- Не помню, где я его оставил… Если не найдешь, Молина, черт с ним.
- Тише, я уже нашел, думаешь, я полный болван?
- Я замерз.
- Я заварю тебе чаю, это все, что у нас осталось.
- Нет, он твой, не надо, мне уже лучше.
- Ты с ума сошел?
- Ты изведешь на меня все свои запасы, это ты с ума сошел.
- Нет, мне еще принесут.
- Твоя мать больна и не ходит, забыл?
- Да помню я, но это не важно.
- Спасибо тебе.
- Пожалуйста.
- Ты сам не представляешь, сколько для меня делаешь. Прости меня, я временами бываю грубым… и обижаю тебя без причины.
- Ладно, прекрати.
- Когда ты сам плохо себя чувствовал, я не обращал на это внимания. Ничуть.
- Помолчи, а?
- Правда, и я так вел себя не только с тобой, я стольким людям сделал больно. Вместо фильма лучше расскажу тебе кое-что из жизни. Я уже говорил тебе о своей девушке. Так вот, я говорил просто о девушке, которую любил когда-то. А о настоящей соврал. Больше того, она бы тебе понравилась, потому что она очень простая, хорошая и смелая.
- Слушай, нет, не рассказывай мне, пожалуйста. Это твое дело, и я не хочу знать о твоих политических делах, о твоих секретах, ни о чем! Пожалуйста.
- Не будь идиотом, кто станет спрашивать тебя о моих политических делах?
- Откуда мне знать? Вдруг им вздумается допросить меня?
- Я тебе доверяю. Ты мне веришь?
- Ага.
- Тогда все должно быть честно. Ты себя недооцениваешь…
- Дело не в том, что…
- Иногда лучше выговориться, потому что мне сейчас очень плохо, я не шучу. Нет ничего хуже, чем чувствовать себя виноватым в том, что сделал другому больно. А именно так я и поступил с той девчонкой…
- Но не сейчас, расскажешь в другой раз. Не вороши прошлое, не копайся в себе… Лучше выпей чаю, что я заварил, и тебе станет легче. Делай что говорят…
Глава 7
- "Дорогая… Вновь пишу тебе… ночь приносит тишину, которая помогает мне говорить с тобой, и я думаю, помнишь ли ты грустные мечты… об этой странной любви…"
- Что это, Молина?
- Болеро, называется "Мое письмо".
- Только ты мог до этого додуматься.
- До чего? А что такого?
- Совсем рехнулся. Это какая-то романтическая чушь.
- Вообще-то мне нравятся болеро, а это очень красивое. Хотя прости, если я распелся невовремя.
- В смысле?
- Сегодня ты получил письмо, и сейчас у тебя плохое настроение.
- А при чем тут это?
- Ну, я сразу начал петь о грустных письмах. Но я не нарочно… правда. Не обижаешься?
- Нет, я знаю, что ты не хотел.
- Ты чем-то опечален?
- Плохие новости. А что, заметно?
- Не знаю… Ну да, ты подавлен чем-то.
- Да, очень плохие новости. Можешь прочитать, если хочешь.
- Лучше не стоит…
- Только не начинай, как прошлой ночью. Ты не имеешь отношения к моим проблемам, и никто тебя ни о чем спрашивать не будет. Все равно они вскрыли и прочитали его еще до меня. Какой ты, однако, щепетильный…
- Это точно.
- Если хочешь прочитать - пожалуйста. Вот.
- Написано словно куриной лапой. Может, сам прочтешь?
- Тупица, просто девушка не слишком образованна.
- Слушай, какая же я глупышка, никогда не думала, что здесь они вскрывают наши письма и читают сколько им угодно. Ладно, прочитай сам.
- "Дорогой, я уже давно не писала тебе, потому что не могла набраться смелости рассказать обо всем, что случилось, ты ведь понимаешь почему, правда? Ведь ты умный, не то что я, это правда. Я также не сообщала тебе новостей о бедном дяде Педро. Потому что мне сказали, что его жена сама отправила тебе письмо. Я знаю, тебе приходится нелегко. Но нужно как-то продолжать жить, и нам всем нужны силы продолжать нашу борьбу, чтобы преодолеть все жизненные трудности. И самое худшее во всем этом - стареть". Оно закодировано. Это заметно?
- Могу только сказать, что оно не совсем понятное.
- Когда она пишет "стареть" - это значит становиться членом движения. А "жизненные трудности" - это наша борьба. А дядя Педро, к сожалению… ему было всего двадцать пять лет, он был одним из наших товарищей. Я не знал, что его убили. То письмо так до меня и не дошло. Наверное, они уничтожили его уже здесь.
- А-а…
- Эта новость меня потрясла. Я ничего не знал.
- Мне очень жаль.
- Что поделаешь…
- …
- …
- Прочитай остальное.
- Так, сейчас… "…стареть. По крайней мере, в тебе еще много сил. Хотела бы я быть такой. Так что надеюсь, у тебя все нормально. Мне же очень не хватает дяди Педро. Потому что он оставил на меня семью, а это ведь большая ответственность. Слушай, лысенький, я слышала, тебя там обрили. Какая досада, что я не могу на тебя посмотреть. Жаль твои кудри. Но я все время вспоминаю наши с тобой разговоры. Например, о том, что нельзя позволять себе раскисать ни при каких обстоятельствах Так что я стараюсь придерживаться твоего совета и принимать все как есть". Когда она пишет, что он оставил на нее семью, это значит, что она теперь главная в группе.
- А-а…
- Так… "Я все больше и больше скучаю по тебе, поэтому, особенно после смерти дяди Педро, мне пришлось взять всю ответственность на себя. Я позволяю моей племяннице Мари встречаться с одним милым парнем, которого ты не знаешь. Он частенько заходит к нам, похоже, приличный человек, хочет найти стабильную работу. Но я предупредила ее, чтобы она не воспринимала все уж так серьезно, потому что из-за этого одни неприятности. И чтобы она не заходила дальше милых, приятельских отношений. Что, в конце концов, нужно нам всем, чтобы преодолеть жизненные трудности". Племянница Мари - это она сама, а то, что парень хочет найти стабильную работу, значит, что она продолжает наше общее дело, понимаешь? Нашу борьбу.
- Ага, но я не понял про эти отношения.
- Это значит, что она очень по мне скучает, и мы пытаемся, как товарищи, избегать очень близких отношений, потому что они могут только помешать, когда придет время действовать.
- Как действовать?
- Решительно. Рисковать жизнью.
- А-а…
- Мы не можем позволить себе думать о том, что кто-то нас любит. Ведь нас любят живыми. Если думать, то можно начать бояться смерти. Не совсем бояться, но… больно, когда из-за того, что ты рискуешь жизнью, страдает другой человек. И чтобы избежать этого, она начала встречаться с другим нашим товарищем… Я продолжу. "Я думала, говорить тебе или нет. Но я достаточно тебя знаю, чтобы понимать - ты бы хотел, чтобы я все рассказала. К счастью, сейчас все хорошо. И мы все надеемся, что наш дом однажды опять станет процветать. Уже ночь, и я думаю, что, может, ты сейчас тоже думаешь обо мне. Обнимаю тебя, Инее". Когда она говорит "дом", она подразумевает страну.
- Но я не понял, что ты сказал прошлой ночью о том, что твоя девушка не такая, какой ты ее описал.
- Черт! Опять голова закружилась. Оттого, что читал…
- Ты, должно быть, очень ослаб…
- Меня немного тошнит.
- Ложись и закрой глаза.
- Проклятье! Мне ведь уже было лучше.
- Отдохни, это оттого, что ты напрягал глаза. Закрой их.
- М-м, похоже, постепенно отходит…
- Тебе не надо было есть. Я же говорил.
- Но я проголодался.
- Тебе и вчера было хорошо, пока ты не поел, а потом снова стало хуже. Сегодня опять, и в этот раз целую тарелку! Обещай, что завтра не притронешься к еде.
- Не говори о еде, меня от этого…
- Прости.
- Знаешь, я смеялся над твоим болеро, но в этом письме говорится о том же.
- Думаешь?
- Да… Думаю, я не имею права смеяться над болеро.
- Может, это потому, что оно очень трогательное, и ты смеялся… чтобы не заплакать. Во многих болеро поется об этом. Или в танго.
- Как там было? В том, которое ты пел?
- Какая часть?
- Все целиком.
- "Дорогая… вновь пишу тебе… ночь приносит тишину, которая помогает мне говорить с тобой, и я думаю, помнишь ли ты грустные наши мечты… об этой странной любви… Моя дорогая… хотя, может быть, мы никогда не увидимся вновь, и нам - такова судьба - суждено жить далеко друг от друга… Клянусь, мое сердце всегда будет принадлежать тебе, мои мысли, вся моя жизнь - навеки твои… так же, как и эта боль… принадлежит… тебе". "Боль" или "страдания" - я точно не помню. Либо одно, либо другое.
- Не так уж и плохо.
- По-моему, божественно.
- Как оно называется?
- "Мое письмо" Марио Клавеля. Он из Аргентины.
- Правда? А я подумал, что он мексиканец или кубинец.
- Я знаю еще много стихов Агустина Лары, почти все.
- Мне уже не так плохо, только опять начинаются колики.
- Отдохни.
- Я сам виноват, не надо было есть.
- Если сможешь, не думай о боли, постарайся расслабиться. Когда напрягаешься, становится только хуже… Поговори со мной немного. О чем хочешь…
- Вчера вечером я тебе сказал, что та девушка, она из буржуазной семьи. Вообще-то она не моя девушка, не она мне написала.
- А от кого же письмо?
- Она присоединилась к движению вместе со мной. Но потом решила все бросить и уговаривала меня сделать то же самое.
- Почему?
- Она слишком любила жизнь, была очень счастлива со мной. Ей хватало наших отношений. Тогда и начались неприятности. Понимаешь, она очень расстраивалась, когда я уезжал на пару дней, а когда приезжал, она все время плакала. Но это еще не все. Она перестала говорить мне, когда звонили мои товарищи, потом даже перестала передавать их письма. И это было последней каплей.
- Ты давно ее не видел?
- Почти два года. Но я все еще думаю о ней. Если она только не стала такой… кастрирующей мамашей… В общем, не знаю… похоже, нам было суждено расстаться.
- Потому что вы слишком друг друга любили?
- Похоже еще на одно болеро, Молина.
- Слушай, умник, ты разве не знаешь, что в них - правда жизни? За это я их и люблю.
- Но что мне в ней нравилось - так это то, что она была очень самостоятельной. У нас были отличные отношения. Она никогда… как бы объяснить? Она не позволяла собой манипулировать…
- В смысле?
- Черт, Молина, друг… мне опять плохо.
- Где болит?
- В животе…
- Не напрягайся, Валентин, а то будет еще хуже, успокойся.
- Да.
- Ложись.
- Мне просто так грустно, даже не передать.
- В чем дело?
- Бедняга, ты бы только знал. Он был классным парнем, бедный…
- Кто?
- Тот, которого они убили.
- Но он попал на небеса, это точно…
- Если бы я мог в это поверить, это было бы таким утешением - знать, что хорошие люди всегда получают свою награду. Но я не верю в такие вещи. А-а, Молина, сейчас я опять тут тебе устрою - быстрее, позови охранника.
- Секунду… я сейчас…
- А-а… а-а, все, уже можешь не звать…
- Не волнуйся, я найду тебе что-нибудь вытереться.
- А-а… а-а-а, так больно, будто взорвусь сейчас…
- Расслабься, не сдерживай себя, я потом замою простыню.
- Сверни ее в несколько слоев, похоже, там у меня совсем жидко.
- Да… конечно, вот так, вот, не волнуйся. Не сдерживайся. Я потом просто отнесу ее в душ. Сегодня же вторник, забыл?
- Но это твоя простыня…
- Не важно, твою я тоже буду стирать, к счастью, у нас полно мыла.
- Спасибо, Молина… Похоже, мне уже лучше…
- Не волнуйся. Ты и так уже все здесь загадил. Скажешь, когда закончишь, я помогу тебе вытереться.
- Все?
- Вроде да… Что-то я замерзаю.
- Возьми мое полотенце. С ним хоть как-то согреешься.
- Спасибо.
- Но сперва перевернись, чтобы я мог тебя вытереть. Если ты и вправду закончил.
- Лучше подожди немного… Молина, прости, что смеялся над тобой, когда мы говорили про болеро.
- Нашел время обсуждать…
- Слушай, похоже, все, но давай я сам вытрусь… если только не начну терять сознание, когда подниму голову.
- Давай медленно…
- Нет, я слишком слаб, придется тебе…
- Я все сделаю, не волнуйся. Полежи.
- Спасибо…
- Ладно… вот здесь, и немного еще вот здесь… повернись аккуратно… вот. На матрас ничего не попало, так что все не так уж и страшно. К счастью, у нас много воды. Я могу намочить простыню и вытереть тебя, это просто.
- Даже не знаю, что сказать.
- Ладно тебе. Так… приподнимись немного. Вот так… замечательно.
- Даже не представляешь, как ты мне помог, потому что у меня совсем нет сил дойти до душа.
- Ну и что, можешь просто обтереться водой здесь.
- А-а… а-а, мокрая простыня такая холодная.
- Раздвинь-ка немного ноги… Вот так.
- Тебе не противно?
- Лежи тихо. Сейчас намочу простыню… Вот так…
- Ну вот, совсем чистый… Теперь сухим концом… Жаль, что у-меня не осталось талька.
- Ничего. Оказывается, так здорово быть сухим.
- Хорошо, остался еще один сухой кончик простыни, которым можно обтереться… Вот так. Теперь ты сухой и довольный.
- Мне правда лучше. Спасибо, дружище.
- Погоди… вот… дай заверну тебя в полотенца, как грудничка. Вот так… Приподнимись немного.
- Нормально?
- Нормально… Подожди… а теперь другую сторону, чтобы ты не простудился. Тебе удобно?
- Угу, здорово… Спасибо тебе.
- И не шевелись, пока головокружение не пройдет.
- Посмотрим. Я думаю, скоро должно стать лучше.
- Если чего надо будет, говори. А сам не рыпайся.
- Обещаю больше не смеяться над твоими болеро. Мне понравились слова той песни, что ты пел… Они ничего.
- Мне особенно нравятся "И я думаю… помнишь ли ты грустные мечты… об этой странной любви…". Чудесно, правда?
- Знаешь что?.. Я как-то менял пеленки маленькому сыну нашего товарища. Того, которого убили. Мы все прятались в одной квартире: он, его жена и их сын… Кто знает, что с ним сталось? Ему сейчас года три, не больше. Такой симпатичный малыш… А самое плохое, что я никому не могу об этом написать, потому что любое мое высказывание может их скомпрометировать… или, что еще хуже, выдать.
- А ты не можешь написать своей девушке?
- Это еще опасней. Она сейчас возглавляет группу. Нет, ей писать нельзя, никому нельзя. Как пелось в твоем болеро: "потому что жизнь уже не вернет тебя", потому что я уже никогда не смогу написать тому приятелю или поговорить с ним.
- Вообще-то там поется: "хотя, может быть, мы никогда больше не увидимся…"
- "Никогда"! Какое ужасное слово. До сих пор я и не предполагал… каким ужасным… оно… может быть-прости…
- Ничего, Валентин, сбрось груз с сердца, поплачь, это полезно.
- Так погано на душе… А я ничего не могу поделать, заперт здесь, не могу даже… позаботиться о его жене, ма… маленьком… ребенке… Дружище, это так… ужасно…
- Что же мы можем поделать?
- Молина, помоги мне… высунуть руку… из-под полотенца…
- Зачем?
- Дай мне… дай мне свою руку.
- Давай, держись.
- Просто меня всего трясет.
- Ну и что, пусть трясет, если тебе от этого легче…
- Но есть еще кое-что, что меня беспокоит. Нечто ужасное, отвратительное…
- Расскажи, сбрось груз с плеч.
- Это та… от которой я бы очень хотел получить письмо… с которой я бы хотел быть вместе, обнять ее… она не моя девушка… не моя. Это та, другая… про которую я тебе рассказывал, говорил, что хочу ее видеть.
- Это ведь просто твои чувства…
- Да… потому что я много говорю… но где-то глубоко внутри я… мне по-настоящему нравится… совсем другая женщина. Внутри я точно такой же, как те ублюдки-реакционеры, что убили нашего друга… Я ничем от них не отличаюсь.
- Это неправда.
- Да, правда, зачем себя обманывать?
- Будь ты как они, ты бы не сидел здесь.
- "… грустные мечты… об этой странной любви…". Знаешь, почему меня поначалу так взбесило твое болеро? Потому что оно напомнило мне Марту, ту, другую, не мою девушку. Вот почему. Я даже думаю, что она привлекает меня только потому, что… потому, что в ней чувствуется шарм… да, шарм, как говорят все эти высокосветские снобы… в их сволочном мире.
- Не мучай себя… Закрой глаза и отдохни.
- Все равно голова кружится.
- Я заварю чай с ромашкой. Да, у нас еще немного осталось. Просто забыли.
- Да ну?.. Правда?
- Клянусь. Он был под моими журналами, поэтому мы его и не замечали.
- Но ведь он твой, а ты любишь пить чай по утрам.
- Слушай, он поможет тебе успокоиться. Полежи тихо. Вот увидишь, как тебе станет лучше…