- Вы уже догадались. Я знал, что догадаетесь. Это все мое еврейское чувство юмора. Я - вечный еврейский шут, никогда не мог удержаться, чтобы не разыграть комедию. Смех - это суть моей веры. Как и вашей. Все остроумные оскорбительные анекдоты я узнал, склоняясь к ногам великого писателя.
- Включая эту ерунду о "Йад ва-Шем"?
- Да будет вам. Вы думаете, что я фигней страдаю? На что мне сдался ваш гребаный холокост? Мне просто было любопытно, вот и все. Хотел посмотреть, что вы будете делать. Как все будет развиваться. Ну, вы понимаете, во мне скрывается великий романист.
- А как же Израиль? И твоя любовь к Израилю? У Стены Плача ты сказал мне, что собираешься остаться там на всю жизнь.
- Я так и думал, пока не встретил вас. Вы изменили все в моей жизни. Теперь я хочу шиксу - такую же шиксу, что вышла замуж за старого доброго Ц. Британку до мозга костей, в элегантном костюме. Хочу делать все, как вы, - пусть это называется актом исчезновения Yiddische перед архигойкой, белой жрицей. Научите меня, Натан, как это делается, хорошо? Вы для меня как отец, Натан. И не только для меня - для целого поколения несчастных, дебильных торчков. Мы все - сатирики, благодаря вам. Все знают, вы - не хрен собачий, вы можете указать путь. Я бродил по Израилю, чувствуя себя вашим сыном. Вот так я иду по своей жизненной дорожке. Помогите мне, Натан. В Англии я всегда говорю "сэр" не тому, кому надо, - в моем восприятии все перепуталось, поступают ложные сигналы. Я нервничаю оттого, что кажусь им более нелепым, чем есть на самом деле. Мое прошлое так незначительно. Но так как мы с вами говорим на одном языке или по крайней мере считаем так, почему бы нам вместе не выделиться на фоне серой массы? Я всегда считал Англию одним из тех мест, где даже тень еврея имеет длинный нос, хотя я был знаком со многими американскими евреями, которые вообразили себе, будто эта страна - рай для "белой кости", истинных американцев, куда они могут проскользнуть, притворившись янки.
Конечно же, еврей нигде не может существовать без своей тени, но там, как мне всегда казалось, дела обстоят гораздо хуже. Разве не так? Могу ли я, Натан, вписаться в британское высшее ёбщество, смыв с себя еврейское клеймо? - Наклонившись ко мне, он прошептал: - Вы нашли способ не быть евреем, попав в нужную колею. Вы сбросили с себя все еврейское. Вы - такой же еврей, как "Нэшнл джеографик".
- Ты буквально создан для сцены, Джимми. Настоящий актер на потеху публике.
- Когда-то я был актером. Я уже вам говорил. В "Лафайет". Но сцена - нет, сцена подавляла меня. Не мог разрабатывать проекты. Игра без сцены - вот что мне нравится. К кому я должен почтительно относиться в Англии?
- К кому угодно, только не ко мне.
Ему это понравилось. Сладкий батончик успокоил Джимми, и теперь он смеялся - смеялся, утирая лицо носовым платком.
- Но мой кумир - вы! Именно вы вдохновили меня на все подвиги, вам я обязан своими оригинальными импровизациями. Все, что есть во мне, - заслуга ваша и Менахема. Вы оба - великие отцы-покровители, никого подобного вам я не встречал за всю свою жизнь. Вы оба - гребаные евреи, которым позволено нести что угодно, Эббот из диаспоры и израильский Костелло. Вас, парни, надо выписать в другой пояс, к примеру, к русским, обожающим борщ. У меня плохие новости, Натан. Получил из дома дерьмовые вести. Знаете, что было, когда одна тетка, социальный работник, позвонила моим предкам по междугородному телефону? Ответил мой старик, и она рассказала ему, что случилось, и попросила его выслать мне деньги на билет телеграфом в Иерусалим, чтобы я смог добраться домой. Папашу, кстати, тоже надо отправить в борщовый пояс. Вы знаете, что мой старикашка ответил ей? Он сказал: "Будет лучше, если Джеймс останется у вас".
- А что с тобой случилось? Почему он дал ей столь жизнеутверждающий ответ?
- Я прочел великолепную лекцию о законах кошера для туристов в гробнице царя Давида. Спонтанно, безо всякой подготовки. Называлась "Чизбургер и еврей". Рабби Гринспану это не понравилось. Так где мне остановиться в Лондоне? У вас с леди Цукерман?
- Попробуй в "Ритце".
- А как это пишется? Здорово я вас завел, правда? Ух ты! Несколько минут тому назад вы думали: "Какой-то еврей-придурок из крохотного городишки Вест-Оранж не придумал ничего лучше, как захватить "Эль-Аль-745". И если у Израиля недостаточно проблем с Арафатом и его платком на голове, теперь они получат Джимми и его гранату". Я знаю ваше щедрое сердце. Когда вы думали о заголовках в мировой прессе, вас, должно быть, тошнило от евреев - ваших собратьев по перу.
- А что там у тебя в кармане?
- А-а, это? - Он рассеянно сунул руку в карман - показать мне, что там лежит. - Это ручная граната.
Последний раз я видел настоящую ручную гранату, когда меня учили бросать такие штуки во время боевой подготовки в Форт-Дикс в августе 1954 года. Похоже, Джимми держал в руках настоящее оружие.
- Видите? - спросил Джимми. - А вот это - знаменитая чека. Может до смерти испугать. Пассажиры наложат полные штаны от страха. Дерните за чеку - и весь злополучный самолет, следующий рейсом триста пятнадцать Тель-Авив - Лондон, взлетит на воздух к едрене фене.
Вы действительно не поверили мне? Гы-гы. Какое разочарование! Слушайте сюда, шмук. Сейчас я покажу вам еще одну штуковину, в которую вы не верили.
Это был пистолет, который появился в первом акте Джиммовой пьесы. Затем должен был наступить третий акт, в котором этот пистолет выстрелит. Название пьесы: "Хватит вспоминать", а убийца - сын-самозванец, который узнал все, склоняясь к ногам великого писателя. Его жанр - клоунада: достигая кульминации, она разогревает ему кровь.
Не успел Джимми вытащить пистолет из своего кейса, как кто-то, подскочив к нему сзади, крепко прижал его голову к спинке кресла. Затем другой человек, стоявший в проходе, перекатился через меня - это был бизнесмен в дымчатых очках и элегантном бежевом пиджаке. Он вырвал из рук Джимми пистолет и ручную гранату. Тот, кто навалился на Джимми сзади, практически вырубил его. Из носа у Джимми лилась кровь, а сам он безжизненно лежал поперек своего кресла, прислонившись головой к иллюминатору. Затем из-за спинки кресла высунулась чья-то рука, и я услышал глухой звук крепкого удара по телу. Джимми сразу же начало выворачивать наизнанку. Меня же, к моему удивлению, вытащили с места одним рывком, - не успел я и глазом моргнуть, как оказался в наручниках, крепко обхвативших мои запястья. Пока меня волокли по проходу, пассажиры, дружно вскочившие на кресла, кричали нам вслед: "Убейте их!"
Троих пассажиров первого класса попросили покинуть свои места, и два офицера службы безопасности грубо втащили нас с Джимми в опустевший салон. Потом нам устроили шмон, заставив выворотить карманы; чуть позже мне впихнули в рот кляп и бросили на кресло у прохода, а Джимми раздели догола и разорвали всю одежду для досмотра. Одним рывком они резко потянули Джимми за бороду, будто надеялись, что она окажется настоящей и все волоски будут вырваны с корнем. Затем они поставили Джимми раком, и человек в бежевом костюме, натянув перчатки из латекса, засунул палец ему в задницу, - вероятно, он ковырялся в заднем проходе в поисках взрывчатых веществ. Когда офицеры удостоверились, что у Джимми нет никакого другого оружия, что он не обвешан никакой тайной аппаратурой и не прячет на теле секретное устройство, они швырнули его на соседнее с моим кресло, где заковали в наручники и ножные кандалы. Затем выдернули из кресла и поставили на ноги меня. Я был охвачен таким ужасом, что едва мог себя контролировать, однако в голове у меня промелькнула следующая мысль: если бы они считали, что я хоть как-то причастен к теракту, они бы уже давно искалечили меня. Я сказал себе: "Не за что им меня бить", но, с другой стороны, я все время боялся, что они в любую минуту могут нанести мне резкий удар по яйцам.
Мужчина в бежевом костюме и дымчатых очках сказал:
- Вы знаете, что русские сделали месяц назад с парочкой террористов, пытавшихся захватить алеутский самолет? Это были два араба, летевшие откуда-то на Ближний Восток. Русским насрать на арабов, как, впрочем, и на всех остальных. Так вот, они освободили первый класс, - продолжал он, обводя руками салон, - затащили туда этих парней, накинули полотенца на шею, а потом перерезали им горло и доставили на землю в виде трупов. - Офицер службы безопасности говорил с американским акцентом, и я понадеялся, что это мне поможет.
- Меня зовут Натан Цукерман, - сказал я, когда изо рта у меня вытащили кляп. Но никто и не думал освобождать меня. Я решил, что на всякий случай буду говорить с презрительными нотками в голосе. - Я - американский писатель. Вся информация обо мне в моем паспорте.
- Только солги мне, и я выпущу из тебя кишки.
- Понятно, - ответил я.
Его яркая одежда, дымчатые очки, американский английский, на котором говорят крутые парни, напомнили мне мошенников, слонявшихся по Бродвею в былые времена. Этот человек не двигался, как обычные люди, - он совершал броски; он не разговаривал - он сыпал оскорблениями; в его сплошь покрытом веснушками лице и в редеющих рыжеватых волосах я почувствовал нечто иллюзорное - будто он носил парик и был загримирован, а под театральным макияжем скрывался настоящий альбинос. У меня складывалось впечатление, будто я участвую в спектакле, но тем не менее я был до смерти перепуган.
Его напарник-бородач походил на мрачного громилу - такой типаж всегда внушает ужас окружающим; за всю операцию он не произнес ни единого слова, поэтому я не мог сказать, являлся ли он также евреем американского происхождения. Это был тот самый охранник, что сломал Джимми нос, а потом нанес сокрушительный удар кулачищем по его телу. Я уже видел его среди пассажиров экономкласса, к числу которых принадлежал и я: тогда на нем было длинное черное пальто, из-под которого торчали джинсы и толстый вязаный свитер. Теперь, избавившись от пальто, он нависал надо мной как громада, тщательно изучая мою записную книжку. Несмотря на все экзекуции, которым я был жестоко подвергнут по необходимости, я все же испытывал благодарность к этим парням за чудесное спасение: менее чем за пятнадцать секунд эти бравые ребята, предотвратив захват самолета, спасли полторы сотни человеческих жизней.
Однако тот, кто хотел взорвать нас всех, вряд ли мог испытывать благодарность к своим спасителям. Судя по окровавленной резиновой перчатке, валявшейся в проходе рядом с накладной бородой, у Джимми было разбито не только лицо: вероятно, из-за тяжелого удара в живот у него началось внутреннее кровотечение. Я гадал, не собираются ли они посадить наш самолет в каком-нибудь промежуточном пункте до Лондона, чтобы отправить Джимми в больницу. Мне даже не пришло в голову, что согласно инструкциям Израильской службы безопасности самолет следовало развернуть на сто восемьдесят градусов и отправить обратно в Тель-Авив.
Меня также не избавили от ректального исследования, которое, с моей точки зрения, продолжалось целую вечность: меня заставили нагнуться вперед, приковав наручниками к креслу; и хотя я был совершенно беззащитен перед ними, ничего ужасного, чего я до смерти боялся, не произошло. Оглядывая пространство полными слез глазами, я увидел нашу одежду, разбросанную по салону: мой рыжевато-коричневый пиджак, черное пальто Джимми, его шляпу, мои туфли… Затем палец в перчатке из латекса вытащили из моего заднего прохода, и меня снова швырнули на сиденье в одних носках.
Молчаливый громила из службы безопасности отнес мой бумажник и записную книжку в кабину пилота, а его энергичный бродвейский напарник вытащил из внутреннего кармана пиджака длинный черный бархатный футляр наподобие тех, в которых хранят драгоценности, и, не открывая, положил его на кресло прямо передо мной. На соседнем кресле скрючился Джимми: нельзя сказать, что он был в коме, - скорее он был полужив. Чехол, на котором он сидел, был сплошь заляпан кровью, и от этого запаха меня выворачивало наизнанку. Лицо у него исказилось до неузнаваемости: вся левая сторона распухла, а под глазом светился огромный синий фонарь.
- Мы хотели попросить вас рассказать нам о себе, и мы бы желали услышать от вас правду, то, чему мы могли бы поверить.
- Я с удовольствием это сделаю. Я целиком и полностью на вашей стороне.
- Да неужели? Как мило! Сколько еще ваших парней поднялось сегодня на борт?
- Мне кажется, здесь больше никого нет. К тому же я думаю, что он - никакой не террорист. Обыкновенный психопат.
- Но вы были вместе с ним. Кто вы такой?
- Меня зовут Натан Цукерман. Я - писатель, американец. Я ездил в Израиль навестить своего брата, Генри Цукермана. Ханока. Он живет в ульпане на Западном берегу.
- Как вы говорите? На Западном берегу? Если есть Западный берег, то должен быть и Восточный. Так где же он? Почему вы используете арабскую политическую терминологию, называя эти места Западным берегом?
- Ничего я не использую. Я просто ездил в гости к своему брату. А теперь возвращаюсь в Лондон, где я живу.
- А почему вы живете в Лондоне? Лондон - такое же гребаное место, как и Каир. Там арабы засрали уже все плавательные бассейны в отелях.
- Я женат на англичанке.
- А я думал, вы американец.
- Я и есть американец. Я автор книги, которая называется "Карновски". Имя мое достаточно хорошо известно, если это может вам помочь.
- Если вы такой известный человек, зачем тогда спутались с этим психопатом? Говорите правду, чтобы я мог поверить вашим словам. Чем вы занимались вместе с ним?
- До этого я видел его только один раз. Я встретил его в Иерусалиме у Стены Плача. А теперь он случайно оказался в том же самолете, что и я.
- Кто помогал ему пронести оружие на борт самолета?
- Только не я. Послушайте, я тут ни при чем!
- Тогда зачем вы пересели на другое место, чтобы оказаться рядом с ним? И о чем вы так долго разговаривали?
- Он сказал мне, что собирается захватить самолет. Он показал мне свое обращение к прессе. Он сообщил мне, что у него есть граната и пистолет и что ему нужна моя помощь. Я тогда подумал, что он - чокнутый, пока он не вытащил настоящую гранату. Он переоделся раввином, и мне показалось, что он хочет разыграть спектакль, но я ошибся.
- Вы держитесь потрясающе спокойно, Натан.
- Уверяю вас, на самом деле я испуган до мозга костей. Эта ситуация мне совсем не нравится. И я также хочу вам заявить, что к этой истории не имею никакого отношения. Абсолютно никакого. - Я предложил ему для установления моей личности связаться по радио с Тель-Авивом, чтобы из Тель-Авива позвонили моему брату в Агор.
- А что такое Агор?
- Поселение, - ответил я. - В Иудее.
- Теперь это уже Иудея, раньше вы говорили про Западный берег. Вы что, думаете, что я - жопа с ручкой ручкою вовнутрь? На хрена вешать мне лапшу на уши?
- Ну пожалуйста, свяжитесь с ними. Тогда все прояснится.
- И без них все очень быстро прояснится. Скажи, чудила, кто ты такой?
Так продолжалось не меньше часа: кто вы такой, кто он такой, о чем вы беседовали, где он был, зачем вы ездили в Израиль, вы что, хотите, чтобы я перерезал вам глотку, с кем вы встречались, почему вы живете вместе с арабами в Лондоне, и сколько еще таких сукиных сынов, как я, сегодня находится на борту самолета?
Когда другой офицер службы безопасности вернулся из кабины пилота, в руках у него был кейс, из которого он вытащил шприц для подкожных инъекций. Увидев это орудие, я потерял контроль над собой.
- Проверьте, кто я такой! - заорал я во всю глотку. - "Радио Лондон"! "Радио Вашингтон"! В любом месте вам скажут, кто я!
- Мы и так знаем, кто вы такой, - утешил меня энергичный охранник, вонзая иглу в бедро Джимми. - Вы - писатель. Успокойтесь. Вы написали вот это, - проговорил он, показывая мне листовку "Хватит вспоминать!".
- Я никогда в жизни этого не писал! Это все он! Я не мог написать такую чушь! То, что я пишу, не имеет к этому никакого отношения!
- Но здесь изложены ваши идеи.
- Ни в коем случае это не мои идеи! Он вцепился в меня мертвой хваткой, как собака. Точно так же он вцепился в Израиль, со всем своим гребаным безумием. Я пишу только художественную литературу.
Тут он тронул Джимми за плечо:
- Просыпайся, деточка. Пора вставать. - Охранник ласково тряс Джимми, пока тот не открыл глаза.
- Не бейте меня, - заскулил он.
- А кто собирается тебя бить? - переспросил энергичный офицер. - Слушай сюда, кусок идиота. Ты летишь в первом классе. Мы предоставили вам лучшие места.
Голова Джимми скатилась ко мне на плечо - тут он впервые понял, что я тоже нахожусь рядом с ним.
- Папочка, - вяло пробормотал он.
- Продолжай, Джим, - подбодрил его энергичный офицер. - Это твой папаша?
- Я только хотел пошутить, - пробормотал Джимми. - Немного развлечься, и все.
- Зная, что твой папаша тоже находится на борту? - спросил энергичный.
- Я ему не отец! - запротестовал я. - У меня нет детей!
Теперь Джимми начал заливаться слезами, и похоже, на сей раз рыдал он всерьез.
- Натан сказал, сказал мне: "Возьми это". Возьми это на борт. Вот я и сделал так, как он велел мне. Он мне как отец родной. Вот почему я сделал это.
Как можно спокойнее я возразил:
- Ничего подобного. Никакой я ему не отец.
Тут энергичный офицер взял в руки черный бархатный футляр, лежавший на спинке кресла передо мной.
- Ты видишь это, Джим? Я получил эту вещь в награду, когда закончил обучение в школе борьбы с терроризмом. Прекрасное старинное еврейское оружие, памятник древней культуры, которое мне подарили за то, что я был лучшим учеником в классе. - Уважение, с которым он открыл футляр, не допускало никаких язвительных замечаний. Внутри футляра лежал нож - кинжал с изящной ручкой из янтаря длиной около пяти дюймов и острым стальным лезвием, изгибавшимся на конце, как большой палец руки. - Старинная вещь из Галиции, Джим, живое напоминание о гетто, которое пережило жестокие века. Похоже на нас с тобой, Джим, и на тебя, Натан. Эту штуку использовали в те времена, чтобы сделать настоящих евреев из только что народившихся младенцев мужского пола. Это был приз лучшему выпускнику в качестве признания его твердой руки и железных нервов. Теперь наши лучшие резники - мохелы - стали хорошо подготовленными убийцами. Что ж, быть может, для нас так даже лучше. А что, если мы ненадолго одолжим эту штуку твоему папочке? Посмотрим, будет ли он в силах повторить библейский сюжет и принести в жертву своего сына.