Мы устроились рядышком на краю плюшевой банкетки, лицом к обитому деревянными панелями ресторанному залу. Было уже начало девятого, и, как всегда по вечерам, за большинством столиков сидели посетители. Пока я заказывал шампанское, Мария порылась в сумочке и нашла несколько фотографий дома, сделанных полароидом, - до сих пор мне не представилось возможности подробно рассмотреть снимки, а Мария хотела показать мне массу различных вещей. Тем временем я вынул из кармана удлиненную черную бархатную коробочку. Внутри футляра лежал браслет, который я приобрел для нее неделю назад неподалеку от Бонд-стрит, в лавочке, специализирующейся на продаже викторианских и георгианских драгоценностей, которые Мария так любила носить. "Это легкая, изящная вещица, но хрупким это изделие не назовешь. Прекрасно будет смотреться на тонком женском запястье".
Браслет напомнил мне о наручниках, да и от стоимости этого сокровища просто захватывало дух, но все же я взял его. Вместо него я мог бы приобрести десять украшений. Могу поклясться - это был кульминационный момент для нас обоих. Вопрос о том, называлось ли это "реальной жизнью", оставался открытым.
- Ах как мило! - воскликнула Мария, застегивая замочек и вытягивая перед собой руку, чтобы полюбоваться подарком. - Опалы. Бриллианты. Дом на реке. Шампанское. Ты. Ты, - повторила она мечтательно во второй раз. - Ты слишком щедр, мне никогда не расплатиться с тобой за твою доброту. - Она чмокнула меня в щеку, - в ту секунду она была для меня истинным воплощением женственности. - Брак с тобой я считаю самым рискованным экспериментом по части удовольствий. Разве это не лучший способ содержать жену?
- Ты выглядишь прелестно в этом платье.
- Оно очень старое.
- Я помню, ты носила его еще в Нью-Йорке.
- В том-то и был весь смысл.
- Я скучал по тебе, Мария.
- Правда?
- Я благодарен тебе за то, что ты есть.
- Это самая сильная карта в твоей игре.
- Но это так.
- А я скучала по тебе. Я изо всех сил старалась не думать о тебе целые сутки. Интересно, когда я начну действовать тебе на нервы? - спросила она.
- Сегодня еще рано об этом беспокоиться.
- Браслет, что ты подарил мне, просто великолепен. Он такой замечательный! Я с трудом верю, что это была твоя идея. Если мужчина совершает красивый поступок, вещь, которую он дарит, обычно никуда не годится. Но это просто прелесть! А ты знаешь, чего еще я хочу, чего я хочу больше всего, когда мы переедем? Цветы в доме. Ты скажешь, во мне говорит средний класс. Запомни: у меня очень длинный список материальных желаний, но цветы - это первое, о чем я подумала, когда увидела там строительных рабочих.
После всего этого я не нашел в себе сил дать волю своим импульсам и высказать ей все напрямик, безо всяких прикрас: "Послушай, мне сказали, что твоя мать - злобная антисемитка, которая жаждет окрестить нашего ребенка. Это правда или нет? Если это правда, почему ты притворяешься, будто ничего об этом не знаешь? Вот что волнует меня больше всего". Вместо этого, будто я не чувствовал никакой срочности в решении проблемы, о которой она давно знала, но притворялась, что пребывает в полном неведении, будто я вообще не испытывал волнений ни по какому поводу и не ожидал никакого подвоха, способного привести мою душу в смятение, я сказал, обращаясь к Марии тихим ласковым голосом, таким же нежным, как у нее:
- Боюсь, мне никогда не удастся преодолеть сопротивление твоей матери. Когда она, улыбаясь, перегруппировывает свои силы, я теряюсь в догадках относительно ее мыслей. Сегодня вечером она была холодно-корректна со мной, но что именно она думает о нас? Ты можешь предположить, каково ее мнение?
- Она думает о нас более или менее то же, что и все остальные. То, что нам пришлось преодолеть много трудностей, потому что мы очень отличаемся друг от друга.
- Преодолеть много трудностей? Она так и сказала?
- Именно так.
- А что ты ей ответила на это?
- Я сказала: "Какие такие трудности? Что это нас так сильно отличает друг от друга? Конечно, я понимаю, что в каком-то смысле мы с ним различны. Но ты только подумай о том, что нас объединяет: мы любим одни и те же вещи, мы говорим на одном языке, и я знаю о нем гораздо больше, чем ты думаешь". Я сказала ей, что прочитала целую кучу американской литературы и посмотрела кучу американских фильмов.
- Но она говорила не о моем американском обличье.
- Не только об этом. Это так. Она думала о нашей близости. Она говорила, что все наши встречи проходили украдкой - тайная любовная связь в Нью-Йорке. Мы никогда не встречались в кругу друзей, не ходили вместе в общественные места, никогда не работали вместе, так что у нас просто не было случая прийти в бешенство от явных проявлений наших различий. Ее главная мысль состояла в том, что мы вступили в брак, не дав друг другу времени проверить себя и свои чувства. Она очень обеспокоена тем, как мы будем жить в Англии. Частью всех этих проблем, сказала она, будет то, как люди будут к тебе относиться.
- Ну и как они относятся к нам?
- Не могу сказать, что люди сильно интересуются нами, честное слово. Впрочем, я думаю так: если люди слышат о подобной ситуации, первое, что приходит им в голову, это то, что ты взял в жены молодую женщину, чтобы перезарядить свои батарейки; может быть, они считают, что ты интересуешься английской культурой, и конечно же, они будут обсуждать "синдром шиксы", этот факт будет очевиден для них. Они будут чесать языками, непременно говоря: "Что ж, он намного старше ее, и он - еврей, но, клянусь господом, он - величина в литературе, и у него денег куры не клюют". Все они считают, что я гонялась за тобой исключительно ради твоего положения и денег.
- Даже несмотря на то, что я еврей?
- Я думаю, большинству людей на это наплевать. Речь, конечно, идет не о тех, кто любит литературу. На улице, где живет моя мать, найдется парочка соседей, которые могут недовольно бормотать что-то себе под нос. Многие здесь довольно циничны, но и в Нью-Йорке подобное встречается нередко.
- А что думает про все это Джорджина?
- Джорджина очень традиционна в своих взглядах. Вероятно, Джорджина считает, что я махнула на все рукой, отказавшись от того, чего хотела достичь в жизни. Она думает, что это неплохой вариант за неимением лучшего, и всячески рекомендует мне остановиться на нем.
- А на что именно ты махнула рукой?
- На очевидные вещи. Более конкретно, на вещи такого рода, к которым стремятся девушки вроде меня.
- А если подробнее?
- Ну, я думаю, это… Ах, впрочем, я и сама не знаю…
- Думаю, тебя тревожит мой возраст.
- Да. Я думала, что рядом со мной будет человек примерно моих лет. Обычно людей очень глубоко задевают различия в возрасте. Послушай, тебе нравится то, что мы с тобой обсуждаем? Или этот разговор ни к чему?
- Конечно нравится. Это дает мне возможность поставить ногу на вражескую территорию.
- А зачем тебе это нужно? Разве что-то случилось?
- Расскажи мне о Саре. Что она про все это думает?
- А что у вас там произошло?
- Ничего. Что между нами могло произойти?
- Бывает, что Сара ведет себя как скверная девчонка. Иногда она начинает говорить быстро-быстро, будто льдинки разбиваются о землю. Трещит как сорока. Тыр-тыр-тыр-тыр. Знаешь, как она высказалась вчера про нитку бус, которую я надела на шею? "Жемчуга - это яркий признак традиционно воспитанной, привилегированной, необразованной, глупой, самодовольной женщины из среднего класса, не знающей, что такое эстетика и мода. Жемчуг - это квинтэссенция смерти. Единственный способ носить жемчуга - это увешаться огромными жемчужинами с головы до пят или придумать какой-нибудь другой вариант, отличающийся от обычного". Она фыркнула: "Как ты можешь носить жемчуг?"
- А что ты ей ответила?
- Сказала, что ношу жемчуг потому, что он мне нравится. Вот так мы общаемся с Сарой. С ней не нужно встревать в долгие споры, в конце концов она замолкает и уходит восвояси. Она знакома с массой эксцентричных личностей и порой сама ведет себя очень странно. И еще она всегда была задвинута на сексе.
- Значит, мы попали в очень хорошую компанию, не правда ли?
- Что она сказала тебе, Натан?
- А что она могла мне сказать?
- Вы наверняка говорили с ней о сексе. Мол, она видит тебя насквозь. Она думает, что твоя профессия - сексуальное бродяжничество.
- "Сложил я палатку и дальше пошел…"
- Идея именно в этом… Она думает, что ни один мужчина не стоит ни гроша, но самые худшие из них - это любовники в качестве мужей.
- Неужели Сара делает подобные обобщения на основании своего богатого опыта?
- Я бы так не сказала. Мне кажется, что ни один мужчина, если он в здравом уме и трезвой памяти, не будет вступать с ней в сексуальную связь. Иногда у нее бывают затяжные приступы ненависти, когда она в принципе на дух не переносит мужчин. Ее антагонизм не похож на обличительный пафос феминисток - здесь дело в ее отношении к противоположному полу; она продолжает вести с ним какую-то свою, внутреннюю борьбу. Говоря о ее личном опыте, на основании которого она делает обобщения, можно сказать, что он жалок и печален. Так же как и мой до недавнего времени. Ты знаешь, я стала очень злой после того, как муж не разговаривал со мной в течение года. А когда я заговаривала с ним, он пытался тут же меня заткнуть, он лупил меня всякий раз, как только я открывала рот. Так было всегда, постоянно. Я думала об этом, когда тебя не было рядом со мной.
- А мне очень нравится, как ты говоришь.
- Правда?
- Я же слушаю тебя сейчас.
- Но почему ты это делаешь? Никому не понятно. Девушки, воспитанные так, как я, обычно не выходят замуж за мужчин, интересующихся литературой. Я постоянно слышу: "Неужели вы ведете интеллектуальные беседы? В это невозможно поверить".
- Они достаточно интеллектуальны для меня.
- Ты считаешь меня интеллектуалкой? Не может быть! Значит, я что-то вроде Кьеркегора?
- Намного лучше.
- Все они думают, что из меня получилась бы отличная домохозяйка, не хуже других, живущих у нас по соседству. Положа руку на сердце, признаюсь: я часто думала, что именно это и есть мое призвание. Я вижу, как мои сестры ходят на работу, и думаю вот что: мне уже двадцать восемь. Скоро будет тридцать, и со времени окончания университета у меня в жизни не было никаких достижений, кроме Фебы. А потом я думаю: ну и что плохого во всем этом? У меня прелестная дочурка, а теперь у меня есть замечательный муж, который не унижает меня, как только я открываю рот, чтобы заговорить с ним, и скоро у меня будет второй ребенок и чудесный дом у реки. И еще я пишу рассказики об английских заливных лугах и туманах, о грязи и слякоти, которые никто в жизни никогда не будет читать, но это не имеет для меня никакого значения. В нашей семье существовала определенная школа мысли, согласно ей я и вышла за тебя замуж, потому что с тех самых пор, как отец бросил нас, я всегда бродила по окрестностям, пытаясь отыскать его.
- Если следовать твоей школе мысли, я - твой отец.
- К сожалению, это не так. Хотя я наблюдаю в тебе разнообразные отцовские качества, тебя никак нельзя считать моим отцом. Вот, например, Сара думает, что мы, все трое, - неуклюжие дылды, выросшие без отца. Это ее любимое занятие - рассуждать подобным образом. Она говорит, что отец похож на Гулливера в стране лилипутов, - это тело, о которое можно вытирать ноги, прислониться к нему, забраться наверх и потоптаться на грудной клетке, приговаривая: "Это мое!" Встать на него ногами, а потом спрыгнуть вниз!
- И она права?
- В определенной степени. Она очень умная, наша Сара. Когда он ушел от нас, мы не часто виделись: один день перед Рождеством, пару выходных дней летом, не более того. А в последние несколько лет мы вообще ни разу не встречались. В целом, мы все чувствовали себя так, будто почва уходит из-под ног. Мать семейства может быть ответственным и сведущим во всех делах человеком (такой и была наша матушка), но в нашем случае весь мир определялся деятельностью отца. Не знаю, как это получилось, но мы всегда жили вразрез с требованиями повседневного быта. Только когда я стала взрослой, я начала разбираться в жизни, например, я поняла, что есть работа, которую может выполнять женщина. Но до сих пор так ничему и не научилась.
- Ты сожалеешь об этом?
- Я уже говорила тебе: никогда в жизни я еще не была так счастлива, как сейчас: мне нравится быть нелепой женщиной с признаками атавизма, которая не желает утвердиться в этом мире. А Сара работала над собой все это время, изо всех сил пытаясь утвердиться, и всякий раз, когда ей предоставлялась возможность сделать это (я имею в виду реальную возможность добиться успеха, а не пустить пыль в глаза мне или Джорджине), она впадала в жуткую депрессию или ее охватывала ужасная паника.
- И все потому, что она была дочерью сбежавшего из семьи отца?
- Когда мы еще жили дома, каждый раз, одиннадцатого марта, она бродила по саду как безумная, напоминая одну из героинь первого акта "Трех сестер": "Сегодня ровно год, как отвалил наш папаша!" Она всегда чувствовала, что нам не на кого опереться. И в том, что мать возлагала на нас большие надежды, постоянно присутствовала какая-то неловкость. Она хотела, чтобы мы выросли хорошо образованными людьми; она сделала все возможное, чтобы мы окончили университет, она изо всех сил старалась, чтобы мы получили приличную работу, - все эти потуги казались неуместными и необычными для того мира, в котором жила моя мать, но своими действиями она как бы искупала вину отца перед нами, пытаясь компенсировать то, чего нам недоставало, и в этом сквозила полнейшая безысходность, особенно для Сары.
Это произошло, пока мы ели десерт. Я услышал как одна женщина, нарочито утрируя английские интонации, произнесла:
- Это вызывает у меня полнейшее отвращение!
Я повернул голову, чтобы выяснить, кто именно сказал эту фразу, и увидел крупную седовласую даму, сидевшую футах в десяти от нас на той же банкетке, что и мы, - по всей видимости, она уже заканчивала обед; рядом с ней находился костлявый старик, скорее всего ее муж. Глядя на него, я решил, что у него ничто не вызывало отвращения; нельзя было также сказать, что он целиком отдавался трапезе: похожий на скелет мужчина тихо созерцал бокал с портвейном. Судя по виду этой парочки, они были очень богаты.
Обращаясь ко всему залу, но теперь пристально глядя на нас с Марией, женщина повторила:
- Разве это не отвратительно?
Ее муж, который, присутствуя физически, мыслями витал в других сферах, сидел как истукан, не подавая виду, что ее замечание относится к кому-либо из присутствующих.
Минутой раньше, попавшись на удочку обезоруживающей искренности Марии, я пришел к выводу, что вовсе не она, а "скверная девчонка" Сара старалась обмануть меня и сбить с толку; все, что сказала мне Мария, убедило меня в том, что в наших отношениях ничего не изменилось, поэтому я в порыве нежности протянул к ней руку и двумя пальцами тихо погладил ее по щеке. Я не сделал ничего непристойного, никакого возмутительно откровенного жеста, выражающего похоть, но когда я повернулся и увидел, что на нас пристально смотрят другие посетители, я понял, что именно вызвало их неприязнь: они возмутились не тем, что я публично, на виду у всего ресторана, проявил нежность к своей жене, - они негодовали из-за того, что эта молодая женщина приходилась женой этому человеку.
Можно было подумать, что под столиком нашей соседки проходит высоковольтная линия или она положила в рот что-то отвратительное, так эта пожилая седовласая женщина начала содрогаться от конвульсивных движений, явно имевших определенную последовательность. Будто посылая сигналы сообщнику, она всосала в себя щеки, сжала губы, растянула плоский рот - и наконец, окончательно выйдя из себя от моей наглой выходки, визгливым голосом позвала метрдотеля. Тот прибежал сломя голову - узнать, что случилось.
- Откройте окно, - приказала она ему громким голосом, который был слышен в любом уголке ресторана. - Вы должны немедленно открыть окно: здесь ужасно воняет.
- Вы уверены, мадам? - учтиво спросил метрдотель.
- Совершенно уверена. Здесь стоит непереносимая вонь.
- Мне очень жаль, мадам. Ничего подобного я не заметил.
- Я не желаю ничего с вами обсуждать! Делайте, что вам велят!
Повернувшись к Марии, я спокойно произнес:
- Это я воняю.
Мария была изумлена, хотя сначала данная ситуация даже позабавила ее.
- Ты думаешь, это относится к тебе?
- Ко мне и к тебе заодно.
- Эта женщина либо безумна, - прошептала она, - либо пьяна. А может, это ты пьян.
- Если бы она была безумна, или пьяна, или и то и другое вместе, я мог бы подумать, что ее высказывание не относится ко мне. Но поскольку она продолжает пристально смотреть на меня, вернее на нас с тобой, я должен прийти к заключению, что воняю здесь только я.
- Дорогой мой, да она просто сумасшедшая. Эта смешная и нелепая старуха думает, что кто-то вылил себе за шиворот слишком много духов.
- Это оскорбление на национальной почве, и оно было так задумано. Если она будет продолжать в том же духе, я не собираюсь молча терпеть ее выходки. Ты должна быть готова к тому, что я дам ей отпор.
- Но где тут оскорбление? - удивилась Мария.
- Эманации, исходящие от евреев. Она гиперчувствительна к эманациям, исходящим от евреев. Не делай вид, что ты не понимаешь.
- Это просто смешно. Ты несешь какой-то вздор.
Женщина, сидевшая на банкетке, продолжала свои нападки на евреев:
- От них исходит такой странный запах!
Тут я не выдержал и поднял руку, чтобы привлечь внимание метрдотеля.
- Да, сэр?
Это был серьезный седовласый француз с учтивыми манерами, который, как старомодный психоаналитик, тщательно и непредубежденно взвешивал каждое слово, обращенное к нему. Примерно час тому назад, когда он принимал у нас заказ, я указал Марии на фрейдистскую строгость его поведения: он никак не проявил себя, чтобы воздействовать на наш выбор среди разнообразия специальных блюд, способ приготовления которых он вкратце нам описал.
Я сказал ему:
- Мы с женой прекрасно пообедали и теперь хотели бы спокойно выпить по чашечке кофе, и нам чрезвычайно неприятно, что кто-то из ваших посетителей мешает нам, явно нарываясь на скандал.
- Понимаю, сэр.
- Окно! - диктаторским голосом завопила дама, щелкая пальцами в воздухе. - Сейчас же откройте окно, пока нам всем не стало плохо!
Тут я встал с места, несмотря на увещевания Марии, повторявшей: "Ну пожалуйста, не надо! Она же сумасшедшая!", вышел из-за стола и сделал несколько шагов вперед, к тому месту, где я мог стоять лицом к этой женщине и ее мужу, сидевшим рядышком за столом. Мужчина не обратил на меня, как, впрочем, и на свою жену, никакого внимания, продолжая потягивать портвейн.
- Могу я помочь вам решить ваши проблемы? - спросил я.
- Простите, что? - ответила она, глядя мимо меня пустыми глазами, будто никого рядом с ней не было. - Пожалуйста, оставьте нас в покое.
- Мадам, вы убеждены, что евреи вызывают у вас сильную неприязнь?