Осматриваюсь. Бедненько, но чистенько. Обстановка скудная, но видно, что хозяйка изо всех сил пыталась хоть как-то ее "развеселить". Мышиного цвета стены украшены семейными фотографиями в нарядных рамках, а мутноватые окна, за которыми прячутся безрадостные картины чумиканской жизни, занавешены яркими пестрыми шторами.
Заметив, что я разглядываю занавески, хозяйка гордо поясняет:
- Сама пошила! В нашу галантерейку ткань завезли, я фурнитуры прикупила - и за машинку. День работы - и вона какая красотища! Танька аж поперхнулась от зависти, когда увидела!
Ага, в чумиканских домах, видимо, тоже полным ходом идет соревнование - у кого лучше? У кого круче? У кого толще? Прямо как у моих Рыб. Только те меряются норковыми манто, а эти - самопальными занавесками. Что ж, масштаб провинциальный, но смысл - тот же.
Мы пьем чай из больших желтых керамических кружек в крупный голубой горох. У моей слегка отбит край. Заметив это, Нина охает и поспешно переливает мой чай в другую чашку. Теперь у меня - белая, с большим красным петухом. Похожая была у меня в детстве.
На столе - вафельный тортик. Тоже из детства.
В процессе нашего чаепития нарисовывается Ритин муж Леша - тщедушный мужичок, такой же серый и потрепанный, как и его жена. Он кладет на стол пачку "Примы" и тут же закуривает. Я кашляю. Вонь еще хуже, чем от Айрапетовой сигары. И как только Нина это выносит? Он же небось постоянно смолит на кухне этой своей "Примой".
Осталось увидеть третьего персонажа чумиканской трагедии - сестру Татьяну. Она не замедливает явиться - крупная, дородная тетя с химией на голове. В бордовом бархатном халате и тапочках в тон. Приносит с собой большую миску, в ней сельдь под шубой. С порога заявляет, что полдня мыкалась, готовила специально к приезду дорогих гостей - то есть, меня. А то от этой Нинки, мол, и маковой росинки не дождешься! Только в газеты жаловаться умеет! Лишь одна Татьяна позаботилась обо мне: не поленилась шубу настрогать. Я моментально чувствую себя обязанной этой большой и безапелляционной женщине. Так уж я устроена. И так уж устроена Татьяна: с ходу показать, кому тут все должны, надо еще уметь.
Из всех действующих лиц я бы выделила именно ее - и не из-за селедки. В ней есть некая экспрессия - слегка первобытная, довольно грубая, но экспрессия. Про таких говорят "хабалка", имея в виду не столько изрядную неотесанность, сколько очень прагматичный, почти циничный подход к жизни.
Увы, хабалки часто преуспевают. Как раз за счет таких, как забитая, безответная и безотказная Ниночка. Наверное, откровенное письмо в журнал и останется главным поступком ее жизни. Все-таки на это еще надо было решиться! Представляю, что сказали бы чумиканские кумушки! Рассказать о себе такое, да посторонним людям, да в прессу!
- Ну вот хоть вы скажите этой дуре Нинке, - визгливо начинает Татьяна, - зачем она в газету написала? Только людей от делов важных оторвала! Смотрите, братик мой Лешик какой ухондоканный! Она ж не делает ему ничего! Только я одна и даю…
О, дамочка, оговорочка-то по Фрейду!
Угостившись шубой, я прошу разрешения закурить и приступаю к разбору чумиканских полетов. Тут неожиданно на помощь приходит мой бесценный опыт общения с золовкой и свекровью. Ибо ситуация в этом богом забытом месте до тошноты смахивает на мою собственную, с Рыбами. Остается только надеяться, что Верочке не придет в голову поддерживать братика Стасика таким извращенным способом.
Чувствую себя главным казы аула - это такой мусульманский аксакал, который на правах старшинства раздает бесплатные советы всем односельчанам.
Для начала я заявляю всем троим, что без Татьяны они бы пропали и должны быть благодарны ей по гроб жизни.
Такого поворота не ожидают ни Ниночка, ни ее Лешик. На их сероватых лицах - неподдельное изумление. Татьяна приосанивается, на ее устах самодовольная ухмылка: "Я же говорила!"
Но мой план куда хитрее.
Под предлогом желания осмотреть ее квартиру этажом выше, я уединяюсь с "мадам хабалкой", как я уже окрестила ее про себя. Мой "совет постороннего" Татьяне заключается в предложении сурово наказать неблагодарную сноху и перестать ей помогать.
Лицо Татьяны отражает напряженную мыслительную деятельность. В конце концов, она решает, что это умно. Столичная гостья ерунды не посоветует.
Затем я организовываю себе тет-а-тет с Ниной, во время которого шепотом признаюсь ей, что такой стервы, как ее золовка Таня, отродясь не видела.
Нина ликует.
Я советую Нине начать напрягать золовку как можно больше. А лучше всего - писать ей длинные списки домашних дел, которые она должна выполнить, пока Нина "просиживает штаны" на работе. Да, и спрашивать с нее построже! Ничего, раз она такая хозяйственная, какой себя малюет, то должна справляться! Не зря же народная мудрость гласит: назвался груздем, полезай в кузов! Пусть деятельная золовушка почувствует себя не хозяйкой Медной горы, а приходящей прислугой! Глядишь, сама станет от семьи братца прятаться.
От радости Нина даже хлопает в ладоши.
Все же я - прирожденный дипломат!
Последний - Лешик. С ним я иду курить на лестницу. Едва оставшись наедине, напираю на тощего чумиканского мужичонку своим столичным бюстом и практически впечатываю его в грязную нештукатуренную подъездную стену. Разговор у меня короткий, и в данном контексте я даже не считаю нужным заменять крепкие выражения на айрапетовы эвфемизмы:
- Слушай сюда, друг! Еще раз трахнешь сестру, я твой портрет на всю страну пропечатаю! Прямо на обложке! И подпишу внизу: вот этот х… который е…т мозги родной жене и родной сестре! И не поленюсь в ваш город вагончик-другой экземпляров снарядить. И сама еще приеду: поглядеть, как тебя чумиканская братва разукрасит! Ты с Балдой-то давно по душам не толковал?
Никакого Балду я, разумеется, знать не знаю. Это чистой воды блеф. Просто я предполагаю, что раз в городе Чумикан есть мелкооптовая торговля, то найдется и братва. А среди любой братвы обязательно найдется свой Балда.
По видимому, ход верный. Чумиканский горе-казанова мелко трясется и клятвенно заверяет меня: более ни-ни!
На прощание, мило улыбаясь, я фотографирую все тройственное чумиканское семейство - вместе и поочереди. Дамы изо всех сил улыбаются, их кавалер мрачноват. Бедолага Лешик догадывается, зачем мне его портрет.
Затем я вручаю хозяевам презент - столичный продуктовый набор, состоящий из красной икры, копченой колбасы, шоколадных конфет "Рузанна" и бутылки смирновской водки.
На сей раз счастливы все. Татьяна тут же хватает две банки икры и заявляет, что это ей - по старшинству.
Я покидаю дом колхозника в слегка подавленном настроении. Я в думах: каким образом из этой гадкой истории сварганить что-либо оптимистическое? Декорации у чумиканской житейской драмы оказываются не только мало выразительными, но и весьма удручающими. Впрочем, как и все, что мне довелось увидеть в далеком граде Чумикане.
Но польза от моей поездки все же налицо. Полюбовавшись на чумиканскую трагедию, я понимаю: все-таки у нас со Стасом все еще не так запущенно.
Далее по плану у меня Борзя. Вопреки обещанным Айрапетом оленям, я попадаю туда на поезде.
По дороге в Борзю мое настроение слегка улучшается.
Я любуюсь в окно на не особо приветливые дальневосточные пейзажи, и в голове у меня вертится английская строчка: "On the way to Borzia my heart goes high…" ("Навстречу Борзе восстает мое сердце…". Откуда она взялась, понятия не имею. Возможно, сама собой придумалась в моей голове. А может быть, просто всплыла в памяти, а на самом деле принадлежит самому Шекспиру или Бернсу. Хотя едва ли они бывали в Борзе.
Перекуривая в тамбуре, знакомлюсь с местной молодежью. Это две сладкие парочки лет по 20, студенты Читинского политеха. В Борзю едут к родне на свадьбу.
Новые знакомые хвастаются, что у них с собой отменный копченый угорь, вяленая щука и целый мешок кедровых орехов - это подарок молодым, но разносолов так много, что вполне хватит на закуску для дружеской вечеринки. Намек понят: я приглашаю мальчиков и девочек в свое купе и финансирую приобретение бутылки водки.
Почуяв намечающееся застолье, "в долю падает" и мой сосед по купе - пожилой ветеринар из Борзи. В итоге одна бутылка превращается в целых три.
Общение с коренными борзинцами "под беленькую" оказывается очень познавательным.
Спешу сообщить: в населенном пункте Борзя половина населения фанаты певицы МакSim и группы "Челси", остальные - Аллы Борисовны и Надежды Кадышевой. Кое-где "на местах" мужское население еще помнит блондинку всия Руси Наталью Ветлицкую.
Борзинский ветеринар после каждой новой рюмки вздыхает все глубже и все неравнодушнее интересуется судьбой Ветлицкой:
- Нет, ну ты мне скажи! - пьяно настаивает он. - Как там наша Наташка? Куда она делась-то? В телевизоре нет, в наши края не приезжает… А ведь раньше - каж год, то в Читу, то в Ангарск, то в Иркутск… Может, теперь ее к нам этот не пускает, мужик ейный - как его, Магомет или Сулейман?
Откровенно говоря, я не в курсе, о чем честно сообщаю попутчику.
- Ну, ты ей передай, если встретишь, - не сдается ветеринар, - вы ж все-таки с одного городу! Мы ее любим и помним! Пусть бросает на фиг этого своего богатея басурманского и к нам - в Борзю! Мы уж тут примем ее в лучшем виде! Эх, "Изучай меня по веснам, изучай меня по группам…" - монолог борзинского ветеринара заканчивается сольным исполнением им репертуара Ветлицкой.
Молодые люди расспрашивают, видела ли я живую МакSim, правда ли, что "Татушка" Юля Волкова обматерила саму Аллу Борисовну и как мы там у себя в Москве терпим Ксению Собчак, если всем понятно, что сама она ничего не умеет, а выбилась только благодаря фамилии?
Я терпеливо объясняю, что какая бы ни была фамилия, если ты сам - полный ноль, в Москве никуда не выбьешься. Дураков в столице нет, и на ключевых постах находятся все же профессионалы.
Но юные борзинцы все равно не понимают. Женская часть негодует: как, например, та же Ксения Собчак совместно с Оксаной Робски могли написать книжку совестов, как выйти замуж, если они обе - не замужем???
Действительно, в простую борзинскую голову это не очень-то укладывается. Как можно давать советы по вопросу, в котором ты сам не преуспел?
Я грудью встаю на защиту наших светских львиц от борзинского народного негодования. Заявляю, что упомянутые дамы, хотя так и не вышли замуж, зато в своих бесконечных сражениях за олигархов накопили поистине бесценный опыт! И мы, простые борзинские девушки, должны быть рады и благодарны, что можем им воспользоваться всего за 100 рублей, в которые нам обходится книжка с советами.
По адресу, указанному в письме из Борзи, в небольшом, но уютном частном домике меня встречает пухлое жизнерадостное семейство - румяная улыбчивая Клавдия Степановна и словоохотливый колобок Николай Фомич.
- Ой, из газеты? - радостно всплескивает руками Клавдия Михайловна. - Вот радость-то, так радость! Николашка, давай на стол собирай! Да поживее, не вишь - дорогая гостья у нас! Енто я вам писала-то… Уж простите старую, не шибко я грамотна-то, поди с ошибками. Но главное ведь не писать уметь, главное - жить уметь! А мой Николаша - вот он, при мне! - хозяйка гордо тычет в мужа, Николай Фомич приосанивается. - А ведь уходил… Ой, уходил! К другой совсем было ушел! С концами… Ой, мамочки-и-и… - тут Клавдия Степановна вдруг начинает горько рыдать и причитать - видимо, в красках воскресив в памяти подробности мужнего ухода.
Николай Фомич смущенно откашливается:
- Ну ты, Клава, этого… того… Ну, не реви! Что было, то было, погорячился я… Я ведь того… этого… только тебя и люблю, дурищу!
Став невольной свидетельницей этого косноязычного, но искреннего объяснения в любви, я слегка смущаюсь.
Тем временем Клава перестает плакать и проворно организует стол - сибирские пельмени с топленым маслом, малосольные огурчики и она - неизбежная борзинская поллитра.
- Вот, пожалуйте, гости дорогие, - суетится Клавдия Степановна, - пельмешки домашние, сами с Николашей лепили, огурки свои, сами солили…
Не удивлюсь, если сейчас она скажет, что водку ключница делала.
Николай Фомич потирает ладошки:
- Ну а под пельмешки грех не принять по маленькой… Эх, ледяная, мать! Наша, душа-борзиночка! С нее знашь, как душа поет!
Да я уж знаш, знаш! После водки, распитой в поезде, мою бедную душу до сих пор выворачивает наизнанку. То ли водка в Борзе плохая, то ли здоровье у меня стало ни к черту.
Приходится решительно отклонить все предложения "по чуть-чуть за приятное знакомство". Мне наливают холодный квас.
О, это как раз то, что надо в моем положении! Мои отравленные дешевой водкой внутренности начинают потихоньку реанимироваться.
Николай Фомич причитает:
- Я только за то говорю, что напрасно ты от стопочки-то воротишься! Наша борзинская - не водка, а душенька! Любые раны врачует и любые беседы задушевные хороводит!
- Отринь от девушки, хоровод хренов! - любя осаждает его Клавдия. - Не пьет, и молодец! Лучше б пример брал, а не сватал свою "душеньку"! Гляди у меня, небось, завтра похмельный будешь, промаишьси полдни…
- Расскажу, как на духу! А Фомич не даст соврать.
- Не дам! - с готовностью кивает Фомич.
- Значится, сначала стал он, любезный, из дому неурочно исчезать. К ужину не придет - на работу ссылается. А работа-то его - вона, у меня через дорогу ихний шараж-монтаж. Народ туда-сюда ходит, все про всех все знают - небось, не в столицах живем, город маленький. И скоро донесли люди добрые: с буфетчицей ихней, Люськой, Николашка мой захороводился. Ну, я его к стеночке-то прижала, он и раскололся. Сказал, что уходит к ней жить. Она, дескать, баба в самом соку, ей 36 всего против моего полтинника, да и хата отдельная имеется. Манатки свои пособирал - и прочь. Ну я, понятно, осерчала, вслед ему только плюнула да крикнула: "Да шоб ты пропал за ней, старый хрыч!" А как он ушел, да ночь пришла, така меня тоска вдруг взяла, хоть волком вой! Думаю, ну куды я одна на старости остануся? Одна ведь одинешенька, яки перст, - на этом месте Клавдия Степановна заботливо извлекает из кармана чистенького передника аккуратный накрахмаленный платочек, прикладывает его к глазам и только потом начинает плакать в голос: - Детки-то поди уже все разлетелись из гнезда. Дочка в Иркутск подалась, сын в Братск. Да и этот дурак старый и впрямь пропадет - попользует его молодуха, да и выкинет! Станет она ему что ли, как я, валидол подносить и водовку прятать? Она ж ясно на что позарилась: у моего Фомича на отдельной сберкнижке хорошие сбережения имеются. Он все на автомобиль копил, а я и не мешала. Я на своей ферме получше всякого шараж-монтажника зарабатываю, на прокорм хватает. А эта фифа поматросит моего деда, потрясет, да и бросит. А его, глядишь, кондратий после этого хватит. Кто за ним тогда ходить станет? Небось, не Люська из буфета! Скажет: "Да подавитесь вы вашей рухлядью, Клавдия Степановна, не муж у вас, а одна сплошная руина!" В общем, решила я - не до гордости здесь, надо семью спасать! У нас внуки растут, а здесь такая срамота!
- Срамота! - виновато качает головой блудливый Фомич.
- Ну, думаю, чо делать-то? Мужика своего я знаю: на жалость давить бесполезно, только упрется рогом. Сначала хотела пойти да Люське морду начистить, по-простому, по бабски. Апосля думала на работу ей написать - дескать, так и так, семью, шалава, порушила! Потом еще покумекала: нет, не годится это все! Эти двое только еще крепче супротив меня сплотятся. Тогда пошла в библиотеку, там у меня Зинка, подружа, на выдаче работает. "Зин, а Зин, - говорю, - а дай мне что-нибудь про спасение семьи!" Ну Зинка, она баба с понятием, порыскала у себя по сусекам и - хлобысь! - сует мне американскую такую брошюру, с картинками. Там какая-то ихняя американская мадама пишет, как мужа надо возвращать. Я сначала испужалась: "Ну куды, - говорю, - Зин, мне иностранское-то даешь, я ж там не пойму ни зги, мы ж небось в университетах не обучались!" А она мне: "Да разберешь, Клавдия, там очень просто все изложено, крупными буквами!" Открываю - правда ее! По простому все написано, по-людски - будто и не американка какая писала, а наша русская баба. Ну, конечно, были слова какие-то кудрявые - оно и понятно, авторша эта не простая оказалась девка, а с большими переживаниями. И судьбина у нее - тоже не сахар. Даром, что в богатой Амрике проживает. Ну я села, да потихоньку-помаленьку все и разобрала. Смотрю, пункт первый у нее - стать женщиной-загадкой. Ну, удивить то бишь - я себе так это перевела. И придумала, как Николашку моего удивить. Я, вместо того, чтобы отношения со срамной парочкой выяснять, пошла к нашему завклубу и в ближайший концерт записалась. Участницей. У нас в городе на каждый праздник представляют самодеятельность, завклуба у нас молодец, активный. Я-то знала, что мой Фомич обязательно в концерт свою кралю поведет, молодожены же! Ну и вот, в назначенный день приходят они - Люська вся расфуфыренная, причепуренная, парфюмом благоухает. Небось, с Фомича моего вытянула парфюм-то. Садятся в первом ряду, прям как короли на именинах. А тут во втором отделении, аккурат за акробатами с мясного завода, завклуб объявляет: "Выступает Клавдия Куликова, романс, композитор такой-то". И нате вам, пожалте - я, собственной персоной, с романсом "Была без радости любовь, разлука будет без печали"! Голос-то мне Боженька дал: люди говорят, ежели бы училась как следует, в певицы бы вышла! А платье-то на мне - до самого полу, все в люрексе, сверкает и переливается, Галка из театрального ателье дала надеть по такому случаю. А Надька, наша пианистка, сидит такая за роялем - важно так мне аккомпанирует, будто я - не я, а целая Галина Вишневская! Не зря мы с ней целых две недели репетировали! Все получилось! Мой Николашка как рот открыл, так и закрыть не смог. Так и сидел раззявленный. А евоная Люська аж конфеты, в своем буфете сворованные, от удивления жевать перестала. Они-то поди думали, что я дома сижу, сопли да слюни размазываю, - гордо заключает Клавдия Степановна, - а я - ничего себе, пою да приплясываю. Вот и удивила.
- Ох, удивила! - подтверждает Фомич.
- Дальше вычитываю у американки-то, - продолжает свою историю Клавдия Степановна, - надобно у мужика ревность возбудить. Ну как тут быть? Могзгами пораскинула, да и придумала. Узнала, что Люськи этой буфетчицы подруга в субботу в нашем городском кафе день рождения справляет. И, конечно, Люська туда и сама явится, и моего припрет. А у нас на ферме начальник зверохозяйства есть, мужик видный и вдовый. Ну я к нему подкатываюсь: "Ефимыч, так и так, мне надо моего Николашку проучить, а то к молодухе убег. Приглашаю тебя в кафе вечером в субботу, за все заплачу, ты только пойди!" А Ефимыч мне: "Обижаешь, Клавдия, я и сам тебя приглашу, и заплачу за все! Что я, не мужик что ли? Почту за честь! А ты, гляди, принарядись, как положено!" Сказано - сделано. Я опять к Галке из театрального. А она мне такой костюмчик соорудила, закачаешься - декольте до пупа, юбочка в облипочку, все формы так и обтекает! Ефимыч как увидел меня, так и ахнул: "Николашку, - говорит, - прямо сейчас кондратий хватит! Такую бабу профурыкал!" Ну мы со звероводом сели чин по чину - винца, закусочки заказали и танцевать пошли. А тут как раз Николашка со своей кралей нарисовался. Гляжу, аж позеленел весь! Ну, думаю, удалось - взревновал…
- И как взревновал! - соглашается Фомич.