P. S. Я почти не сомневаюсь, что тебе и раньше доводилось слышать такие аргументы от евреев в Америке. Сам я всегда думал, что ты не можешь творить, пока не узнаешь мир, который описываешь, лучше, чем людей, нападающих на тебя. Американские евреи всегда занимают сильную оборонительную позицию, и в каком-то смысле эта оборонительная позиция и есть американский иудаизм. Поскольку из Израиля открывается широкая перспектива, мне всегда казалось, что в Америке оборонительная позиция евреев превращается в гражданскую религию. В этом пункте я иду даже дальше, чем ты со своей придирчивой критикой. "Как ты можешь нас предавать?" И вот опять мы возвращаемся на круги своя. С одной стороны, есть евреи, в которых глубоко укоренилось чувство опасности, уязвимые евреи, попадавшие в ситуации с самым зловещим исходом; и, с другой стороны, есть очень опасный еврейский писатель, потенциальный разрушитель, все творчество которого направлено на ложное истолкование и ниспровержение всего на свете; и этот еврейский писатель - не только старый еврей, пишущий книги; но поскольку ты хочешь быть веселым и ироничным, описывая явления, которые предполагают отношения "за" и "против", поскольку, как это ни парадоксально, ты обладаешь истинно еврейским талантом показывать вещи в нелепом, смешном или абсурдном свете, включая - увы! - и еврейскую уязвимость, он часто становится тобой. На симпозиуме, что проходил здесь, в Израиле, в 1960 году, тебя громогласно и прилюдно осудил один израильтянин американского происхождения за то, что в своем творчестве ты непростительно слеп к ужасам войны и к истреблению евреев Гитлером; теперь, двадцать лет спустя, ты наконец возвращаешься сюда только для того, чтобы я рассказал тебе о трех миллиардах американских долларов, без которых мы могли бы попасть в весьма затруднительное положение. Сначала - шесть миллионов, потом - три миллиарда долларов; нет, это еще не конец. Увещевания и предостережения, политические расчеты, подспудный страх катастрофического исхода - все это еврейское беспокойство (если я правильно выражаюсь по-английски) есть нечто, о чем никогда не приходилось думать твоим современникам - американцам нееврейского происхождения. Что ж, это их беда. Обществу, в котором ты живешь, где знаменитые писатели не зависят от давления общественности, какую бы славу они ни стяжали и как бы ни швырялись деньгами, будет даже забавно узнать, что все обстоятельства, описанные тобой, вполне реальны, вне зависимости от того, нравится тебе это или нет.
На борту самолета "Эль-Аль" 11 дек. 1978
Дорогой Шуки!
Хватит называть меня нормальным евреем. Нет такого животного, да и откуда бы ему взяться? Как могут быть нормальными все пертурбации истории? Я так же анормален, как и ты. Сейчас я достиг уже зрелого возраста и в силу данных обстоятельств превратился в самую мягкую разновидность ненормальности. И это дает мне право прийти к следующему заключению: весьма спорно, что именно из-за Липмана весь зал конгресса будет чесать себе затылки по поводу выделения трех миллионов долларов, а не из-за тебя. Ведь Липман, как ни посмотри, - бескомпромиссный патриот и истинный верующий, чьи моральные принципы ясны и прямолинейны, чьи риторические пассажи справедливы и легко доступны всем и для кого идейная программа нации вряд ли может быть предметом сарказма. Товарищи вроде Липмана всегда пользуются огромным успехом в Америке; они, честно говорю тебе, считаются вполне нормальными, и таких личностей даже иногда избирают в президенты, тогда как парни вроде тебя едва удостаиваются чести быть упомянутыми в конгрессе. Что касается рядового налогоплательщика, то он вряд ли будет считать, что сверхкритически настроенный вольнодумец-журналист идет в ногу со временем, чутко настраивая свое перо в лад с историческим парадоксом, поскольку в своих суждениях он обрушивает гром и молнии на ту самую страну, к которой глубоко привязан и симпатизирует ей так же, как я; точно так же этот самый налогоплательщик вряд ли отдаст предпочтение писателю, если сравнивать его с генералом Паттоном, чья маниакальная преданность национальной идее может быть не чужда жителям Канзаса, как считаешь ты. Если я буду писать про Шуки Эльчанана вместо Мордехая Липмана, это не принесет никакой пользы Израилю в конгрессе и не добавит популярности среди избирателей, как ты совершенно нереалистически представляешь себе. Ты также отрываешься от реальности, считая, что мой гипотетический роман, в котором я описал бы Агор и его обитателей, изменит историю евреев, если его прочтет мой конгрессмен. К счастью (или к несчастью) для истории евреев, конгресс не зависит от писательских сочинений, когда измышляет свои способы дележки наживы; представление о мире, которое разделяют 99 % населения земного шара, как в конгрессе, так и за его пределами, во многом основывается на…
Тут я заметил, что молодой человек, занимавший соседнее кресло, положил молитвенник на колени; он сидел, сложившись пополам. И ему, как мне показалось, явно не хватало воздуха. Теперь от него разило еще сильнее, чем прежде. У меня даже мелькнула мысль, что он эпилептик, которого может в любой момент схватить падучая, или же сердечник на грани приступа, поэтому я отложил в сторону незаконченное письмо для Шуки - мое чистосердечное раскаяние в преступлениях, которых я не совершал, - и, наклонившись к своему соседу, спросил:
- С вами все в порядке? Простите, но, может быть, вам нужна помощь?
- А-а, привет, Натан!
- Извините, что?
Слегка приподняв поле своей шляпы, он прошептал:
- Не хотел отрывать гения от работы.
- О боже! - воскликнул я. - Так это ты!
- Ага. Точно я.
Бегающие черные глаза и джерсийский акцент. Это был Джимми.
- Ластиг из рода Ластигов, Вест-Оранж. Бен-Джозеф, - сказал я. - Из ешивы "Диаспора".
- Теперь уже нет.
- Вы хорошо себя чувствуете?
- Немножко нервничаю, - признался он, перегнувшись через свой кейс. - А вы умеете хранить секреты? - И он прошептал мне прямо в ухо: - Я собираюсь захватить самолет.
- Ты? В одиночку?
- Нет, с вашей помощью, - прошептал он. - Вы припугнете их. Выбьете из них дурь вот этой гранатой. А я возьму пистолет.
- А для чего тебе вся эта заваруха, Джим?
- Не все ешивские умники одинаково отдают концы. - Взяв меня за руку, он поднес ее к боковому карману своего пиджака. Под тканью я нащупал твердый овальный предмет с рельефными насечками на поверхности.
Как это могло случиться? Я никогда не видел, чтобы служба безопасности работала так тщательно, как в Тель-Авиве, когда мы проходили контроль перед посадкой на самолет. Прежде всего, весь наш багаж был осмотрен по очереди офицерами в форме, которые, не стесняясь, перерыли все грязное белье, до последней пары трусов. Затем меня очень долго мучила молодая таможенница, задавая бесцеремонные вопросы о том, где именно я жил в Израиле и чем занимался до настоящего времени, а когда мои ответы вызвали у нее подозрение, она перелопатила мою сумку во второй раз, а потом вызвала еще одного мужика с переносной рацией, который стал допрашивать меня дальше в еще более грубой форме о причинах краткости моего пребывания и посещенных мною местах. Они настолько заинтересовались моим визитом в Хеврон и людьми, с которыми я там виделся, что я даже пожалел об упоминании этого места в беседе с ними. Только после того как я еще раз рассказал ему то же самое, что я уже говорил его коллеге из службы безопасности про Генри и Агор, и объяснил повторно, как я ездил из Иерусалима в Агор и обратно, и только после того как эти двое побеседовали на иврите, пока я ждал их у раскрытого кейса, чье содержимое было дважды перевернуто вверх тормашками, мне было позволено закрыть чемоданчик и пройти двадцать футов до стойки, где мои вещи еще раз подвергли досмотру перед посадкой в самолет. Мой "дипломат" перерыли трижды - в первый раз в нем покопалась женщина у стойки, во второй - охранник в форме перед входом в зал ожидания, и снова - в накопителе перед выходом к самолету компании "Эль-Аль", выполняющему рейс до Лондона. Как и других пассажиров, меня обыскали с головы до ног и заставили пройти через ворота-детектор, засекающие металл. Пока мы сидели в зале, ожидая объявления о начале посадки, все двери помещения были наглухо закрыты. Из-за этой тщательнейшей проверки, которой подвергаются все пассажиры, нас заранее уведомили, что являться в Тель-Авивский аэропорт следует за два часа до вылета по расписанию.
Что бы ни было в кармане у Джимми, это могло быть только игрушкой. Вероятно, та штука, которую я нащупал в его пиджаке, была лишь сувениром: камень, мячик или какое-нибудь изделие из разряда народных промыслов. Там могло лежать что угодно.
- Мы теперь вместе, Натан!
- Ты так думаешь?
- Не бойтесь, это не повредит вашему имиджу. Если все будет тип-топ, мы попадем в заголовки газет, и с этого момента начнется возрождение евреев. Кроме того, это будет главным козырем в ваших руках, учитывая вашу позицию по отношению к евреям. Люди увидят, что вы действительно волнуетесь об их судьбе. Это решительным образом перевернет отношение всего мира к Израилю. Вот, взгляните. - Из кармана штанов он вытащил листок бумаги, развернул его и протянул мне. Это была затрепанная по краям страничка из школьной тетрадки, в каких обычно пишут сочинения, - она сверху донизу была испещрена словами, написанными шариковой ручкой, в которой заканчивалась паста. Джимми велел мне положить листок на колени, пока я буду изучать его содержимое.
ХВАТИТ ВСПОМИНАТЬ!
Я требую от израильского правительства, чтобы оно немедленно закрыло и демонтировало мемориал жертвам фашизма "Йад ва-Шем", напоминающий нам о холокосте. Я требую это во имя будущего евреев. БУДУЩЕЕ УЖЕ ПРИШЛО! Мы должны навсегда забыть о преследованиях евреев. Мы никогда не должны произносить слово "нацисты", мы должны навсегда вычеркнуть их из своей памяти. Мы никогда больше не будем людьми с кровоточащей раной и шрамом на сердце. Мы блуждали почти сорок лет по пустыне, переживая великое горе. Теперь пришла пора покончить со всем этим! Мы больше не будем отдавать дань нашей памяти, вспоминая чудовищные злодеяния в залах мемориала "Йад вашем"! Отныне и навеки слово "нацист" никогда не будет ассоциироваться с землей Израиля, которой никто не сможет причинить вреда.
ИЗРАИЛЬ НЕ НУЖДАЕТСЯ В ГИТЛЕРАХ,
БОРЯСЬ ЗА ПРАВО БЫТЬ ИЗРАИЛЕМ!
ЕВРЕЯМ НЕ НУЖНЫ НАЦИСТЫ,
ЧТОБЫ БЫТЬ ИЗБРАННЫМ НАРОДОМ!
СИОНИЗМ БЕЗ ОСВЕНЦИМА!
ИУДАИЗМ БЕЗ ЖЕРТВ!
ПУСТЬ ПРОШЛОЕ ОСТАНЕТСЯ В ПРОШЛОМ!
МЫ - ЖИВЫЕ!
- Это заявление для прессы, - сказал он. - Отдам, как только будем на немецкой земле.
- Знаешь что, - проговорил я, отдавая ему листок, - у службы безопасности, сопровождающей эти самолеты, скорее всего нет чувства юмора. Будешь паясничать, продолжая в том же духе, тебя точно ждут большие неприятности. Они повсюду, и они вооружены. Перестань валять дурака, пока еще не поздно.
- Мне все равно, что будет со мной, Натан. Как я могу думать о себе, если я проник в самую суть последней еврейской проблемы? Мы мучаем себя воспоминаниями! Мы типичные мазохисты. И мучаем все остальное человечество, всех гоим. Я нашел ключ к новому существованию евреев: никаких "Йад ва-Шемов"! Никаких мемориалов жертвам фашизма, напоминающих о холокосте! Теперь мы будем страдать только из-за того, что нам не о чем страдать! Иначе, Натан, - мои пророчества уже записаны в "Пяти книгах Джимми", - иначе они уничтожат государство Израиль для того, чтобы уничтожить еврейскую память! Мы много раз напоминали им о том, что было, мы сами много раз вспоминали о том, что было, но хватит! Теперь мы должны забыть.
Он давно уже перестал говорить шепотом, и теперь уже я вынужден был сделать ему замечание:
- Не кричи, пожалуйста. - Затем я очень четко проговорил: - Я не хочу иметь к этому никакого отношения.
- Израиль - их обвинитель, еврей - их судья. В глубине души каждый гой знает это, потому что в глубине души каждый гой - отчасти Эльчанан. Вот почему во всех газетах, в ООН, повсюду они стремятся изобразить Израиль чудовищем. Это как дубинка, которой они колотят евреев: ты - обвинитель, ты - судья. Тебя и будут судить за малейшее нарушение, даже если ты не виноват ни на миллионную долю процента. Это и есть ненависть, которую мы поддерживаем своими воспоминаниями об их преступлениях в музее "Йад ва-Шем". Уничтожьте "Йад ва-Шем"! И не будет больше мазохизма, от которого евреи сходят с ума. И не будет больше садизма, подогревающего ненависть гоя! Только тогда мы сможем выступать против безнаказанности всех остальных! Мы будем свободны и будем так же блистательно нести свою вину, как они!
- Уймись ты, ради бога! От кого ты поднабрался таких идей?
- Ни от кого другого, как от Менахема Бегина!
- Правда? Ты общался с самим Менахемом Бегином?
- К сожалению, нет, но я очень хотел бы. Если бы я только мог вбить ему в голову эту мысль: "Менахем, Менахем, хватит воспоминаний!" Нет, я только подражаю великому Менахему. Знаете, как он скрывался от британцев во время террора? Переоделся раввином и прятался в синагоге! Фасон я позаимствовал у него, но самой великой идеей я обязан вам! Хватит! Хватит! Хватит вспоминать! Каждую мысль, которая приходила мне в голову, я почерпнул из ваших книг!
Я решил, что снова пришла пора сменить место, но тут Джимми, глянув в иллюминатор с таким видом, будто хотел удостовериться, что мы подъезжаем к Таймс-сквер, схватил меня за руку, объявив:
- На немецкой земле мы покончим с холокостом. Мы приземлимся в Мюнхене и покончим с этим кошмаром в том месте, где он зародился. Евреи без холокоста станут евреями без врагов! Евреи, которые никогда не были судьями, превратятся в неподсудных евреев, в евреев, которых наконец-то оставят в покое и просто дадут им жить. Еще десять минут - и мы перепишем наше будущее! Еще пять минут - и весь еврейский народ спасен!
- Спасай его в одиночку. Я пересаживаюсь на другое место. И послушайся доброго совета, мой друг: когда сядем, обратись за медицинской помощью.
- Да что вы говорите? - Он открыл кейс, откуда вынимал сладкие батончики, и сбросил в него молитвенник. Руку он не убрал, продолжая держать меня. - Никуда вы не пойдете. Палец уже на курке, Натан. Никакой другой помощи мне не надо.
- Ну хватит, Джим. Это уже чересчур.
- Когда я прикажу вам взять гранату, делайте что велено, только это, и ничего больше. Тихо и спокойно переложите ее из моего кармана в свой. Дальше вы становитесь в проходе, с невозмутимым видом идете к салону первого класса, я вынимаю пистолет, вы показываете всем гранату, и затем мы оба кричим: "Страданиям евреев пришел конец! Нет - новым жертвам!"
- Это типичная еврейская клоунада, от начала и до конца. Ты хочешь превратить историю в фарс.
- Мы переделаем историю. За тридцать секунд.
Я тихо сидел на своем месте, думая, что лучше всего будет потакать ему, пока представление не закончится. Затем я попробую сменить место. Вспоминая слова его "пресс-релиза", я решил, что в них есть определенный смысл, даже идея; с другой стороны, я не мог до конца поверить, что существует некая связь между превращением площади перед Стеной Плача в стадион, где выступает команда "Иерусалимских гигантов" с Джимми в роли центрового игрока, и призывом к уничтожению иерусалимского музея "Йад ва-Шем", построенного в память о холокосте. Мощные эмоциональные импульсы в этом парне привели его к решению уничтожить священный храм еврейской скорби и вместо этого создать свой музей, девизом которого были бы слова "Хватит вспоминать!", но мне показалось, что его идеи не были почерпнуты из какого-либо вразумительного источника. Нет, то, что он хотел совершить, не было символическим актом борьбы с культурными предрассудками, не было вызовом, брошенным еврейскому сердцу, сжимающемуся от печальных воспоминаний, - скорее это была маниакальная экскурсия в бессмысленный дадаизм, которую совершал бродяга, бездомный йиппи, бывший студент ешивы, что в одиночку хотел заменить собой целый оркестр. Под влиянием травки (и собственного адреналина) он стал персонажем, похожим на одного из тех сексуально озабоченных юных американцев, в существование которых не верит Европа; такие, как он, не заручившись поддержкой ни одного правительства, не работая от имени ни одной политической системы, старой или новой, а вдохновленные лишь сценариями комиксов, состряпанных ими самими, сексуально озабоченными, одинокими личностями, убивают поп-звезд и президентов. Третья мировая война будет развязана не подавленными властью националистами, ищущими политической независимости, как уже случалось в истории, когда сербы в Сараево убили наследника трона, а наглотавшимся колес полуграмотным одиночкой типа Джимми, который с легкостью забросит ракету в ядерный арсенал только для того, чтобы поразить Брук Шилдс.
Чтобы потянуть время, я оглянулся на наших соседей, которые с большим неодобрением смотрели на нас. Через проход от меня расположился человек, внешне походивший на бизнесмена: на нем была шикарная рыжевато-коричневая фетровая шляпа с мягкими полями и светло-бежевый пиджак с двубортной жилеткой, а на носу сидели очки с дымчатыми стеклами; он склонился к устроившемуся в центре ряда молодому бородатому парню, который всю дорогу читал молитвенник. Молодой человек был одет в длинный черный лапсердак, какой носят правоверные евреи, но из-под пальто торчали толстый шерстяной свитер и джинсы. Бизнесмен говорил ему по-английски:
- Разница во времени на меня очень плохо действует. Когда я был в вашем возрасте…
Я смутно надеялся, что услышу какую-нибудь религиозную дискуссию: оба мужчины некоторое время тому назад молились в миньяне.
Выждав несколько минут, я наконец обратился к Джимми, который теперь притих, будто из него весь порох вышел.
- Что там приключилось в ешиве?
- Вы храбрый человек, Натан, - сказал Джимми, вытаскивая из своего кейса и демонстрируя мне еще один сладкий батончик. Разорвав обертку, Джимми предложил мне откусить от батончика и сразу же вгрызся в шоколадку для пополнения энергии.
- Я видел, как вы садились на самолет. Я действительно втянул вас в историю.
- А что ты здесь делаешь, нарядившись в такую одежду? Скрываешься от преследования? Ты попал в беду?
- Нет-нет, просто следую за вами, если хотите знать правду. Я хочу познакомиться с вашей женой. Я хочу, чтобы вы помогли мне найти такую же хорошую девушку, как она. Я хочу девушку, воспитанную в старых английских традициях, вроде Марии.
- А откуда ты знаешь ее имя?
- Весь цивилизованный мир знает ее имя. Она - Дева Мария, Мать нашего Спасителя. Разве может еврейский горячий парень устоять против нее? Натан, я хочу жить в христианском мире.
- Тогда зачем рядиться в раввина?