*
- Ты не вышла замуж, - заметил он спустя несколько бессонных часов в постели.
Зини фыркнула:
- Ты действительно пропадал слишком долго. Разве ты меня не видишь? Я же чёрная.
Она выгнула спину и откинула простынь, чтобы похвастаться своим богатством. Когда королева разбойников Фулана Деви покинула ущелья, чтобы сдаться, и была сфотографирована, газеты тут же развенчали собственный миф о её сказочной красоте. Она стала простым, обычным созданием, неаппетитным для тех, кому раньше казалась соблазнительной. Тёмная кожа в северной Индии.
- Я не купился, - сказал Саладин. - Не жди, что я поверю этому.
Она рассмеялась.
- Отлично, ты всё-таки не полный идиот. Кому надо замуж? Мне было чем заняться.
И, помедлив, она вернула ему вопрос: Так, значит. А ты?
- Не только женатый, но и богатый.
- Вот те на. И как вы живёте, ты и твоя мэм?
- В пятиэтажном особняке Ноттинг-хилла.
В последнее время он стал чувствовать, что там небезопасно, поскольку недавние грабители похитили не только обычное видео и стерео, но и сторожевого пса-волкодава. Это невозможно, подумалось ему, жить там, где преступные элементы похищают животных. Памела сказала ему, что это старинный местный обычай. В Стародавние Дни, сказала она (история для Памелы делилась на Древнюю Эру, Тёмные Века, Стародавние Дни, Британскую Империю, Новое Время и Настоящее), зверокрадство было хорошим бизнесом. Бедные похищали собак у богатых, приучали их забыть прежнюю кличку и продавали обратно опечаленным, беспомощным владельцам в лавках на Портобелло-роуд. Местная история в устах Памелы всегда наделялась уймой деталей и некоторыми неточностями.
- Но, боже мой, - произнесла Зини Вакиль, - ты должен немедленно продать его и переехать. Знаю я этих англичан, всё одно подонки и набобы. Ты не можешь бороться с их проклятыми обычаями.
Моя жена, Памела Ловелас, хрупкая, как фарфор, изящная, как газель, вспомнил он. Я врастаю корнями в женщин, которых люблю.
Банальности измены. Он отбросил их и заговорил о своей работе.
Когда Зини Вакиль узнала, как Саладин Чамча делает деньги, она позволила воспарить стайке таких визгов, что один из примедаленных арабов постучался в дверь, чтобы удостовериться, всё ли в порядке. Он увидел красивую женщину, сидящую в постели с чем-то подобным молоку буйволицы, стекающим по лицу и капающим с мыска её подбородка, и, извинившись перед Чамчей за вторжение, торопливо удалился: простите, уношу ноги, эй, вы невероятно везучий парень.
- Ах ты бедный картофель, - задохнулась Зини перезвонами смеха. - Эти сволочи ангрез. Они действительно вставили тебе!
Так что теперь объектом насмешек стала его работа.
- У меня талант к акцентам, - произнёс он надменно, - почему бы мне его не использовать?
- Почему бы мне его не использовать? - передразнила она, пиная воздух ногами. - Господин актёр, у вас ус отклеился!
О боже.
Что случилось со мной?
Какого дьявола?
Помогите!
Поскольку Саладин и обладал этим даром, и впрямь обладал, он был Человеком Тысячи и Одного Голоса. Если вам хотелось узнать, как должна говорить ваша бутылка из-под кетчупа, выступая по коммерческому телевидению; если вы сомневались насчёт идеального голоса для вашей пачки приправленных чесноком чипсов, - этот человек пришёлся бы вам весьма кстати. Он заставлял ковры говорить в рекламе оптовых магазинов, он притворялся знаменитостями, печёными бобами, мороженым горошком. Он мог убедить радиослушателей в том, что он русский, китаец, сицилиец, президент Соединённых Штатов. Однажды в радиоспектакле на тридцать семь голосов он сыграл все роли под множеством псевдонимов, и никто никогда не заметил этого. Со своим женским эквивалентом, Мими Мамульян, он владычествовал над радиоэфиром Британии. Они обладали столь грандиозным ассортиментом закадровых голосов, что, как сказала Мими, "пусть в нашем присутствии не поминают антимонопольную комиссию, даже в шутку". Её диапазон был удивителен: она могла пародировать любой возраст, любую часть света, любую ноту на вокальном регистре, от ангельской Джульетты до дьявольской Мэй Уэст. "Мы должны жениться когда-нибудь, когда ты будешь свободен, - предложила ему как-то Мими. - Ты и я, мы можем стать Организацией Объединённых Наций". - "Ты еврейка, - напомнил он. - Я был воспитан в предубеждении насчёт евреев". - "Что с того, что я еврейка, - передёрнула она плечами. - Зато обрезан как раз ты. Никто не без изъяна".
Мими была крошечной, с жесткими тёмными кудряшками, как на плакате Мишлена. В Бомбее же Зинат Вакиль, потягиваясь и зевая, изгоняла других женщин из его мыслей.
- Слишком много, - смеялась она над ним. - Они платят тебе, чтобы ты подражал им, пока они не могут видеть тебя. Твой голос стал знаменитым, но они скрывают твоё лицо. Есть какие-нибудь идеи, почему? Бородавки на носу, косоглазие, что? Что-нибудь приходит на ум, детка? Чёртовы твои салатные мозги, ей-богу!
Это правда, подумал он. Саладин и Мими стали своего рода легендами, но легендами увечными: не звёздами, но чёрными дырами. Гравитационное поле их способностей притягивало к ним работу, но они оставались невидимыми, сбросив тела, чтобы надеть голоса. На радио Мими могла стать Венерой Боттичелли, она могла быть Олимпией, Монро, любой треклятой женщиной, какой бы ни захотела. Ей было плевать на то, как она выглядела; она воплотилась в собственный голос, она стоила бешеных денег, и три молоденькие женщины были безнадёжно влюблены в неё. Кроме того, она покупала недвижимость. "Невротическое поведение, - бесстыдно признавалась она. - Чрезмерная потребность в пускании корней из-за потрясения от армяно-еврейской истории. Некоторое безрассудство из-за уходящих лет и маленьких полипов, обнаруженных в горле. Собственность так успокаивает, рекомендую. - Ей принадлежал домик священника в Норфолке, избушка в Нормандии, тосканская колокольня, морское побережье в Богемии. - Всё с привидениями, - поясняла она. - Лязг цепей, вой, кровь на ковриках, женщины в исподнем, все дела. Никто не уступает землю без боя".
Никто, кроме меня, подумал Чамча; меланхолия вцепилась в него, пока он лежал рядом с Зинат Вакиль. Может быть, я уже и сам призрак. Но, по крайней мере, призрак с авиабилетом, успехом, деньгами, женой. Тень, но живущая в осязаемом, материальном мире. С активами. Да, сэр.
Зини поглаживала волосы, вьющиеся по ушам.
- Иногда, когда ты молчишь, - шептала она, - когда ты не творишь забавные голоса и не играешь великих, и когда ты забываешь, что люди следят за тобой, ты смотришься чистым листом. Понимаешь? Пустой сланец, бездомный никто. Это сводит меня с ума, иногда я хочу отшлёпать тебя. Чтобы воткнуть тебя снова в жизнь. Но ещё мне от этого грустно. Какой глупец - ты, великая звезда, чьё лицо неправильного цвета для их цветного ТВ; ты, кто должен путешествовать в свой Чуркистан с какой-нибудь никудышной компашкой, играя для них роль какого-нибудь мелкого чинуши только для того, чтобы просто попасть в игру. Они пинают тебя со всех сторон, и всё равно ты остаёшься, ты любишь их; злосчастный рабский менталитет, ей-богу. Чамча, - она схватила его за плечи и принялась трясти, усевшись на нём верхом, с запретными грудями в нескольких дюймах от его лица, - Салат-баба, как бы ты там себя ни называл, ради всего святого, вернись домой!
Его большой прорыв - тот, что мог вскоре заставить деньги потерять своё значение - начался с малого: детское телевидение, вещица под названием "Шоу Чужаков": что-то среднее между "Мюнстрами" и "Звёздными войнами", переделанными на манер "Улицы Сезам". Это была ситуационная комедия о компании инопланетян в разбросе от симпатяги до психо, от зверушки до овоща и даже минерала, - поскольку там участвовал артистичный космический риф, способный добывать из себя сырьё, а затем вовремя регенерировать к эпизоду следующей недели; риф этот носил имя Пигмальян, а ещё, по причине убогого чувства юмора продюсеров, там фигурировала грубая, рыгающая тварь, напоминающая блюющий кактус и прибывшая с пустынной планеты на краю времени: это была Матильда Австральян; а ещё там были три поющие космические сирены, известные как Чужие Корны, гротескно надутые, должно быть, для того, что вы могли поваляться среди них; и команда венерианских хипхоперов, туннельных граффитистов и духовных братьев, именующая себя Нацией Чужаков; а под койкой звездолёта - главного места действия программы - жил Жучишка, гигантский жук-навозник из Крабовидной туманности, сбежавший от отца, а в аквариуме вы могли обнаружить Мозг суперинтеллектуального гигантского абалона, обожавшего китайскую кухню, и был ещё Ридли, ужаснейший из основного состава, напоминающий персонажа Френсиса Бэкона, с полной пастью зубов, шатающихся в глубине слепой стручкообразной морды, и одержимый актрисой Сигурни Уивер. Звёздами шоу, его Кермитом и мисс Пигги, в самых модных струящихся одеждах, потрясающий дуэт со сногсшибательными причёсками, были Максимильян Чужак и Мамуля Чужак, тоскующие о том, чтобы стать - как же ещё? - телезвёздами. Их сыграли Саладин Чамча и Мими Мамульян, и они меняли свои голоса вместе с одеждой, не говоря уж о волосах, которые могли вспыхивать от пурпурного до ярко-красного, вытягиваться на три фута во все стороны или исчезать вовсе; или об их отростках и конечностях, поскольку мистер и миссис Чужак были способны к изменению их всех; и преображения ног, рук, носов, ушей, глаз и каждого пальчика придавали новые интонации их легендарным изменчивым глоткам. Шоу стало хитом благодаря использованию новейших достижений компьютерной графики. Все фоны симулировались: звездолёт, инопланетные ландшафты, студии межгалактических телеигр; актёры тоже подвергались машинной обработке, обязанные ежедневно проводить по четыре часа, схоронившись под самыми последними косметическими новинками, которые - едва отключались видеокомпьютеры - заставляли их выглядеть такими же ненастоящими. Максимильян Чужак, космический плейбой, и Мамуля, непобедимый чемпион галактических боёв и мировая королева всепришельческой окрошки, внезапно стали сенсацией. Манящий прайм-тайм; Америка, Евровидение, мир.
Когда "Шоу Чужаков" приобрело популярность, оно навлекло на себя политическую критику. Консерваторы атаковали его как чересчур пугающее, чересчур сексуально-эксплицитное (Ридли фаллически вытягивался вверх, когда слишком усердно думал о мисс Уивер), чересчур сверхъестественное. Радикальные комментаторы совершали нападки на его стереотипность, укрепляющую идеи о чужаках-уродцах, на недостаток положительных образов. На Чамчу оказывалось давление, чтобы он покинул шоу; он отказался; и стал мишенью.
- Я жду неприятностей, когда иду домой, - признался он Зини. - Проклятое шоу - не аллегория. Это развлечение. Его цель - нравиться.
- Нравиться кому? - хотела знать она. - К тому же, они и теперь позволяют тебе выходить в эфир только после того, как покроют твоё лицо резиной и напялят на тебя красный парик. Большая сделка делюкс, скажу я тебе.
- Дело в том, - выпалила она, проснувшись на следующее утро, - дорогой Салатик, что ты и вправду неплохо выглядишь, без базара. Кожа как молоко, Англия вернулась. Теперь, когда Джабраил лёг на дно, ты мог бы стать следующим на конвейере. Я серьёзно, яар. Им нужно новое лицо. Вернись домой - и сможешь стать следующим: большим, чем был Баччан, большим, чем Фаришта. Твоя физиономия не более странная, чем их.
Когда он был молод, сказал он ей, каждая фаза его жизни, каждая личина, что он примерял, казалась обнадёживающе временной. Его несовершенства не имели значения, потому как он легко мог заменить один момент следующим, одного Саладина другим. Теперь, однако, перемены стали болезненными; артерии возможного затвердели.
- Нелегко говорить тебе об этом, но я теперь женат, и не просто на женщине, но и на всей своей жизни.
Снова проскользнул акцент.
- На самом деле я прибыл в Бомбей по одной причине, и это не спектакль. Ему уже далеко за семьдесят, и у меня не будет другого шанса. Его не было на представлении; теперь Мухаммед должен идти к горе.
Мой отец, Чингиз Чамчавала, обладатель волшебной лампы.
- Чингиз Чамчавала, ты шутишь, не думай, что сможешь сбежать без меня. - Она хлопнула в ладоши. - Я хочу выведать всё, от волос до ногтей на пальцах ног.
Его отец, знаменитый затворник. Бомбей был культурой ремейков. Заимствованная архитектура его небоскрёбов, его кино с бесконечным воссозданием "Великолепной Семёрки" и "Истории Любви", обязывающее каждого героя хоть раз в своей карьере спасти от смертоносных дакойт по крайней мере одну деревушку, а каждую героиню - умереть от лейкемии (предпочтительно в самом начале). Его миллионеры тоже пристрастились к импортированной жизни. Невидимость Чингиза была индийской мечтой пентхаузных крорепати-негодяев Лас-Вегаса; но, в конце концов, мечта - не фотография, а Зини желала увидеть её воочию.
- Он меняет лица на людях, если находится в плохом настроении, - предостерёг её Саладин. - Никто не верит в это, пока такое не случится, но это правда. Такие рожи! Горгульи! К тому же, он ханжа и назовёт тебя поблядушкой, а мне, видимо, так или иначе придётся бороться с ним, так уж легли карты.
Вот что привело Саладина Чамчу в Индию: прощение. Оно было тем делом, ради которого он вернулся в родной старый город. Но подарить или испросить его - он был сказать не в силах.