…К нам в школу забегали греться бродячие собаки. Две или три, точно не скажу. Собаки были собаками в полном смысле слова: едва сторож распахивал двери, они деловитым гуськом прошмыгивали в тепло и почему-то бежали на второй этаж, где учились начальные классы. Там они, прошу прощения, жидко гадили и, спустившись по другой лестнице, покидали заведение до следующего утра. Завуч ежеутренне накрывала дерьмо тетрадным листочком, на котором учительским почерком было написано "осторожно!", и наказывала сторожу собак "не пущать". Сторож сбивчиво клялся. На следующий день все повторялось.
А еще в школу наведывался художник. Он приходил через ту же дверь, что и собаки. На пустой стене рисовал былинно-патриотическую картину. Работу начинал рано, до уроков, а потому засек собак "в процессе". Первым делом он смачно врезал животным под хвост - ничто не должно мастеру мешать. Разложил краски, добыл у завхоза стремянку.
Творил он месяца два. После него остался громадный - от плинтуса до потолка - Иван-царевич в алых сапогах, летящий ковер-самолет, русалочка, свернутая в элегантную спираль и другие персонажи, включая золотую рыбку где-то в ногах у ундины. Чтобы как-то сгруппировать общую хаотичность, через весь рисунок была пущена волнистая надпись: "Сказка станет былью!"
Насчет сказки не знаю, а вот рассказы наши к тому времени уже не сочинялись столь быстро и легко, как в начале. Настал период, когда мы сперва думали, а уж потом записывали.
Мы шли по улице с моим приятелем. Из-за поворота показался Мишка Цой. Цой был полукореец-полуеврей, отличался невероятным умом. На всех днях рождения он сидел в углу с книгой и не отрывался на возню со смехом и визгом. Мне он казался пожилым человеком.
Существование Цоя было спартанским. Мама приглашала в гости мужчин и на это время выгоняла сына на улицу. У них в квартире вместо дивана была циновка, на полу лежали апельсинового цвета мохнатые подушки, которые Цой перед приходом маминого хахаля обязан был начесывать массажной щеткой. С началом школы мама определила его в китайский интернат.
Мишка поравнялся с нами, сказал "привет" и остановился.
Цой вызывал во мне брезгливость. Он был тоненький и жалкий, как халат из секции уцененных товаров. Мама отправляла его гулять в варежках, которые сели от стирки и не могли закрывать руки как следует. Между манжетами куртки и варежками виднелись замороженные запястья с цыпками. Один раз я видела, как Цой грел замерзшие пальцы во рту.
- Цойка, ты смотрел сегодня мультики? - спросил мой дружище.
- Я не мог. Я должен прийти домой не раньше семи.
Мы помолчали. Потом Мишка, боясь, что мы попрощаемся и он опять останется скучать, сказал:
- А вы знаете, кстати, что в китайском языке нет точки? Точки нет в конце предложения.
- Не ври! - строго предупредил дружище.
- Я серьезно, - Цой сверкнул черными глазами. - Вместо точки там ставится кружок…
- А вместо слов что?
- Значки такие, иероглифы называются. Ни одной буквы, только иероглифы! - Цой был рад возможности кого-то удивить и слегка надулся от гордости.
- Как же они тогда читают? - спросила я.
- Так и читают, берут иероглифы и все понимают.
- Не ври! - мой дружище едко прищурился. - Если у них нет букв, как же они тогда телеграммы по телеграфу передают?
Я не услышала ответа Цоя, потому что в этот момент откуда-то сверху, почти с небес, обрушился громовой голос отца:
- Немедленно поднимись ко мне! - Я запрокинула голову. Папа стоял на балконе и рукой делал движение, как будто подгребал меня к себе. Я пискнула приятелям "пока" и пошла к подъезду.
В квартире отца сгущалась грозовая атмосфера. Малиновые обои и светильник из медных лент несказанно ее усиливали.
- Сядь, - коротко скомандовал он.
Я села кончиком задницы на краешек кресла.
- Как следует сядь!
Я задвинулась поглубже. Ноги повисли над полом.
- Объясни, для чего ты это сделала?
- Что?..
- Подожгла лифт?
- Я больше не буду.
- Ты слышала вопрос?
- Да.
- Отвечай!
Беда в том, что я не могла назвать причину. Она вдруг вылетела из головы вместе со связными словами. Я лепетала что-то очень жалкое, путалась в слезах и соплях. Отец ругался, как умел это делать только он один. Он дробил меня на части, стирал в порошок, пыль снова собирал вместе, чтобы затем жечь меня на медленном огне. Я переплавлялась, охлаждалась, несколько раз за время разговора умирала и воскресала.
Это был катарсис что надо.
Придя домой, я не написала ни одного рассказа. Послонявшись по квартире, я набрала папин телефон и спросила:
- А как ты узнал, что это я?
- Кроме тебя, счастье мое, некому это сделать, некому. Кстати, ты по дороге домой ничего не спалила?
На спине тут же возникли мурашки…
…Мама собиралась в театр. Процесс превращения ее в театральную зрительницу - само по себе зрелище. На кровати вдруг появляется красивое платье. Мама доделывает последние хозяйственные дела. Платье и мама пока автономны, но их тонкая связь уже чувствуется.
Мне представляется, что самолет готовится к старту. Вот он медленно катится по рулежной дорожке: в сумочку кладется пудреница, носовой платок, бинокль… Вот он подбирается к взлетной полосе: мама начесывает прядь за прядью, легкими касаниями придает пышным волосам форму… рисует стрелки на веках… пошел запах духов… Ответственный момент, в турбинах слышится гул: два силуэта сливаются в один - мама надевает платье… Самолет развернулся к старту… Мама подходит к зеркалу, загадочно улыбается. Все! Выражение лица больше не меняется. Лайнер разогнался, поджал шасси, и начался полет.
Квартира наша после ухода отца имела вид полуказенного помещения. Сувениры, вазочки, керамические подсвечники и прочие уютные безделушки сгинули в период развода. Оставшиеся крупные предметы имели только функциональное назначение, как в гостинице: кровати, накрытые скользким бежевым покрывалом с веревочными косичками по бокам, вешалка с четырьмя крючками, на одном из которых висела моя пестрая шуба и варежки на длинной резинке… Нециклеванный пол, тусклое освещение…
Мама ушла в оперетту, заполненную светом и яркими костюмами. Я включила телевизор. Он разогрелся, на серо-голубом экране появилась мощная, как Днепрогэс, певица. Казалось, что у нее в горле прорвало плотину…
Выключив телевизор, я взяла флейту, встала перед зеркалом и заиграла. Мне вдруг почудилось, что перед глазами дымчато-яркий свет, а сама я - на сцене, окантованной рампой. Передо мной - партер, переходящий в амфитеатр и стиснутый по бокам ложами бельэтажа. Зал ахает и аплодирует. Я кланяюсь и играю на бис.
Я побежала на кухню, зачерпнула из кастрюли горсть винегрета и натерла щеки. Зрители рукоплескали, я стояла красная и счастливая. Но тут зазвонил телефон,
- Здравствуй, - незнакомый мужской голос назвал меня по имени. - Позови, пожалуйста, маму.
- Ее нет, она в театре.
- А папа?
- А папа теперь живет в другом подъезде. Могу дать его телефон. Вы чей знакомый, мамин или папин?
- Мамин, - торопливо ответил голос. Казалось, он расстроился.
- Что ей передать?
- Пожалуй, ничего. Я хотел на нее посмотреть, как раз еду мимо.
- Ну и заезжайте к нам. - Я помолчала и для пущей убедительности добавила фразу из какого-то кинофильма: - В нашем доме всегда рады гостям.
Гость прибыл примерно через час. Он был высок и красив, в руке держал круглую высокую коробку, в каких раньше перевозили шляпы. Внутри оказался торт в форме сказочного дворца.
Мы пили чай. Разговаривали. Иногда повисала очень пустая пауза. Гость отрезал очередной кусок торта. Я ела. Он смотрел в пустоту, потом словно спохватывался и задавал мне какой-нибудь вопрос о школе. Я отвечала, но такой скучный диалог не мог продолжаться бесконечно, и снова наступало молчание.
- Сколько тебе лет? - спросил он.
- Девять.
- Когда мне было столько же, - улыбнулся гость, - со мной произошел интересный случай. Я шел с товарищем по улице и врал ему, что я колдун. Я рассказывал ему, как летом приехал к бабушке в деревню и выловил всю рыбу из пруда. Всю-всю, ничего не оставил местным жителям. После этого они решили, что я колдун, и старались наловить рыбы впрок, пока я не приехал на каникулы. А мою бабушку считали бабушкой колдуна и в деревенском магазине продукты ей давали без денег. И когда я заканчивал свой рассказ, от дерева сверху отломилась здоровенная мокрая ветка и упала мне на голову. С тех пор, когда я вру, никогда не хожу под деревьями. Вот так. Тебе мама про меня не рассказывала?
- Мама мне пока ни про кого не рассказывала. Хотите, я вам поиграю на флейте?
Гость кивнул. Я развернула ноты.
Он слушал, наклонив голову к плечу. Внимательно, не обращая внимания на ошибки и неточности. Меня так никогда не слушали. Я играла, сожалея о своем маленьком репертуаре.
Последний звук исчез. Мы опять молчали, но это уже не было в тягость. Пауза была заполнена пониманием.
Я принесла глянцевую розовую тетрадь с рассказами. Положила перед гостем и позволила почитать. Его взгляд отъехал недалеко от начала и оцепенел. Затем вернулся и еще раз скользнул по строчке. Чтобы поддержать его волшебное состояние, я снова взяла флейту и заиграла. Во мне поднималась радость оттого, что я гостеприимна по высшему разряду.
До прихода мамы гость больше не вымолвил ни слова.
Мама вернулась домой не одна. Через десять минут тетрадь, оставленная на столе, превратилась в длинные узкие клочья и полетела в унитаз. Вода не могла утопить такое количество бумаги, и на поверхности плавали вполне узнаваемые фрагменты текста…
На следующий день мама говорила по телефону приятельнице:
- Ну кто бы мог подумать, что она такая дура… да… да… Где могла набраться?.. Не говори! Ну что делать… гены, да… вся в него… Единственная отрада, что вырастет, выйдет замуж, разведется, а внуки останутся при мне…
Вот, собственно, и все.
Потом настал 1977 год. И мама, и отец создали новые семьи - оба весной, и этот факт сложно назвать случайным совпадением: слаженность осталась даже здесь.
Потом настал октябрь и приняли новую конституцию. Ее отпечатали громадным тиражом на газетной бумаге и в каждый киоск "Союзпечать" привезли по миллиону экземпляров. Киоскеры сидели по уши в этом товаре и раздавали его бесплатно. Я взяла громадную кипу и притащила домой. Мама стелила ее в помойное ведро вплоть до крещенских морозов.
А вот теперь действительно все.
Виктория Фомина
МРАМОРНОЕ МЯСО
Голод. Он наступает независимо от… Есть деньги или нет. Воет ветер или льет, как из ведра. Одеваешься, а ведь лень. Не могу приучить себя к запасам. Не могу выбирать, каждый раз покупаю одно и то же - капусту, капусту, капусту, разные виды капуст. Я медитирую по утрам. Мои друзья - сидхи. А я - еще нет. Но учитель нашел меня. Он появился из Швеции, ученик Махариши, похожий на Тотошку из Изумрудного Города с другом-кроликом, который изобретает натуральные пищевые добавки и читает лекции московским докторам о пользе вегетарианства. "Health and Beauty" и oxygen - такова их программа. Он, учитель, поклонился мне несколько раз, сложив руки домиком, поколдовал над бананом и грушей, раскрошил хлеб и под строжайшим секретом передал мне мою и только мою, единственную, мантру. Он сказал, что я готова и могу медитировать. Я тоже понимала, что готова, что без мантры я, как без… Но к чему я готова, осознаю смутно. На уровне ощущений.
Иногда учитель звонит мне из своей Швеции и говорит запредельным торжественным голосом: "Do you meditate?" "Yes, - я говорю, - I do". "This is very important for you and me". "Why?" - говорю. "Your karma is my karma and my karma is your karma now because… Do you meditate every morning as I said?"
Я медитирую каждое утро, каждое утро божьего дня. Иногда я улавливаю запредельное, но если верить инструкции, это не запредельное, а мой неуспокоенный ум, или один из уровней моего неуспокоенного сознания. На такие видения не стоит обращать внимания, даже говорить о них не стоит, так себе, какие-то полеты и голоса… Нужно добраться до Бога в себе, вот что нужно сделать. В конце концов. Но вдруг я и Его приму, как собственное видение? Правильно, ничего нет, кроме видений. Мир, в сущности, это и есть видения медитирующего Бога. Хорошо, но если я могу отличить себя от своих видений, значит, я - не видение? И если существуют видения Бога, то кто-то реальный ведь должен медитировать, чтобы видеть эти видения?
В такие моменты я начинаю волноваться, бороться со страстями и чувствами. Нервно грызу морковку, а хочется большего.
Помогают окуривания. Мне подходит сандал, его сладковатый дымок. Ставлю кассету с индийскими мантрами. Сижу в позе лотоса. Жрать охота до посинения. Нужно прерваться и сходить в магазин.
Голод. Он наступает независимо от… Есть деньги или нет. Воет ветер или льет, как из ведра. Одеваешься, а ведь лень. Не могу приучить себя к запасам. Не могу выбирать, каждый раз покупаю одно и то же - капусту, капусту, капусту, разные виды капуст. Сегодня куплю фасоль, приправлю её майонезом, ничего, что там яйца, совсем немного.
- Алле?
- Маня, ты тут?
- Ну?
Звонит friend:
- Скажи мне, в чем счастье?
- В жизни.
- Хочешь, с дяденькой богатым познакомлю?
- Откуда?
- С мясокомбината. Американский миллионер.
- Да брось ты…
- Ему девушка нужна, серьезная и порядочная. Он в Москву часто наезжает - свой завод и ресторан. Говорит, не женат, что может оказаться правдой. Позвони, а?
- Пускай сам звонит.
- Значит, я передаю ему трубочку?
Японские быки не узкоглазые, на них не распространяется японский менталитет. Глаза у них, как у коров, с ресницами и поволокой, влажные, словно от слез. Японские быки, знают ли они, что такое любовь? Знают. Они тяжелые, коровы тяжелые, любовь в рапиде, колышутся складки, тонны дрожат, туши не забитые, упитанные, плотные. Пар из ноздрей, вздох и выдох - тихое мууууу… Разрешается любить - сколько еще? На скотобойне брачная ночь среди бела дня. Или нет, скотобойня - потом. Сначала любовь.
Я видела голову коровы. Тушу разделали и продавали на вес: мясо - из него выходил пар, теплые внутренности, вымя и требуху. Продавали у всех на глазах, на глазах у головы - корова смотрела на себя глазами с ресницами и поволокой. Застывшими, мертвыми. Люди хвалили и выбирали мясо. Даже спорили и ругались, бабы хватались за лучший кусок.
А бык, который ее любил? Или у коров всё не так?
Связали, скрутили, отобрали теленочка. Бык в загоне - бока дрожат. Успокойся, остынь. Силен, но не-хва-та-ет силы. Размести всё, смести, разогнать, раздавить. Чтобы копыта скользили, размазать. Рога-лиры, изгиб шеи мужской, мускулистой, последнее мууууууу… или что это? Родился, чтобы тебя кто-то съел. Пока молод и полон сил. Выпей, бычок.
Целое ведро сладко-кислого вина. Заливай тоску и презрение. Мне бы воды… Не положено - чем не вода. Мечта. Ещё несколько дней - упиться, не встать. Бык потягивает мордой, пары хмельные мутят, но вино - почти что вода, можно пить. И бык пьет. Пьет по-коровьи, пьет, как умеет - мордой из ведра.
Так где, вы говорите, мы встретимся?
У театра, у входа, у касс. Я - Джордж. А я - Маня. У меня - "Жигули", как ни странно. Верно, вы богатый человек. Относительно. У театра - ресторан, бывали? Это мой, но мы не пойдем туда. Мы пойдем туда, где нас никто не знает. А вы шутница. Я плохо знаю Москву. Я уехал в Америку из Одессы в тринадцать лет. Друзья говорят, что у меня акцент. Правда, акцент, только не американский. Я был женат, мы расстались, решили продлить молодость, сын вырос, имеет свой бизнес. Ваши глаза хороши. Я не люблю блядей из ресторанов. У них ноги длинные, вы говорите? Правильно, но взгляд другой. С женой мы друзья, и только. Я говорю правду. Привет-привет! У ресторана - мои друзья, нет, не пойду. Куда мы поедем? Вы знаете, очень хочется есть. Я не успела перед звонком, решилась на ресторан. Конечно, вкуснее. И любопытно, вы человек интересной судьбы. Я вам всё расскажу о себе. Да, пожалуйста.
Я сделал деньги на торговле недвижимостью. Знаете, интуиция и решительность, умение контактировать. Наши люди живучее и предприимчивее. Вы не любите новых русских? Они просто не умеют себя вести, если бы они понюхали порох в Европе или Америке… Школа нужна, школа хороших манер. И аккуратность. Конечно, авантюрная жилка в хорошем смысле. Без неё не разбогатеешь. Знаете анекдот? Один еврей всю жизнь работал сторожем на автомобильном заводе, а его сосед, тоже еврей, - рабочим, автомобильным мастером. Каждый вечер он выезжал на легковом автомобиле за ворота завода, и сторож, его сосед, строго следил, чтобы тот, случайно, чего не вывез - детали, там, какие-нибудь, дорогие части автомобиля. Постепенно рабочий разбогател, построил трехэтажный дом с подземным гаражом, дачу за городом на всякий случай, каждый год с семьей отдыхал за границей. А сторож жил, как жил, в однокомнатной квартире. И вот, однажды, сторож спросил своего соседа, как ему удалось разбогатеть на одну зарплату, если он ничего с завода не вывозил. "Как это - не вывозил? - обиделся рабочий. - Каждый день вывозил по одному автомобилю". Мне понадобилось, примерно, двадцать пять лет, чтобы встать на ноги. Некоторые успевают быстрее. Другие так и не поднимаются, только дети. Эмиграция - это проверка на выживаемость. Вы кладите себе рыбу. Давно вы вегетарианка? Почти два года. Щадящее вегетарианство, рыбу позволяете и молоко, понимаю. Я, знаете, тоже мясо не могу. Неужели? Ей-богу. Приходится дегустировать. Я марку держу, мясо - только из Америки, у меня постоянные компаньоны, и клиенты уже определились. Я вкус понимаю, что нашим людям по душе - знаю, все компоненты контролирую. Очередь выстраивается в пять утра, разбирают мою колбасу, развозят во все уголки России контейнерами. Мощности не хватает, буду расширяться. В Россию приезжаю три-четыре раза в год. Да, контролирую. Есть, конечно, представитель. Совместный бизнес - я ему в Америке помогаю, он мне - здесь. Салатик? Да. пожалуйста.
Бык остепеняется, привыкает понемногу, свыкается с положением, мозги затуманиваются - становится хорошо. Морда в ведре, сколько просит, столько и дают. И ни капли воды. Вино белое, чистейшее, кристальнейшее. Пей, бычок. Ноги пружинят и заплетаются, благо, загон невелик. Странно быку. Воздух в тумане. Пар из ноздрей - то ли вздох, то ли выдох, и короткое растерянное мууууу…
Это хороший ресторан. Неважно, что дорогой. Может быть дорогой и плохой, а этот - хороший. Мясо сюда поставляют из Японии, специального приготовления. Говядину вымачивают в вине еще при жизни, так сказать, хозяина. Пропитывают, смешивают с жизненными соками. Японцы - извращенцы? Ну, если китайцы едят мозг живой обезьяны, то почему бы японцам… Быка не кормят, а только спаивают. Как долго? Уж не знаю, несколько дней, недель. А потом забивают. Не сразу убивают, а долго бьют колотушками. Знаете, живые отбивные. Мясо с жиром и кровью перемешивается, и получается рисунок в разрезе, как у мрамора - тонкие белые прожилки и волокна разных оттенков. Так и называется - "мраморное мясо". Красиво. И всё пропитано вином. Хотите попробовать? Ничего, что вегетарианка. Один раз, потому что никогда не ели. Конечно, один раз можно. Это страшно дорого, но я хочу, чтобы вы попробовали. Ручаюсь, вкуснее говядины вы никогда… Нигде и ничего подобного.