- Да брось ты, - махнула она рукой. - Мы - нация вегетарианцев, и у нас миролюбивая, мистичная культура, все это знают.
Ему, в свою очередь, приходилось обращаться с нею крайне осторожно. Когда он впервые коснулся её грудей, она исторгла поразительно горячие слёзы цвета и вида молока буйволицы. Она видела, как её мать умирала, словно птица, разрезаемая на обед: сперва левая грудь, затем правая, а рак всё распространялся. Её страх повторить судьбу матери наложил на её грудь запрет. Тайный ужас бесстрашной Зини. У неё никогда не было детей, но её глаза сочились молоком.
После их первого секса она накинулась на него, забыв про слёзы.
- Знаешь, кто ты, скажу я тебе. Дезертир, более английский, чем твой ангрезский акцент, обвившийся вокруг тебя подобно флагу, и не думай, что это так уж совершенно, это скользко, баба, как накладные усы.
"Что-то странное творится с моим голосом", - хотелось сказать ему, но он не знал, как объяснить это, и держал язык за зубами.
- Люди вроде тебя, - фыркнула она, целуя его плечо. - Вы возвращаетесь после столь долгого отсутствия и думаете о себе богзнаетчто. Ладно, детка, наше мнение о тебе пониже.
Её улыбка была ярче, чем у Памелы.
- Я вижу, Зини, - ответил он, - ты не утратила свою улыбку от "Бинака".
"Бинака". Кто дёрнул его вспомнить давно забытую рекламу зубной пасты? И звуки гласных, отчётливо ненадёжных. Осторожно, Чамча, следи за своей тенью. Этот чёрный малый, крадущийся за тобой.
На вторую ночь она пришла в театр с двумя приятелями на буксире - молодым режиссёром-марксистом Джорджем Мирандой, неуклюжим человеком-китом в развевающемся на ветру жилете с застарелыми пятнами, курте с закатанными рукавами и занятными армейскими усами с вощёными мысками; и Бхупеном Ганди, поэтом и журналистом, преждевременно поседевшим, но сохранявшим младенчески невинное лицо до тех пор, пока не спускал с привязи свой хитрый, хихикающий смех.
- Собирайся, Салат-баба, - объявила Зини. - Мы собираемся показать тебе город. - Она обратилась к своим компаньонам: - У этих азиатов из-за бугра ни капли стыда, - сообщила она. - Саладин, как чёртов латук, разве нет?
- Несколько дней назад здесь была репортёрша с ТВ, - сказал Джордж Миранда. - Розовые волосы. Сказала, что её зовут Керлúда. Я не смог впилить.
- Послушай, Джордж слишком не от мира сего, - вмешалась Зини. - Он понятия не имеет, в каких уродов вы, парни, можете превратиться. Эта мисс Сингх, возмутительно! Я сообщила ей: имя Халидá, милочка, рифмуется с далдá, это такое средство для готовки. Но она не могла его выговорить. Своё собственное имя. Ведите меня к этому вашему херлидеру! У вас нет никакой культуры. Всего лишь чурка. Не правда ли? - добавила она, внезапно повеселевшая и широко раскрывшая глаза, боясь, что зашла слишком далеко.
- Прекрати измываться над ним, Зинат, - тихо молвил Бхупен Ганди.
А Джордж смущённо пробормотал:
- Не обижайся, мужик. Шутки-жутки.
Чамча решил ухмыльнуться и дать отпор.
- Зини, - сказал он, - земля полна индийцами, знаешь, мы сейчас повсюду, мы становились горшечниками в Австралии, а наши головы находили пристанище в холодильниках Иди Амина. Наверное, Колумб был прав: весь мир состоит из Индий - Ост-Индия, Вест-Индия, Норд-Индия… Чёрт побери, ты должна гордиться нами, нашей предприимчивостью, тем способом, которым мы раздвигаем границы. Всё дело в том, что мы не настолько индийские, как ты. Будет лучше, если ты привыкнешь к нам. Как там называлась та книга, которую ты написала?
- Послушайте, - Зини положила руку ему на плечо. - Послушайте моего Салатика. Он вдруг захотел быть индийцем после того, как истратил всю жизнь, стараясь стать белым. Видите, ещё не всё потеряно. Здесь ещё осталось кое-что живое.
И Чамча почувствовал себя умытым; почувствовал, как накатывает замешательство. Индия; дело тонкое.
- Святый боже! - воскликнула она, пронзая его поцелуем. - Чамча. Значит так, ёб твою мать. Ты называешь себя Мистером Лизоблюдом и ждёшь, что мы не будем смеяться.
*
Из потрёпанного "хиндустана" Зини, созданного для слуг культуры автомобиля - задние сиденья обиты лучше передних - Саладин ощутил ночь, смыкающуюся вокруг него подобно толпе. Индия, противопоставляющая своей забытой необъятности, своему явному присутствию, старому презренному беспорядку. Амазонический хиджра с серебряным трезубцем, возвышающийся подобно индийской Чудо-женщине, остановив движение жестом властной руки, медленно ступал пред ними. Чамча уставился в егоее ясные глаза. Джабраил Фаришта, кинозвезда, необъяснимо исчезнувшая из виду, гнил на рекламных щитах. Щебень, мусор, шум. Рекламы сигарет, дымящие по пути: "Scissors" - эффетивно для активных! И, более неправдоподобное: "Panama" - часть ВЕЛИКОЙ ИНДИЙСКОЙ СЦЕНЫ.
- Куда мы направляемся?
Ночь стала зелёной от неоновых огней. Зини припарковала авто.
- Ты заблудился, - обвиняла она Чамчу. - Что ты знаешь про Бомбей? Твой родной город, только он таким никогда не был. Для тебя это грёзы детства. Расти на Скандал-Пойнт - то же самое, что жить на луне. Никаких тебе бастис, никаких вилл для белых сэров, только кварталы служащих. Появлялись ли здесь элементы Шив Сены со своими коммуналистическими заварушками? Голодали ли ваши соседи на забастовках ткачей? Организовывал ли Датта Самант митинги перед вашими бунгало? Сколько лет тебе было, когда ты встретил профсоюзного работника? Сколько тебе было лет, когда ты сел в электричку вместо машины с шофёром? Это был не Бомбей, дорогуша, прости меня. Это была Страна Чудес, Перистан, Нетландия, Изумрудный Город.
- А ты? - напомнил ей Саладин. - Где была ты в это время?
- В том же самом месте, - молвила она с отчаяньем. - Со всеми прочими чёртовыми жевунами.
Глухие улицы. Джайнский храм перекрашивали, и все святые были в полиэтиленовых пакетах, чтобы защититься от капель. Уличный торговец журналами выставлял полные ужасом газеты: железнодорожная катастрофа. Бхупен Ганди заговорил своим мягким шёпотом:
- После аварии, - сказал он, - уцелевшие пассажиры поплыли к берегу (поезд сошёл с моста) и были встречены местными крестьянами, которые сталкивали их обратно в воду до тех пор, пока они не тонули, а затем грабили их тела.
- Закрой рот, - прикрикнула на него Зини, - зачем ты рассказываешь ему такие вещи?! Он уже думает, что мы - дикари, низшая форма жизни.
В магазинчике продавали сандал для воскурения в близлежащем кришнаитском храме и наборы эмалированных розово-белых всевидящих очей Кришны.
- Слишком много, чёрт возьми, чтобы видеть, - заметил Бхупен. - Это материальный факт.
*
В переполненной дхаба, которую Джордж часто посещал, обращаясь с киноцелями к дада или заправилам городской торговлей живым товаром, тёмный ром поглощался за алюминиевыми столиками, и Джордж с Бхупеном учинили небольшую пьяную ссору. Зини пила тумс-ап-колу и жаловалась на своих друзей Чамче.
- Проблемы с пьянством, у них обоих, треснули как старые горшки, оба плохо обращаются с жёнами, просиживают штаны в кабаках, прожигают свои вонючие жизни. Не удивительно, что я запала на тебя, мой сахарный: если местные продукты такого низкого качества, начинаешь любить заграничные товары.
Джордж ездил с Зини в Бхопал и теперь принялся шумно обсуждать катастрофу, интерпретируя её идеологически.
- Что для нас Амрика? - вопрошал он. - Это не реальное место. Власть в чистейшей форме, безликая, невидимая. Мы не можем её увидеть, но она вставляет нам по самые помидоры, спасу нет. - Он сравнил компанию "Юнион Карбид" с троянским конём. - Мы сами пригласили гадов. - Это вроде той сказки о сорока разбойниках, сказал он. Скрывшихся в кувшинах и ждущих ночи. - К несчастью, у нас не было Али-Бабы, - рыдал он. - Кто у нас был? Мистер Раджив Г.
На этом Бхупен Ганди резко поднялся, пошатнулся и начал свидетельствовать, как обладающий даром, как осенённый духом:
- Для меня, - произнёс он, - проблема не в иностранной интервенции. Мы всегда прощаем себя, обвиняя посторонних, Америку, Пакистан, любую проклятую страну. Прости меня, Джордж, но для меня всё это возвращается к Ассаму, мы должны начинать с него.
Избиение невиновных. Фотографии детских трупов, аккуратно сложенных в ряды, как солдаты на параде. Их забили до смерти, забросали камнями, их горла были перерезаны ножами. Эти аккуратные ряды смерти, вспомнил Чамча. Словно лишь жалящий ужас мог обратить Индию к подчинению законам.
Бхупен говорил двадцать девять минут без колебаний и пауз.
- Мы все повинны в Ассаме, - сказал он. - Каждый из нас. Если и пока мы сталкиваемся с тем, что детские смерти происходят из-за наших ошибок, мы не можем называться цивилизованными людьми.
Он пил ром так же быстро, как говорил, и его голос становился всё громче, а тело начало опасно крениться, но хотя весь зал притих, никто не двинулся к нему, никто не попробовал прервать его разглагольствования, никто не назвал его пьяным. На полуфразе, ежедневная слепота, или обстрелы, или коррупция, что мы о себе возомнили, он тяжело сел и уставился в стакан.
Тут поднялся молодой человек из дальнего угла заведения и вернулся к спору. Ассам должен быть понят политически, кричал он, были экономические причины; и тогда встал другой парень и сказал, что денежные вопросы не объясняют, почему взрослые дяди избивают до смерти маленьких девочек, на что получил ответ: если ты так говоришь, ты никогда не испытывали голода, салах, как же чертовски романтично думать, что экономика не может превращать людей в зверей. Чамча вцепился в стакан, ибо уровень шума повысился, и воздух, казалось, сгустился: золотые зубы сверкали перед его лицом, плечи тёрлись рядом, локти подталкивали, воздух обращался в суп, и сердце в груди неровно трепетало. Джордж схватил его запястье и выволок на улицу.
- Мужик, ты в порядке? Ты весь позеленемши.
Саладин кивнул в знак благодарности, задохнулся в ночной прохладе, успокоился.
- Ром и истощение, - объяснил он. - У меня своеобразная привычка восстанавливать свои нервы после шоу. Слишком часто я разбалтываюсь. Следовало учесть.
Зини смотрела на него, и в глазах её было что-то большее, чем сочувствие. Сверкающий взор, торжествующий, твёрдый. Что-то дошло до тебя, ликовал её взгляд. Чертовски вовремя.
Когда ты поправляешься после тифа, - размышлял Чамча, - ты становишься иммунным к болезни лет эдак на десять или типа того. Но ничто не вечно; в конечном счёте антитела исчезают из твоей крови. И ему следует смириться с фактом, что в его крови уже не осталось иммунных агентов, позволявших ему переносить индийские реалии. Ром, сердцебиение, упадок духа. Пора в постельку.
Она не поведёт его к себе домой. Всегда и только гостиница, со златомедальными молодыми арабами, появляющимися из полуночных коридоров с бутылками контрабандного виски. Он лежал на кровати в ботинках, с распущенным воротничком и в ослабленном галстуке, его правая рука падала на глаза; она - в гостиничном белом халате - склонилась над ним и поцеловала его подбородок.
- Я скажу тебе, что случилось с тобой сегодня вечером, - молвила она. - Можно сказать, мы вскрыли твою раковину.
Он сел, сердитый.
- Ладно, вот что у меня внутри, - вспыхнул он. - Индиец, превращённый в англичанина. Когда я пытаюсь в эти дни быть индостанцем, люди делают вежливое лицо. Вот он я.
Завязнув в своей приёмной речи, он начал слышать в индийском Вавилоне зловещее предупреждение: больше не возвращайся. Когда ты ступаешь в зазеркалье, ты забываешь об опасности. Зеркало может порезать тебя на кусочки.
- Я так гордилась Бхупеном сегодня вечером, - сказала Зини, забираясь в постель. - В какой ещё стране ты смог бы войти в пивнушку и начать спор вроде этого? Страсть, серьёзность, почтение. Забирай свою цивилизацию, Лизоблюджи; мне вполне нравится и эта.
- Оставь меня, - взмолился он. - Я не люблю людей, каждую секунду без предупреждения заходящих в гости, я забыл правила семи черепиц и кабадди, я не могу читать свои молитвы, я не знаю о том, что случается на церемонии никах, и в городе, где я вырос, я потеряюсь, если останусь один. Это не дом. У меня кружится голова, потому что он кажется домом, но не является таковым. Он заставляет моё сердце дрожать и кружит мне голову.
- Ты глупец! - крикнула она на него. - Глупец. Стань прежним! Проклятый дурак! Конечно же, ты сможешь.
Она была вихрем, сиреной, соблазняющей его вернуться к себе прежнему. Но это была мёртвая личина, тень, призрак; и он не собирается становиться фантомом. Обратный билет до Лондона лежал в его бумажнике, и Саладин собирался воспользоваться им.