*
После первых нервных дней на земле, в течение которых три молодых угонщика в тюрбанах, подошедшие опасно близко к грани безумия, кричали в пустоту ночи: вы, падлы, придите и возьмите нас, или, иначе: боже-боже, они собираются прислать грёбаных командос, мамоблядских американцев, яар, говённых британцев (в такие моменты оставшиеся заложники закрывали глаза и молились, потому что всегда больше всего пугались, когда налётчики подавали признаки слабости), - всё устаканилось и стало казаться обыденностью. Дважды в день продовольствие и спиртное подвозилось к "Бостану" на одинокой машине и оставлялось на гудроновом шоссе. Заложники должны были вносить картонные коробки, в то время как террористы следили за ними из безопасности самолёта. Кроме этого ежедневного визита не осталось никаких контактов с внешним миром. Радио сдохло. Казалось, что об инциденте все забыли, словно он смущал настолько, что его просто предпочли стереть из отчётов. "Подонки оставили нас гнить! - орал Мэн Сингх, и заложники охотно присоединялись. - Хиджрас! Чутьяс! Срань!"
Жара и тишина обволакивали их, и тогда призраки начали мерцать в уголках их глаз. Самый взвинченный из заложников, молодой человек с козлиной бородкой и коротко стриженными курчавыми волосами, проснулся на рассвете, визжа от страха, поскольку увидал скелета, едущего на верблюде по дюнам. Другие заложники видели разноцветные шары, повисшие в небе, или слышали биение гигантских крыльев. Трое угонщиков-мужчин погрузились в глубокую, фаталистическую сумрачность. Как-то раз Тавлин созвала их на совет в дальнем конце самолёта; заложники слышали сердитые голоса.
- Она сообщает им, что они должны предъявить ультиматум, - поведал Чамче Джабраил Фаришта. - Один из нас должен умереть, что-то в этом духе.
Но когда террористы вернулись, Тавлин с ними не было, и уныние в их глазах было теперь с оттенком стыдливости.
- Они растеряли свои потроха, - шепнул Джабраил. - Не могут ничего поделать. Итак, что остаётся нашей Тавлин-биби? Ноль без палочки. Фантуш истории.
Вот что она сделала:
Чтобы доказать своим пленникам, да и своим товарищам-пиратам, что мысль о провале или капитуляции ни за что не ослабит её решимости, она появилась после своего мимолётного отступления в коктейль-зале для первого класса, чтобы предстать пред ними подобно стюардессе, демонстрирующей пассажирам спасательные средства. Но вместо того, чтобы надевать спасательный жилет и доставать из клапана свисток et cetera, она быстро задрала свободную чёрную джеллабу - единственный предмет своей одежды - и предстала перед ними совершенно голой, так, чтобы они могли увидеть весь арсенал её тела: гранаты, подобные дополнительным птенчикам грудей, выглядывающим из своего гнезда; гелигнит обёрнут вокруг бёдер, точь-в-точь как во сне Чамчи. Затем она снова оделась и заговорила негромким океанским голосом.
- Когда великая идея входит в мир, великое дело, возникают некоторые ключевые вопросы, - молвила она. - История спрашивает нас: каковы мы, её носители? бескомпромиссны ли мы, решительны ли, сильны - или же мы покажем себя приспособленцами, идущими на компромисс, соглашающимися и уступчивыми?
Её тело было ответом.
Проходили дни. Замкнутые, кипящие обстоятельства захвата, такие личные и такие далёкие, побуждали Саладина Чамчи спорить с женщиной: непреклонность тоже может быть мономанией, хотел сказать он, она может оказаться тиранией, она слишком хрупка, тогда как гибкость тоже может быть и человечной, и достаточно прочной, чтобы выжить. Но он не сказал ничего, разумеется; он погрузился в апатию дней.
Джабраил Фаришта обнаружил в кармашке переднего кресла памфлет, написанный покинувшим их мистером Магеддоном. К тому времени Чамча заметил решительность, с которой кинозвезда сопротивляется приходу сна, так что было неудивительно видеть его читающим и заучивающим наизусть строки креационистской листовки, в то время как его уже отяжелевшие веки опускались всё ниже и ниже, пока он не заставлял их снова широко раскрыться. Рекламный листок утверждал, что даже учёные прилежно переизобретали Бога; что, доказав существование единой универсальной силы (для которой электромагнитное, гравитационное, сильное и слабое взаимодействия современной физики являлись всего лишь аспектами, аватарами, можно сказать, или ангелами), мы получаем древнейшую из всех вещей, верховную сущность, управляющую всем творением…
- Смотрите, что говорит наш друг: что если бы тебе пришлось выбирать между каким-нибудь бестелесным силовым полем и настоящим живым Богом, кого бы ты выбрал? Дельное замечание, а? Ты не можешь молиться электрическому току. Нет никакого смысла спрашивать у волновых форм ключи от Рая. - Он закрыл глаза, затем резко распахнул их вновь. - Чушь собачья всё это, - с отчаяньем произнёс он. - Тошнит от неё.
После первых дней Чамча перестал обращать внимание на зловонное дыхание Джабраила, поскольку все в этом мирке пота и предчувствий пахли не лучше. Но лицо его было невозможно игнорировать: огромные пурпурные синяки неусыпности растекались, как пятна мазута, вокруг его глаз. Наконец его сопротивление сломалось, он рухнул на плечо Саладина и проспал беспробудно четверо суток.
Очнувшись, он обнаружил, что Чамча с помощью мышеподобного, козлобородого заложника, некоего Джаландри, перенёс его в пустующий ряд центрального отсека. Придя в сортир, он мочился целых одиннадцать минут и вернулся с выражением настоящего ужаса в глазах. Он вновь уселся рядом с Чамчей, но не проронил ни слова. Две ночи спустя Чамча снова заметил его борьбу с накатывающей сонливостью. Или, как выяснилось, со сновидениями.
- Десятой по высоте вершиной в мире, - расслышал Чамча его бормотания, - является Шишапангма Фэнь, восемь ноль один три метра. Аннапурна девятая, восемьдесят - семьдесят восемь. - Иногда он начинал с другой стороны: - Первая, Джомолунгма, восемь восемь четыре восемь. Вторая, К2, восемьдесят шесть - одиннадцать. Канченджанга, восемьдесят пять - девяносто восемь, Макалу, Дхаулагири, Манаслу. Нанга-Парбат, восемь тысяч сто двадцать шесть метров.
- Вы считаете пики-восьмитысячники, чтобы заснуть? - поинтересовался Чамча. - Они покрупнее овечек, но не столь многочисленны…
Джабраил Фаришта впился в него взглядом; затем склонил голову, приняв решение.
- Не для того, чтобы заснуть, друг мой. Чтобы бодрствовать.
*
Именно тогда Саладин Чамча узнал, почему Джабраил Фаришта стал бояться сна. Нам всем бывает нужно поплакаться кому-то в жилет, а Джабраил ни с кем ещё не говорил о том, что случилось после того, как он обжирался нечистыми свиньями. Сны начались той же ночью. В этих видениях он всегда был как бы не собой, но своим тёзкой, и я говорю не о том, что играл эту роль, мистер Вилкин, я - это он, он - это я, я - это хренов архангел, Джабраил собственной персоной, живьём, чёрт подери.
Вилкин. Как и Зинат Вакиль, Джабраил весело отреагировал на сокращённое имя Саладина.
- Вау, бхаи! Убиться, чесслово. Убиться веником. Как там по-английски будет чамча, позвольте спросить? Ложка? Вилка? Мистер Салли Вилкин. Пусть это будет нашей маленькой шуткой.
Джабраил Фаришта не умел определять, когда ему удавалось кого-то разозлить. Салли, Вилкин, мой старина Чамч: Саладин ненавидел их все. Но ничего не мог поделать. Кроме как ненавидеть.
Может быть, из-за прозвищ, может быть, нет, но Саладин нашёл открытия Джабраила патетическими, антикульминационными: что странного в том, что сны изображали его ангелом, сны - такая проклятая штуковина, в которой может случиться всё что угодно, которая в действительности показывает не более чем банальную эгоманию? Но Джабраил потел от страха:
- Дело в том, мистер Вилкин, - стенал он, - что каждый раз, когда я иду спать, сон продолжается с того момента, где прервался. Тот же самый сон в том же самом месте. Как будто кто-то поставил видео на паузу, пока я вышел из комнаты. Или, или… Как будто он - тот, кто бодрствует, а всё вокруг - чёртов кошмар. Его проклятый сон: мы. Здесь. Всё это.
Чамча уставился на него.
- Точно, псих, - констатировал он. - Кто знает, спят ли ангелы вообще, а тем более - видят ли сны.
- Я говорю как псих. Я прав, так?
- Да. Вы говорите как псих.
- Тогда, чёрт возьми, - вскричал Джабраил, - что происходит у меня в голове?
*
Чем дольше он оставался без сна, тем более болтливым становился; он начал потчевать заложников, угонщиков и деморализованную команду рейса 420 (этих некогда презрительных стюардесс и этот некогда сияющий лётный состав, мрачно выглядывающий ныне из своего закутка, словно побитый молью, и даже утративший былой энтузиазм к бесконечным играм в рамми) своими всё более и более эксцентричными теориями реинкарнаций, сравнивая их пребывание на лётном поле оазиса Аль-Земзем с повторным периодом беременности, сообщая всем и каждому, что они все мертвы для мира и теперь находятся в процессе регенерации, создающей их заново. Эта идея, казалось, несколько ободрила его, даже при том, что из-за этого многие заложники мечтали его придушить, и он вскакивал на сиденье, объявляя, что день их освобождения будет днём их возрождения, с неподдельным оптимизмом, успокаивающим его слушателей.
- Поразительно, но факт! - вещал он. - Это будет День Ноль, и, поскольку он станет нашим общим днём рождения, мы все будем одного и того же возраста с этого дня и на всю оставшуюся жизнь. Как вы называете, когда пятьдесят детёнышей выходят из чрева одной матери? Бог его знает. Пятидесятерняшки. Проклятье!
Для исступлённого Джабраила реинкарнация стала термином, под крыло которого было собрано вавилонское множество понятий: Феникс-из-пепла, Христово воскресение, посмертная трансмиграция души Далай-ламы в тело новорождённого ребёнка… Эти материи переплетались с аватарами Вишну; метаморфозами Юпитера, принимавшего, в подражание Вишну, облик быка; и так далее, включая, разумеется, и прохождение людей через последовательные жизненные циклы - сперва тараканы, затем короли - к блаженству Невозвращения. Чтобы вам родиться вновь, прежде надо умереть. Чамча не потрудился возразить, что в большинстве примеров, приведённых Джабраилом в его монологах, метаморфоза не требовала смерти; новая плоть появлялась через другие ворота. Джабраил в свободном полёте, размахивая руками, словно могучими крыльями, не терпел возражений.
- Старое должно умереть, внемлите мне, или новое не сможет возникнуть.
Иногда эти тирады кончались слезами. Фаришта в своём истощении-сверх-истощения терял самообладание и, всхлипывая, склонял голову на плечо Чамчи, тогда как Саладин (длительная неволя разрушает некоторые барьеры среди пленников) гладил его лицо и целовал макушку: Ну, ну, ну. В иные же моменты Чамчей овладевало раздражение. Когда Фаришта в седьмой раз помянул старый каштан Грамши, Саладин в отчаянии заорал:
- Может, именно это с тобой и происходит, трепло: твоя прежняя самость умирает, а этот твой ангел-из-сновидений пытается воплотиться в твоём теле!
*
- Хочешь услышать что-нибудь по-настоящему безумное? - доверительно предложил Джабраил Чамче на сто первый день. - Хочешь знать, почему я здесь? - И сказал это, так или иначе: - Из-за женщины. Да, босс. Из-за проклятой любви всей моей проклятой жизни. Из-за той, с кем я провёл в общей сложности три запятая пять дней. Разве это не доказывает, что я действительно спятил? Что и требовалось доказать, Вилкин, старина Чамч.
И:
- Как объяснить тебе это? Три с половиной дня: сколько тебе потребовалось бы, чтобы случилось самое лучшее, самое глубокое, самое настоящее? Клянусь: когда я целовал её, летели грёбаные искры, яар, верь не верь; она сказала, что это статическое электричество на ковре, но я целовался с цыпочками в гостиничных номерах и прежде, и мне это было определённо в новинку, определённо впервые-и-единожды. Проклятые электрические разряды, мужик, я аж подпрыгнул от боли.
Ему не хватало слов, чтобы описать её, его женщину из горного льда, выразить, как это было тогда, когда жизнь его упала осколками к её ногам, а она стала смыслом его жизни.
- Ты не поймёшь, - покачал головой Джабраил. - Наверное, тебе никогда не доводилось встречать человека, с которым ты готов идти на край света, ради которого ты можешь бросить всё, пойти и сесть на самолёт. Она забралась на Эверест, мужик. Двадцать девять тысяч и два фута, или, может быть, двадцать девять один четыре один. Прямиком к вершине. Думаешь, мне не стоило садиться на самолёт ради такой женщины?
Чем настойчивее Джабраил Фаришта пытался объяснить свою одержимость альпинисткой Аллилуйей Конус, тем большая часть Саладина пыталась вызвать в памяти Памелу, но она так и не появилась. Сперва это была Зини, её тень, затем - некоторое время спустя - не осталось никого. Страсть Джабраила вгоняла Чамчу в дикий гнев и фрустрацию, но Фаришта, не замечая этого, хлопнул его на спине: выше нос, мистер Вилкин, теперь уже недолго.
*
На сто десятый день Тавлин приблизилась к маленькому козлобородому заложнику, Джаландри, и поманила его пальцем.
- Наше терпение лопнуло, - объявила она, - мы предъявили ультиматумы, но ответа нет, наступило время для первой жертвы.
Она так и сказала: жертвы. Она взглянула прямо в глаза Джаландри и объявила ему смертный приговор.
- Ты первый. Предатель изменник выблядок.
Она приказала команде готовиться к взлёту; она не собиралась ставить самолёт под угрозу штурма после исполнения приговора и, ткнув дулом ружья, подтолкнула Джаландри к открытой передней двери, пока тот кричал и требовал милосердия.
- Её глаза остры, - сказал Джабраил Чамче. - Он - бритый сирд.
Джаландри стал первой мишенью из-за своего решения отказаться от тюрбана и постричь волосы, что сделало его предателем веры, стриженым Сирдарджи. Бритый Сирд. Проклятие в десяти буквах; приговор обжалованию не подлежит.
Джаландри упал на колени, пятно растеклось по его брюкам, когда она тащила его к двери за волосы. Никто не шевельнулся. Дара Бута Мэн Сингх отвернулись от этого зрелища. Приговорённый опустился на колени спиной к открытой двери; она заставила его развернуться, выстрелила в затылок, и он вывалился на взлётную полосу. Тавлин захлопнула дверь.
Мэн Сингх, самый молодой и нервный из четвёрки, прикрикнул на неё:
- Куда мы пойдём теперь? В любое проклятое место они наверняка пришлют за нами командос. Нас теперь зарежут как гусей.
- Мученичество - привилегия, - сказала она мягко. - Мы станем как звёзды; как солнце.
*
Песок уступил место снегу. Европа зимой, под белым, изменчивым ковром, её призрачная белизна сияла сквозь ночь. Альпы, Франция, береговая линия Англии, белые утёсы, вздымающиеся над белоснежными полями. Господин Саладин Чамча предусмотрительно нахлобучил котелок. Мир снова вспомнил про рейс AI-420, "Боинг-747" "Бостан". Радар засёк его; затрещали радиосообщения. Вам требуется разрешение на посадку? Но никакого разрешения не требовалось. "Бостан" кружил над побережьем Англии подобно гигантской морской птице. Чайке. Альбатросу. Топливные индикаторы приблизились к нулю.
Когда вспыхнула борьба, все пассажиры были застигнуты врасплох, потому как на сей раз три террориста-мужчины не спорили с Тавлин, не было никаких жестоких шепотков про топливо и какого хуя ты здесь делаешь, но лишь безмолвная ничья; они даже не переговаривались между собой, будто лишились надежды, а затем Мэн Сингх сломался и пошёл к ней. Заложники следили за смертельной схваткой, неспособные прочувствовать свою вовлечённость, поскольку забавный отрыв от реальности наполнил самолёт ощущением неуместной обыденности, можно сказать, фатализма. Они повалились на пол, и её нож вспорол ему живот. Вот и всё, краткость этого мига подчёркивала кажущуюся незначительность ситуации. В тот момент, когда она поднялась, все как будто пробудились ото сна; им всем стало ясно, что она говорила всерьёз, она готова была пойти на это, именно так, она взяла в руки провод, соединяющий запалы всех гранат под её платьем, всех этих фатальных грудей, и, хотя Бута и Дара тут же ринулись на неё, успела дёрнуть провод, и обрушились стены до основания.
Нет, не смерть: рождение.