисценциями из произведений близких Набокову писателей и каламбурным обыгрыванием названий и ситуаций других произведений. Например, "Мистер Пим (проходящий мимо в известной трагикомедии) смотрел, как Пиппа (проходящая мимо у Браунинга) всасывает свою нестерпимую смесь" – аллюзия на повесть Э. Поэ и пьесу Браунинга более чем очевидна. Эротизм романа возвращает нас, скорее, к античной откровенности, нежели к скабрезным описаниям де Сада или физиологической обнаженности последнего эпизода романа "Улисс" Джойса. Пожалуй, "Лолиту" можно было бы считать неким образцом модернистского романа, если бы великое произведение вообще стоило бы назначать чем-либо. Думается, что читатели романа в 21 столетии едва ли обратят внимание на те "непристойности", которые обнаружили в нем критики и поборники нравственности в середине или конце века 20-го. Но своеобразная эстетика романа, но мощнейший эмоциональный заряд, но незабываемые набоковские образы, но блестящий постскриптум ко всей "до набоковской" литературе – будут воздействовать в с е г д а.
Успех "Лолиты" в конце 1950-х гг. принес Набокову и вожделенный достаток: "никогда не думал, что смогу прожить на литературу, но теперь меня хранит маленькая девочка по имени Лолита". В "Постскриптуме к русскому изданию" романа Наб проследил все перипетии с путешествием "Лолиты" по мировым издательствам: 1958 г. – престижное издательство "Putnam"; 1959 г. – издательство Вайденфельда-Никольсона, Лондон; затем переводы на французский, немецкий, голландский, датский, греческий, итальянский, хинди, китайский, норвежский, турецкий, шведский и японский языки. К I966 году Набоков сам перевел свой лучший роман на русский язык, опасаясь возможных издержек, если за роман возьмутся "советские" специалисты.
"Швейцарский" период. Признание
До переезда в Швейцарию, страну богатых туристов и сытой жизни, Набоков в 1956 г. издал сборник "Весна в Фиальте" и другие рассказы, в 1957 г. завершил роман "Pnin" ("Пнин"), перевел на английский язык "Героя нашего времени" Лермонтова (образы Печорина и Гумберта во многом перекликаются), в 1959 г. издал сборник "Стихи" (на английском языке). В центре романа "Пнин" – профессор русской литературы Тимофей Пнин, эмигрантской волной занесенный в США, не любящий ни этой страны, ни английского языка. Как замечал Набоков, его задачей было создание "характера комического, даже гротескного, но, в сопоставлении с так называемыми нормальными людьми, – более человечного, более чистого и цельного". Набоков вдоволь порезвился в романе, набросав довольно гротескные образчики представителей американской филологической науки, преподающих в университете, весьма напоминающем Корнель, где в свое время работал он сам. В очередной раз досталось в романе и "шаману полового мифа" З. Фрейду – пародийные образы Лизы и Эрика Финтов.
Есть в романе "Пнин" и некоторое переосмысление сюжета "Идиота" Достоевского (несмотря на то, что Набоков третировал великого писателя в своих критических разборах, он не менее часто использовал его сюжетные находки и некоторые приемы в собственных текстах). Когда Пнин готов пожертвовать собственным самолюбием и счастьем во имя не любящей его жены, это разительно похоже па сцену между Мышкиным и Настасьей Филипповной в романе Достоевского. Ситуации с ребенком Лизы Пниной-Финт параллельна известной ситуации из "Бесов": Шатов – его жена Мари – ребенок Мари от Ставрогина. Конечно, американский колорит и заслуженный успех наложили отпечаток на личность Наба, но приходится признать, что и в США, и на английском Набоков продолжал прежде всего традицию русской литературы, которая оказалась его писательским кодом, несмотря на вынужденную смену языка.
В 1960 году Набоков с Верой переезжают в Монтрё и поселяются в знаменитом отеле "Палас". В Женеве жила сестра писателя Елена, а в соседней Италии служил оперным певцом сын Дмитрий… До конца своих дней Набоковы так н не обзавелись собственным домом, что объясняется либо нежеланием жены Веры вести домашние дела, либо принципиальным решением Наба не менять свой славный русский дом детства на что-то иное. Есть и еще одна версия: обласканный буржуазной славой, Наб предпочитал все время находиться в центре внимания, потому и выбрал "Палас-отель", а не что-либо скромнее. Пространные интервью Набокова появляются в престижнейших журналах: "Playboy", "Newsweek" и др., он выступает в культурных программах на швейцарском и французском телевидении. Словом, он не менее популярен в это время, чем Сартр или Дали. Тем не менее, отношение к Набокову со стороны коллег-писателей и, особенно, журналистской братии выглядит каким-то настороженным. "Лолита" сделала Наба всемирно известным, но она же вызвала в это время много неприятных вопросов и предположений о личной жизни создателя Гумберта.
В декабре 1959 г. Набоков пишет весьма замечательное и по стилю, и по чувству стихотворение "Какое сделал я дурное дело…", скорее всего, это отзвук реакции писателя на обсуждение романа "Лолита". Оно до странности перекликается со стихотворением Б. Пастернака 1958 г. "Нобелевская премия"(возможно, является пародией на него). В тексте Пастернака: "Что же сделал я за пакость, я убийца и злодей?…"; в стихотворении Набокова: "Какое сделал я дурное дело, и я ли развратитель и злодей…" Затравленный в СССР Пастернак пишет: "Я весь мир заставил плакать над красой земли моей…", у Набокова: "…мечтать мир целый о бедной девочке моей". На этом, впрочем, перекличка заканчивается. Две следующие строфы набоковского стихотворения – расклад его отношений с читателем, осознание Вечности своего искусства:
О, знаю я, меня боятся люди,
и жгут таких, как я, за волшебство,
и, как от яда в полом изумруде,
мрут от искусства моего.
Но как забавно, что в конце абзаца,
корректору и веку вопреки,
тень русской ветки будет колебаться
на мраморе моей руки.
Здесь снова звучит любимая мысль Набокова о подлинном искусстве как о некоем чародействе, волшебстве; художник в этом контексте предстает то ли волшебником (магом), то ли искусителем людского рода. Что до колебания русской ветки на памятнике Набокову в Питере или в Москве, то оно до сих пор не происходит, но его предчувствие вполне может сбыться к 120-летию со Дня его рождения, например.
В 1962 году в издательстве "Putnam" публикуется роман "Бледный огонь" ("Pal fair"), смысловым центром которого является поэма главного героя Д. Шейда "Pal fair". Это 999 строк блестящей английской поэзии:
Я тенью птицы был, нашедшей смерть
В лазури лживой, грянувшись о твердь
Стекла…
Многозначное начало поэмы, постоянные переклички с "птичьей" темой в литературе ("Альбатрос" Ш. Бодлера, "Пьяный корабль" А. Рембо, "Сказание о старом мореходе" С.Т. Кольриджа и др.), ее духовная насыщенность делают эту часть романа главной. Жизнь профессора Шейда в поэме и его жизнь за рамками поэмы существенно разнятся: там, вне текста, он всего лишь старый скучный профессор, жизнь которого комментируется другим персонажем – беглым королем Чарли Кинботом. По словам Веры Набоковой, переведшей поэму на русский язык, ее главная тема – тема смерти.
Если судить по центральному персонажу романа, доктору Д. Шейду, то это, возможно, и так: "Стикс, грань потерь, за коей негде плыть! Твое, Рабле, большое "Может Быть"…". Шейд, попав в транс, видит на том свете "белеющий родник", он много размышляет по этому поводу, пытается установить соответствие своего видения другим, подобным, но… Не дописав поэмы, профессор гибнет от пули террориста, которая была предназначена совсем не ем у. Если же судить по "комментатору" поэмы Кинботу, то это роман о Зембле – несуществующей стране, где Чарли был королем Карлом. В целом "Бледный огонь" можно считать и тем, чем он действительно является – вторым, после "Лолиты", постскриптумом Набокова к мировой литературе. Хорхе Борхес вообще сделал этот прием культурного постскриптума основным своем творчестве, Наб лишь иногда пользовался им – но на уровне достаточно глобальном.
Лучшее в романе "Бледный огонь" – поэма "Pal fair", лучшее в поэме – ее поэзия! Умение Набокова из обыденного пейзажа сотворить "цвета причудливой загадки" (Рембо) видится здесь особенно отчетливо:
И я отвергну вечность, если вдруг
Исчезнут в ней привычные давно
И боль, и страсть, и красное вино
Вечерних звезд, от нас бегущих… След
Улитки на камнях; твой страх, что нет
Ни сигаретки, смех при виде пса,
И пурпурная эта полоса…
Все остальное в этой поэме – темы, образы, Институт Мак Абера, переживания героя о неизбежном – это только декорации, обставляющие чарующие созвучия "Pal fair".
Несколько слов о 2-й части романа – комментарий поэмы Шейда Кинботом. Эта часть, с одной стороны, комментируя поэму, с другой – реконструирует облик том невозвратимой Земблы, где так "падки на цареубийство". Джейкоб Градус, никчемный юноша и неудачливый убийца, уверенно движется по ходу комментария к месту своего злодеяния. В этом месте, в финале "Бледного огня", и сходятся наконец пути трех героев – Шейда, Чарли Кинбота и Градуса. Вот кратко сюжет этой части романа, чересчур занимательным его называть трудно. Однако значительным его делает замечательный набоковский пастиш, с его иронией: "…где-то между "Абортом" и "Ясперсом"" (поиск нужного слова в словаре), привычным эротизмом: "…в безмятежной безопасности ласкает какое-нибудь юное и прелестное существо" и цитатностью. Роман "Бледный огонь" интересен именно своей двойственностью: прозаическим, скучноватым обрамлением и блестящей поэзией самой поэмы. Сам Набоков замечал по этому поводу: "Там и сям находил я в поэме и особенно… блестки и отголоски моего духа, длинную струйную зыбь, – след моей славы".
В 1964 году в Нью-Йорке выходит прозаический перевод "Евгения Онегина" А.С. Пушкина, выполненный Набоковым. Перевод сопровождался двумя томами комментария к великому роману. Между Набом и Э. Уилсоном, который не согласился с самой идеей переводить стихотворный текст как прозаический, немедленно развернулась шумная полемика в печати, закончившаяся разрывом отношений. В этом же году французский журнал "L’ Arc" посвящает целый номер писателю В. Набокову. В 1966 г. выходит первая объемная монография о творчестве Набокова – С.П. Стегнер "Бегство в эстетику: Искусство Владимира Набокова", о которой за неимением лишнего места мы говорить не будем. Гений, уже признанный и обласканный публикой, всегда вызывает к жизни сотни пустых и бесполезных статеек и десятки монографий, где кто-нибудь, ужасно начитанный, спешит заверить весь мир и самое себя, что он-то уж точно разобрался в искусстве и приемах Мастера и не понимает, как это можно был не ценить его ранее. Тема, заявленная в начале нашего эссе, скромно и почти незаметно для читателя продолжена здесь.
В сентябре 1966-го Набоков дал интервью своему бывшему студенту Альфреду Аппелю, где достаточно честно и аккуратно проанализировал свое англоязычное творчество. Безусловно, интервью не свободно от некоторой позы и саморекламы, но внимательный читатель сразу же заметит те ценности, которые защищает Набоков в искусстве, и то, что вызывает его негодование и раздражение. Мэтр Набакофф справедливо считает, что "искусство писателя – вот его подлинный паспорт", выводит свою систему оценки качества труда художника. Наб советует критикам указывать лишь на грамматические ошибки и опечатки в его текстах, а об идеальном читателе говорит так: "Мне было бы приятно, если бы мою книгу читатель закрывал с ощущением, что мир ее отступает куда-то вдаль и там замирает наподобие картины…". Из писателей своего столетия Набоков выделяет Джойса, Кафку и Пруста, сочувственно говорит о Борхесе и Роб-Грийе. Из месива советской литературы выбирает "двуединого гения Ильфа-Петрова", стихи Заболоцкого, романы "в жанре научной фантастики" А.Н. Толстого. В собственном творчестве Набоков "привязан – больше всего к "Лолите", ценю – "Приглашение на казнь".
Последние годы жизни ознаменовались тремя завершенными романами Набокова: "Ада, или Страсть" (1969), "Прозрачные вещи" (1972), "Посмотри на Арлекинов!" (1974). Было издано несколько сборников рассказов: "Красавица" и другие рассказы", ""Подробности заката" и другие рассказы", ""Истребление тиранов" и другие рассказы". В 1973 году опубликована работа "Strong Opinions" ("Твердые суждения"), содержавшая письма, интервью и замечания Наба о жизни и искусстве. Из трех последних романов Набокова можно особо выделить роман "Прозрачные вещи".
По словам одного из критиков Набокова, "Главный фокус… "Просвечивающих предметов" заключается в позиции повествователя, который ведет рассказ из "потусторонности" и потому прошлое для него проницаемо". В этом заявлении все – от неправильного перевода названия романа до пошлых рассуждений о "потусторонности" повествователя – служит примером "гудмэнского" подхода к трактовке набоковского текста. Тема смерти в "Прозрачных вещах" присутствует, но ее никак нельзя считать основной. Как мы уже говорили, "роман с девочкой" – удачная жанровая находка Набокова, элементы этого жанра есть и в этом тексте. Фотографии обнаженной Арманды в юном возрасте, намек на растление писателем R тринадцатилетней Джулии и т. д. – вновь обнажают тему "нимфолепсии" в романе. В начале 21 века для обозначения этого явления чаще используют гораздо более хлесткое словцо, попахивающее уголовной статьей. Можно, конечно, сделать вывод о том, что внимание к нимфеткам было свойственно не только Эдгару Г. Гумберту, но и… Однако можно такой вывод и не делать, сославшись на удачно найденный Набоковым "трюк", позволяющий ему и его издателю поднимать тираж очередной его книги.
Начало романа знаменательно: "Вот персонаж, который мне нужен. Привет, персонаж! – Не слышит…". Театрализация сюжета свойственна некоторым вещам Набокова, но здесь писатель сбрасывает последние оковы литературных условностей. "Реальный" герой Хью Персон частенько станет уступать в тексте место своему кукольному двойнику, не делаясь от этого менее осязаемым. "Жизнь можно сравнить с человеком, танцующим в различных масках вокруг своей собственной личности…" – замечательно веское наблюдение романного повествователя. Арманда Шамар, швейцарский поезд на пути между Туром и Версексом, чтение новой книги писателя R – и жизнь мнимого Персона обретает свой смысл в романе. Мальчик в ночной рубашке с танцующими вокруг него овощами из детской книжки – и погибающий в пламени Персон: две эманации существования этого персонажа в романе "Прозрачные вещи".
Хотя, что ни говори, Персон нужен повествователю лишь для запланированного в самом начале текста интервью с известным писателем в 18 главе. Здесь Набоков обыгрывает любимое свое замечание, что "подлинное искусство выше ложной почтительности". Персон приехал в Европу, чтобы заставить писателя R изменить "ряд слишком узнаваемых персонажей" и сменить название книги "Транслятиции" на более коммерческое и понятное. Однако R объясняет незадачливому лит. агенту, что "заглавие просвечивает сквозь книгу, рождается вместе с книгой…". Что же касается изменения характеристик "узнаваемых" персонажей, то писатель настаивает, что, "как бы решительно образ не изменяли, прототип все равно будет опознан по форме дыры, остающейся в ткани повествования". Автор романа иронично восклицает: "Чего же ты ждал от своего паломничества, Персон? Простого зеркального возвращения старых страданий…". Или все же герой ждал от автора нарисованного ему с неумолимой жестокостью пути, завершившегося в пламени пожара. Наверное, вопрос этот – риторический, и мнением персонажей большая часть авторов интересуется крайне редко.
В 1972 году нобелевский лауреат и самый знаменитый в то время диссидент СССР А.И. Солженицын выдвигает на эту премию Набокова. Трудно представить себе более далеких друг от друга русских писателей 20 века, чем эти двое. И по политическим взглядам, и по эстетике, и по отношению к роли литературы в жизни общества. Однако, это выдвижение ничем не закончилось… Нобелевскую премию Набокову так и не дали. Видимо, для ее получения Наб был слишком аполитичен, слишком независим, его творчество после "Лолиты" оценивалось слишком неоднозначно… Группе людей в Нобелевском комитете, определяющих, кому предложить награду, эта кандидатура не подходила. Ведь гораздо спокойнее дать премию пишущему "борцу за свободу и мир во всем мире", ловкой литературной бабёнке или какому-нибудь нудному писателю из "развивающихся" стран, но вот Гению от литературы – никогда. Ряд известнейших изданий ("Гардиан", "Нью-Йорк Таймс" и др.) причислили В. Набокова к тем писателям, которые были незаслуженно обойдены вниманием Нобелевского комитета.
Роман "Посмотри на Арлекинов!" и стихотворение "To Vera" датированы одним годом (1974) и, возможно, являются своеобразным поэтическим завещанием В.В. Набокова. Конечно, есть еще незавершенный роман "The Original of Laura", впервые опубликованный в 2009 году и уже переведенный на русский язык. Известно, впрочем, что сам Набоков не вполне желал публикации этого произведения. Конечно, можно еще долго рассуждать о значимости и принципиальной новизне "больших" произведений Набокова, среди которых выделяются романы "Камера обскура", "Дар", "Истинная жизнь Себастьяна Найта", "Лолита", "Бледный огонь". Можно сказать и более лаконично: гениальный автор достойно прошел уготованный ему писательский путь, его имя навсегда сохранится в мировой литературе, как уже хранятся там имена Шекспира, Рабле, Пушкина, Гоголя, Пруста, Джойса…
В финале нашего эссе процитируем стихотворение Набокова к жене полностью, заметив, что Геометрия и Венеция здесь, вероятно, филигранная техника и полет воображения в писательском творчестве, Арлекины – неповторимые персонажи Набокова, а конечная само характеристика – ирония, смешанная с тугой болью:
Ах, угонят их в степь, Арлекинов моих,
в буераки, к чужим атаманам!
Геометрию их, Венецию их
Назовут шутовством и обманом.
Только ты, только ты все дивилась вослед
черным, синим, оранжевым ромбам…
"N – писатель недюжинный, сноб и атлет,
Наделенный огромным апломбом…"
2 июля 1977 года Владимира Набокова не стало. Он был похоронен на кладбище в Клэренсе, близ Монтрё. После отъезда из России в 1919 году Наб так и не побывал на родине ни разу… Он и не думал, что сможет в скором времени вернуться в советскую Россию своими произведениями. Но уже в середине 1990-х гг. к нам вернулись все его тексты – и на русском, и на английском, и на всемирном языке поэтов и мыслителей.
Писать о гении сложно, но жизнь распоряжается так, что Борхес пишет о Сервантесе, Набоков – о Гоголе, а мы только что закончили повествование о Набокове. Удалось ли нам хотя бы отчасти приподнять занавес над тайнами "волшебства" великого мастера, прояснить смысл некоторых его текстов? Не свернули ли мы с магистрального сюжета жизни и творчества Набокова-Сирина? Каждый читатель эссе сам может ответить для себя на эти непростые вопросы. Кстати, заглавие нашего эссе объяснено эпиграфом к нему: великий русский писатель смог прийти к прекрасному русскому читателю лишь через мировое признание и американское гражданство.
Впрочем, "я возвращусь когда-нибудь…": воистину так.
Февраль-март 1995 г.,
лето 2011 г.