- Со мной? - в испуге возопил Самуил. - Ну уж нет, мистер, только не со мной. Беги куда-нибудь еще, а меня оставь в покое. Мне неприятности два раза показывать не надо, я их с первого узнаю. Прощай, прощай, а разойтись нет мочи, да только не с тобой.
Я дал Самуилу понять, что ему от меня не отделаться. Куда еще мог я пойти? Как же он поначалу бранился! А потом заявил, что непременно возьмет с собой телицу.
- Она приносит мне удачу, - объяснил Самуил.
- Но она же нас задерживать будет, - возразил я.
- А кто тебя просит ждать? - поинтересовался он.
- И почему обязательно в Наваф?
- А кто тебя просит туда идти?
Если я хотел получить утешение, от Самуила я его не дождался.
Самуил точно предсказал поведение Саула, который, едва прознав, куда упорхнула его любимая птичка, немедля направил слуг своих в Наваф, чтобы те схватили меня. Посланцы его до Навафа так и не добрались - как ни странно, они, едва выйдя в путь, сразу же принялись пророчествовать. Когда то же самое стряслось со вторым контингентом, Саул сам пошел по мою душу. И тут снова произошло непредвиденное. Вы просто не поверите. Я пал духом. Самуил с его телицей дальше идти не могли. И вот когда я был практически уже в лапах Саула, на него во второй раз в жизни напала неодолимая тяга пророчествовать.
Началось все у большого источника в Сефе, где Саул навел справки и узнал, что мы все еще торчим в Навафе. И когда пошел он туда, в Наваф, то вот, как произошло и с людьми, которых он посылал, чтобы схватить меня, и на него сошел Дух Божий, ни больше, ни меньше, и он начал пророчествовать. И он шел и пророчествовал, доколе не пришел в Наваф к Самуилу, и догадайтесь, что он тогда проделал? Снял и он одежды свои, и пророчествовал пред Самуилом, и весь остаток того дня, а как впоследствии выяснилось, и всю ту ночь лежал неодетый. Таким образом, мы видим и можем сказать, что и Саул также был во пророках. Правда, на сей раз все произошло у меня на глазах.
- Это чудо, - вполголоса сказал я Самуилу, когда мы с ним пришли наконец в себя.
- Не знаю, не знаю. - Мы разговаривали, сидя при свете факелов на земле. Самуил был весь в испарине от усталости. - По крайности, я хоть передохнуть могу.
- Долго это продлится?
- Скорее всего, он пролежит до утра, - ответил Самуил. - Потом, если нам повезет, вернется домой, чтобы очухаться, а потом на него еще что-нибудь накатит и он опять помешается. Что еще могу я тебе сказать? Саул несчастен, безумен и ненадежен. Самый несчастный человек, какого я знаю, - за исключением разве меня самого.
- Самуил, - предложил я, чувствуя, как в голове моей зарождается превосходная мысль, - ты же можешь помочь ему, помочь всем нам. Пусть Саул снова станет царем.
- Пусть Саул снова станет царем? - пренебрежительно отозвался Самуил. - Как же может Саул снова стать царем? Царь у нас - ты.
- А Саул знает об этом?
- А с чего бы еще ему приспичило тебя убивать, как по-твоему? И почему ты меня-то спрашиваешь?
- Почему я тебя спрашиваю? - в изумлении повторил я за ним. Старый пархатый козел был начисто лишен воображения. - Да потому, что мне только и остается теперь, как жить под каким-нибудь задрипанным забором. Дома в Гиве я лишился, с женой побыть не могу, а по понедельникам и четвергам Саул мечет в меня копья. По-твоему, это и означает быть царем? Большое спасибо.
- Да будешь ты царем, будешь, - без особой уверенности промямлил Самуил. - Зачем волноваться, куда спешить? Жди своего часа. Рим тоже не сразу строился.
- От судьи вроде тебя я ждал чего-нибудь большего, чем такие банальности, - уведомил я его. - Саул помешан.
- Это ты мне рассказываешь? Кого боги хотят погубить, того лишают разума.
- А мне-то с этого какая радость? Я устал ждать. Живу как последний бродяга.
- А куда тебе так уж спешить? Божьи мельницы, сам понимаешь.
- Что божьи мельницы?
- Божьи мельницы, - объяснил он, - мелют медленно, но верно.
- Да, но что мне-то прикажешь делать, пока они мелют?
На сей раз взбеленился Самуил.
- Мое какое дело! - заорал он. - Бейся головой о стену. Иди и нагадь в океан. Можешь вообще зарыться башкой в землю и махать ногами по воздуху, изображая луковицу, я и ухом не поведу.
Каждому из нас потребовалось около минуты, чтобы успокоиться. Самуил желтыми пальцами с длинными ногтями раздраженно выдирал остатки пищи, листьев и прочего мусора из колтунов спадавшей ему на плечи и грудь шевелюры. Я дал ему глотнуть воды из моего меха, он ворчливо поблагодарил. Я протянул ему фисташковые орешки.
- Самуил, а Самуил, - дипломатично попросил я. - Давай попробуем вместе что-нибудь придумать.
- Я был самым могучим человеком в стране, - снова напомнил он. - Надо было держаться за Саула, какие бы слова Господа о желаниях Его мне ни причудились.
- Ну так и сделай опять Саула царем, - посоветовал я, - хотя бы до времени, пока Божьи мельницы не смелют что им положено. Иди, скажи ему, что он царь. Нам же от этого вреда не будет.
- Но это неправда, - ответил Самуил.
- А как он об этом узнает? Пусть его думает, будто он царь. Ну, хоть у Бога спроси, правильно это будет или неправильно.
Сам того не желая, я опять наступил ему на больную мозоль; с секунду Самуил боролся с досадой, но ответил мне все-таки вежливо:
- Думаешь, я не спрашивал? По-твоему, я совсем тупой или что? Конечно, я спрашивал Бога об этом.
- И Бог сказал "да"?
- Он не сказал "нет"! - рявкнул Самуил, а затем продолжил, уже более мирно: - Он вообще ничего не сказал. Бог мне больше не отвечает, - признался Самуил дрогнувшим от унижения голосом.
- И тебе тоже? - воскликнул я. - Вот и Саул то же самое про себя говорил. Что за чертовщина творится в наши дни с Богом?
Самуил пожал плечами:
- Откуда мне знать?
- Может быть, - высказал я гипотезу, вновь углубившись в ту же не нанесенную пока на карты интеллектуальную территорию, которую я один раз уже попробовал, без должной осмотрительности, исследовать на пару с Саулом, - может быть, Бог умер?
Ответ Самуила был краток:
- Бог может умереть?
- А разве не может?
- Если Он Бог, то Он умереть не может, дурень, - наставительно изрек Самуил. - Если Он умер, то Он не может быть Богом. Значит, это был кто-то другой. И хватит вздор молоть.
- Ладно, тогда давай Его вместе спросим, - с энтузиазмом предложил я. - Говорят же, что Он меня возлюбил. Попробуй принести Ему новую жертву.
- А-а, только телицу зря тратить.
- Ну хорошо, обойдемся без жертвы, - настаивал я. - За спрос же денег не берут, верно? Хоть выясним, может ли Саул стать царем.
- Царем-шмулем, - нараспев отозвался Самуил.
Этого я как-то не понял.
- Этого я как-то не понимаю.
- Присловье такое.
- Старинное?
Вопрос его почему-то разозлил.
- Как оно может быть старинным, осел? Разве Саул не первый наш царь? Слушай, ты думаешь, я Его мало спрашивал? Только этим и занимался. Думаешь, нам с Богом наплевать на Саула? Думаешь, мы не любим его? Мы жалеем его, сокрушаемся о нем, мы ему сострадаем. Бог однажды даже укорил меня за то, что я слишком долго печалился о Сауле. Как раз перед тем, как велел мне наполнить рог мой елеем и отыскать тебя. Что за несчастный был день! Ты и представить не можешь, до чего не понравился мне твой вид. С Саулом было куда спокойнее. Он всего-то и сделал, что не послушался меня один-единственный раз. А я, дурак, взъярился и наговорил ему гадостей.
- Так вернись к нему и извинись, - предложил я, благородно оставляя без внимания его оскорбительные и совершенно беспочвенные выпады в мой адрес. - Скажи, что ошибся.
Самуил напрягся как струна и холодно вопросил:
- Я должен сказать ему, что ошибся?
- Ладно, скажи, что ошибся Бог.
- Вот это больше похоже на правду, - согласился Самуил. - Этому Саул, пожалуй, поверил бы. Да только Господь не человек и сокрушаться Ему несвойственно.
- Но ведь ты и один можешь все провернуть, - льстиво сказал я. - Скажи Саулу, что решил дать ему еще один шанс. Сам же говоришь, что он несчастен. Вот и пусть его порадуется, хотя бы напоследок.
В ответе Самуила не было ничего, кроме злобного наслаждения.
- Пусть его медленно корчится, - произнес он, и глаза его вспыхнули, - медленно корчится на ветру.
На миг я лишился дара речи.
- Я думал, ты любишь Саула! - в конце концов воскликнул я. - Ты же сказал, что вы с Богом жалеете его, сочувствуете ему и хотите явить ему сострадание.
- Это мы только так, для виду.
Самуил возвратился в Раму, где ему выпало счастье помереть еще до того, как Саул, перерезавший священников Номвы и обнаруживший методом проб и ошибок, что человеку высокопоставленному сходит с рук любое злодейство, добрался туда, чтобы зарезать заодно и его.
Подобно псу, возвращающемуся на блевотину свою, или глупому, повторяющему глупость свою, я вскоре уже топал назад, в Гиву, хоть здравый смысл и твердил мне, что лев может ждать меня на площадях ее. Я шел извилистыми горными тропами, пустевшими после наступления темноты, уклоняясь от больших дорог, пронизывавших деревни, из опасения, что и на их площадях возьмет да и сыщется какой-нибудь лев. И всю дорогу я плакал. Я возвращался к Саулу, точно загипнотизированный, влекомый мечтательным стремлением восстановить добрые отношения с человеком, оставившим во мне глубочайший, сравнительно с другими людьми, отпечаток, - хоть я и понимал уже, что человек он безумный и смертельно опасный, а возможно также, неинтересный и глупый. Я все еще видел в нем отца, покровителя и хотел любой ценой остаться с ним рядом. Хотите верьте, хотите нет, меня также тянуло к Мелхоле. Саул был единственным на земле существом, к которому мне удалось проникнуться сыновней любовью; а дом его, к добру или к худу, оказался единственным, в котором я когда-либо чувствовал себя как дома. Прояви он ко мне хоть на гран больше отеческих чувств, и я стал бы поклоняться ему как Богу. Прояви ко мне Бог хоть толику этих чувств, и я полюбил бы Его как родного отца. Но даже когда Бог хорошо ко мне относился, никакой особенной доброты я в Нем не наблюдал.
И в то же самое время должен признать: мысль о том, что мне предстоит сменить на царстве Саула, вовсе не представлялась мне неприятной, а мечтания мои на сей счет никогда не прерывались на долгие сроки.
Разум твердил мне, что эта последняя попытка примирения с Саулом останется безуспешной. Сердце говорило, что я навеки изгнан из единственного гнезда, в котором мог жить, не ощущая себя никому не нужным чужаком, лишенным прошлого и не имеющим сколько-нибудь определенного будущего. И все же я принудил себя сделать эту попытку, хотя предчувствие тщеты ее давило мне грудь, подобно наковальне. К Саулу я относился с высокомерием меньшим, нежели к Богу. Я понимал, что Саул спятил, и все же стремился добиться его любви и прощения. Я и теперь не оставил бы этих стараний, если б Саул был еще жив. Я не переношу одиночества. И никогда не переносил.
Проникнув в Гиву после захода солнца, я втайне встретился с Ионафаном, питая постыдное упование выдавить из него, старшего сына царя, хотя бы самую мутную каплю надежды. Взамен же я получил окончательно сбивший меня с толку сюрприз.
- Ионафан, пожалуйста, помоги мне, - попросил я в самом начале нашего разговора, никому до конца не веря, даже ему. Мы совещались с ним на лесистой окраине того самого утыканного иссохшей пшеничной стерней продолговатого поля, по которому столь задушевно прогуливались с Саулом в ту волшебную лунную ночь. Снова веял с далекого моря благоуханный ветерок, ласковый, наполненный пьянящими ароматами слив, и дынь, и синих виноградин в давильном прессе. - Ты ведь можешь еще разок поговорить с ним обо мне. Приглядись к нему завтра вечером за обедом. Попробуй выяснить, простил ли он меня или по-прежнему хочет убить. А после приходи сюда и скажи мне.
- Да ты и сам сможешь к нему приглядеться, - таков был заставший меня врасплох ответ Ионафана. - Тебя ждут завтра к обеду.
- Сумасшедший дом! - воскликнул я, сразу заподозрив ловушку.
Вновь наступала пора новомесячия, и я услышал от Ионафана, что царь, как в обычные времена, ожидает увидеть меня рядом с собой за вечерней трапезой.
- Это еще что за чушь? - спросил я Ионафана. Я был вне себя. Разве я не изгнанник? Можно подумать, что ничего дурного и не случилось, что Саул не пытался пригвоздить меня к стенке копьем, не подсылал к дому моему фаворитов с кинжалами, не направлял слуг своих в Наваф, чтобы те схватили меня, и сам не приходил, чтобы изловить меня и не приказать убить прямо на месте. Что за чертовщина у них тут творится? Выходит, все уже забыто и все его фокусы в счет не идут? Видимо, так, поскольку на следующую ночь мне отведено место за царским столом, и если я не займу его, это сочтут неповиновением царской воле. Я ощущал себя пойманным в сети абсурда. Откуда при дворе узнали, что я здесь? С логичностью, которая самому ему представлялась безупречной, Ионафан высказался в том смысле, что как бы царь ни гнал меня прежде, у меня нет сейчас достойной причины, чтобы его избегать, как нет и законного основания для бегства либо манкирования службой.
Меня его рассуждение не убедило.
- Ты послан, чтобы привести меня?
- Об этом и речи не было, - ответил Ионафан. - Но раз ты уже здесь, ты вполне можешь придти завтра к обеду. Со мной и придешь.
Похоже, они все тут рехнулись.
- Зачем тебе вести меня к отцу твоему? - взмолился я к Ионафану. - Я знаю, он все еще хочет убить меня.
- Я не могу в это поверить.
- Так выясни все поточнее. Что сделал я? Спроси у него. В чем неправда моя, чем согрешил я, что он ищет души моей?
Но Ионафан явно видел все в куда более розовом свете. Он сказал:
- Вот, отец мой не делает ни большого, ни малого дела, не открыв ушам моим. Для чего же ему скрывать от меня это дело?
- Ионафан, пойми, он просто старается щадить тебя, - ответил я. - Отец твой хорошо знает, что я нашел благоволение в очах твоих. Ты сам рассказывал об этом направо-налево. Может быть, он не хочет тебя огорчать или боится, что ты тайком встретишься со мной, вот как сейчас. В конце концов, с чего он взял, что я вообще сюда возвращусь после всего, что произошло? Он же подсылал убийц к дому моему, чтобы они убили меня.
- Я не могу в это поверить.
- Спроси у сестры.
- Мелхола преувеличивает. И потом, скоро новомесячие.
- Так он думает, будто я вернусь пообедать с ним только потому, что народилась новая Луна?
- Ты же знаешь, у него не все дома, - попытался объяснить Ионафан. - Он все прощает и все забывает.
- А после забывает и о том, что простил, - ответил я. - Жив Господь, Ионафан, и жива душа твоя! один только шаг между мною и смертью. Я это печенкой чувствую.
Ионафан явно испугался и сказал мне:
- Нет, ты не умрешь. Чего желает душа твоя, я сделаю для тебя.
- Так отпусти меня, - предложил я, - и я скроюсь в поле по крайности до вечера третьего дня. Сам же посмотри, спросит ли твой отец обо мне. Если спросит, ты скажи, что я выпросился у тебя сходить в свой город Вифлеем; потому что там годичное жертвоприношение всего родства моего. Если он скажет, что это хорошо и что мир мне, я вернусь к нему в тот же день. А если он разгневается, то мы будем знать, что злое дело решено у него. Кто известит меня, если отец твой ответит тебе сурово?
- Неужели не извещу тебя об этом? - горячо откликнулся Ионафан, согласно кивавший головой все время, что я говорил. - Разве я не люблю тебя, как свою душу?
Я не сомневался в том, что Ионафан любит меня, как свою душу, хоть и не понимал до конца значения этих слов. И я верил, что он сделает все мыслимое, чтобы обеспечить мою безопасность.
- Завтра новомесячие, - торопливо заговорил он, излагая свой план, - и о тебе спросят, ибо место твое будет не занято. Не приходи в дом мой. Даже в город не входи.
- Лев на площадях?
- Для тебя вполне может быть и лев. Укройся дня на три где-нибудь в поле. И каждый день спускайся и поспешай на то место, где скрывался ты прежде, и садись у камня Азель, и жди до утра, когда я смогу сказать тебе слово и появлюсь.
- Азель?
- Да. Это к югу от камня Рогеллен. А я в ту сторону пущу три стрелы, как будто стреляя в цель. Потом пошлю отрока, говоря: "пойди найди стрелы". Так вот, если я скажу отроку: "вот, стрелы сзади тебя, возьми их", то приди ко мне, ибо мир тебе, и, жив Господь, ничего тебе не будет. Если же так скажу отроку: "вот, стрелы впереди тебя", то ты уходи, ибо отпускает тебя Господь.
- Ты не мог бы повторить еще раз? - взмолился я, потому что голова моя пошла кругом.
- Прошу тебя, сделай как я говорю, - попросил Ионафан. Дыхание его сбилось, так что мне не хватило решимости спорить с ним. - Если я выпытаю у отца моего, что он благосклонен к Давиду, и тогда же не пошлю к тебе, пусть то и то сделает Господь с Ионафаном и еще больше сделает. Если же отец мой замышляет сделать тебе зло, то я открою это тебе, и отпущу тебя, и тогда иди с миром.
- Я что-то опять ничего не понял.
- Давай посмотрим, что будет с отцом моим за обедом в первую ночь, и во вторую ночь, и в третью. Я так за него беспокоюсь, когда Луна молода.