– Я читал ваш роман о гибели советского подводного крейсера. Очень сильная, горькая книга. Я хочу пригласить вас на заводы, где строятся космические корабли, звездолеты, инопланетные города. Где создается еще невидимая миру новая русская цивилизация. Вы напишете блестящий авангардный роман.
– Ловлю вас на обещании. Вы дали честное президентское слово.
Из черноты, из туманной мглы вставало золотое ночное солнце храма Христа Спасителя. Золото плавилось, стекало в реку, золотая река несла корабль. Дом на набережной утратил свою угрюмую, мрачную тяжесть, парил в небесах, переливался, как прозрачный кристалл.
Поэт Благонравов завороженно смотрел на золотой проплывавший шар.
– Не кажется ли вам, – обратился он к Лемехову, – что помимо канонических русских святых, которым посвящаются алтари, лики которых украшают росписи храмов, существуют неканонические святые? Это русские поэты, которые находятся в прямом общении с Богом, есть посланцы Бога, несут в народ благую весть, когда церковь дремлет, алтари остывают, лампады меркнут. Разве не святые Пушкин, Лермонтов, Тютчев, Гумилев, Есенин? Разве их стихи – не псалмы, обращенные к Богу? Многие из них умерли мученической смертью.
– Это глубокая мысль, – ответил Лемехов, глядя на золотое отражение. На отражении качалась темная льдина. – Может быть, попросим нашего художника Распевцева расписать храм "огненного православия" ликами русских поэтов?
– Великолепно! – Поэт, блаженно улыбаясь, удалялся, пропадая в золотом тумане.
Из-за моста, как розовая заря, появлялся Кремль. Усыпанный рубинами, бриллиантами, золотыми украшениями, казался короной на царственной главе. Лемехов тянулся к нему губами, хотел поцеловать золотой крест, рубиновую звезду, мерцающую загадочную надпись на колокольне Ивана Великого. Кремль звал его к себе, посылал таинственное благословение, венчал его голову драгоценной порфирой.
Храм Василия Блаженного, озаренный, стоцветный, как волшебный букет, принесенный с неба и поставленный в черную вазу.
– Этот храм послан русским людям, как образ рая. – Рядом с Лемеховым стоял Верхоустин. На его лице было восхищение, обожание и необъяснимая мука, словно он чувствовал всю недоступность, непостижимость божественной тайны, о которой силился поведать людям дивный храм. Но тайна во все века оставалась неразгаданной, томила своей небесной природой. Обещала чудо, которое все не наступало, заслоняемое горем и тьмой.
– Удивительный вы человек, Игорь Петрович. Мне кажется, вам однажды в детстве приснилась жар-птица. И вы всю жизнь ждете повторение сна.
– Да ведь и вы такой же, Евгений Константинович.
– Значит, мы ищем одно и то же?
– А разве это не жар-птица? – Верхоустин провожал глазами фантастический храм, который теперь был похож на пернатое, слетевшее из неба диво.
Река плавно изгибалась. Словно розовая гора, туманилось высотное здание. Стеклянные реторты у Павелецкого вокзала кипели разноцветным пламенем. Бледный, как луна, возник вдалеке Ново-Спасский монастырь.
На палубе появился Черкизов:
– Господа, смотрите на небо! И вы узрите избранника небес!
Все подняли лица к небу, к облакам, по которым, словно северное сияние, блуждали отсветы города.
На корме корабля что-то замерцало. Ввысь понеслись лазерные лучи, зачертили на облаках розовые, голубые, зеленые узоры. Разноцветные нити ткали зыбкое полотно. И на этой небесной ткани появилось лицо Лемехова. Оно смотрело из небес, и казалось, его губы шевелятся, брови двигаются. Он зорко и строго взирает на паству, возносившую к небу свои хвалы.
Все, кто собрался на палубе, рукоплескали, кричали "Ура!". Культуролог Арсений Липкин, без шапки, с развеянными волосами, безумно рукоплескал, восхищенно смотрел на явленную ему с небес икону.
Корабль причаливал к пристани у стен монастыря. Все возвращались в ресторанную залу, усаживались за стол, на котором красовались царские блюда. Огромный остроносый осетр. Жареный поросенок с ноздрями, в которых запеклась кровь. Глухарь с мускулистым общипанным телом и красной бровью над остекленевшим глазом. Официанты разделывали осетра, поросенка и лесную птицу. И уже лилось вино, и звенели бокалы.
Глава 17
Самолет, полный журналистов, телеоператоров, функционеров партии "Победа" летел в Волгоград, где Лемехову предстояло совершить мистерию. Сочетаться с энергиями мистической Победы. Воздать хвалу поколению святых героев. От подножий монументов и памятников заявить, что настало время вернуть победоносному городу огненное имя Сталина.
Эту поездку тщательно готовил "канцлер" Черкизов. Выбирал места, где Лемехов станет произносить свои речи. Созывал слушателей для этих вещих речей. Приглашал газеты, сайты, телеканалы, которые представят Лемехова как твердого государственника, верного заветам непобедимого вождя.
Эта поездка служила негласным началом президентской кампании, указывала на Лемехова как на будущего президента России.
Верхоустин не участвовал в подготовке визита. Лишь наставлял Лемехова, какими идеями и образами насыщать выступления.
Был конец апреля. Деревья парков стояли в зеленой дымке. Волга текла огромно и солнечно, переполненная вешними водами. Первая встреча с народом проходила на вокзальной площади, у фонтана, символа Сталинградского сражения. Снимок изуродованного фонтана с фигурами детей, у которых были оторваны руки и головы, стал образом войны и страдания. Когда восстанавливался город и расчищались руины, остатки фонтана были снесены. Но теперь фонтан был восстановлен на средства оборонных предприятий, знаменуя торжество красоты и света.
На вокзальной площади собирались люди, оживленные, в весенних одеждах, с цветами, радуясь солнцу и празднику. В толпе виднелись несколько свадебных пар, невесты в белом, женихи с гвоздиками в петлицах. Вокруг фонтана были расставлены стулья, и на них усадили ветеранов, глубоких стариков, чьи мятые пиджаки и старомодные кителя были увешаны орденами и медалями. Тут же сидели представители общественности, начальник гарнизона, знаменитый профессор истории. Юноши и девушки в куртках с надписью "Победа" построились, ожидая торжественного приема в партию. Черкизов давал им последние наставления.
Множество телекамер снимало торжество. Мерцали вспышки. Юркие журналисты сновали в толпе, протягивая диктофоны.
Лемехов, которому надлежало включить фонтан, сидел рядом с губернатором, любуясь возрожденным творением.
Фонтан был сделан из ослепительно-белого алебастра, который казался прозрачным, был окружен сиянием. В центре фонтана находился аллигатор с раскрытой зубастой пастью, а вокруг бесстрашно и весело мчался хоровод пионеров. Дети взялись за руки, неслись, танцуя, замыкали зубастое чудище в счастливый круг. Все они светились, вокруг каждой детской головы трепетал серебряный нимб. Лемехов испытывал умиление, нежность и одновременно благоговение. Сознавал, что в этом детском танце притаилась война, чудовищной силы удар, который обрушился когда-то на город. Был остановлен встречным могучим ударом. Оба этих удара погрузились в хрупкий фонтан, над которым самозабвенно и радостно кружит хоровод пионеров.
Над площадью зазвучала песня "Священная война". На большом экране возник разгромленный Сталинград, каким он выглядел после смертельного налета немецкой авиации. Черные развалины, дымное зарево. Остатки фонтана с безголовыми и безрукими танцорами, черными от пепла и копоти. Атака советских солдат, перепрыгивающих через исковерканное железо. Пленные немцы, бредущие по зимним дорогам.
Экран погас, и запели трубы в руках у военных музыкантов. Певучая музыка была под стать золоту праздничных труб.
Выступал губернатор. Моложавый, с весенним загаром, он поблагодарил директоров оборонных заводов и лично Лемехова за чудесный подарок городу. Воздал хвалу ветеранам, пообещав увеличить льготы и пенсии. Призвал молодежь быть достойной своих дедов и прадедов.
Слова были добрые, не отличались новизной. В них не слышались гулы ударов, которые жили в железном ядре планеты. Лемехов смотрел на фонтан, в котором присутствовала тайна волшебного танца, притча о зле и добре.
Выступал начальник гарнизона, молодой генерал с благородным лицом. Заверил народ, что вооруженные силы стоят на страже безопасности и готовы в час беды повторить подвиг предшественников. Пошутил, что отдал приказ десантникам в день их праздника ни под каким предлогом не прыгать в этот замечательный фонтан.
И эти слова генерала были слишком легковесными и обыденными. Не касались тайны фонтана. Не касались тайны оружия, которое одержало победу в священной войне, было священным оружием. И фонтан был священным, и в нем скрывалась священная тайна. Люди чувствовали ее, но не могли высказать.
Лемехов, готовясь выступить, боялся не найти нужных слов.
Поднялся со стула ветеран, не сам, а с помощью двух молодых людей. Они держали его под руки, осторожно повели к микрофону. Он шел, едва переставляя ноги, почти висел на руках помощников. Лицо его, все в морщинах и складках, выражало страдание. Веки провалились, словно глазницы были пустыми. От плеч и до пояса его офицерский китель был покрыт многоцветной чешуей орденов и медалей. Они чуть слышно звенели. Его подвели к микрофону, он слепо нащупал его стебелек и стариковским голосом, похожим на плач, произнес:
– Я у этого фонтана ходил в атаку 14 ноября 1942 года, старшим сержантом, за командира взвода. До фонтана нас добралось четыре бойца, а остальные остались лежать по дороге. Меня у этого фонтана не убило, а ранило в голову. Я после этого дошел до Кенигсберга и воевал с японцем. Потом ослеп, и уже ничего не вижу. Спасибо, что восстановили фонтан. Я его хоть руками пощупаю и помяну моих павших товарищей. А глазами уже не увижу.
Молодые люди подвели ветерана к фонтану, и тот осторожно ощупывал край алебастровой чаши. Белоснежные пионеры вели над его головой солнечный хоровод.
Лемехов чувствовал, что отгадка фонтана близка. Она у старика, который знает ее, но не может высказать. Она в ослепительной белизне танцоров, которые похожи на ликующих ангелов.
К Лемехову подошел Верхоустин и передал две алые розы:
– Не забудьте сказать, что из фонтана льется живая вода.
Выступала пожилая женщина в нелепой кофте и розовой шляпке, неуместной для ее седин и морщин. На ее груди одиноко светилась медаль.
– Я представляю "Союз детей Сталинграда". Мы – дети, пережившие в городе ужас войны. Мы горели в пожарах. Нас убивали бомбы. Нас брали фашисты в плен и кололи штыками. Мы подносили нашим солдатам патроны, а они нам давали хлеб. Я помню этот фонтан до войны, когда мы приходили сюда из детского сада. У мальчика, забыла, как звали, в фонтан упала игрушечная машинка, и он плакал, а один прохожий разулся, залез в фонтан и достал машинку. Мне этот фонтан снился, потому что все, что было до войны, – это был сон. Я счастлива, что теперь это явь. Спасибо тем, кто восстановил фонтан. А мальчика, у которого упала машинка, я вспомнила, его звали Федя Кочетов.
И она пошла на свое место, тяжело переваливаясь на распухших ногах, поправляя розовую шляпку.
Лемехов чувствовал приближение разгадки. Еще несколько подлинных слов, еще несколько искренних, из сердца рвущихся чувств, и тайна фонтана будет раскрыта. Он сжимал пальцами колкие стебли роз, не зная, с какими словами обратиться к людям.
У микрофона появился профессор-историк, знаток Сталинградской битвы, по дням и часам изучивший грандиозное сражение. Движение полков и армий, имена полководцев и комбатов, хитросплетение советских и немецких планов, секреты боевых операций. Он был немолод, худ, с густой сединой и пепельным лицом, словно обретенные им знания сожгли живую плоть, оставив то, что не подвластно огню. На его лице сияли глаза прозорливца.
– Архитектор сталинской школы, возводивший этот фонтан в предвоенные годы, изобразил детский хоровод в счастливом танце. – Историк смотрел на танцующих детей с нежностью и печалью. – Вы видите, взявшись за руки, пионеры летят по кругу, охватили кольцом раскрывшего пасть крокодила. Хоровод – это символ солнца. Пионеры, ведущие хоровод, – это дети солнца. Дети, ликующие в солнце и радости. Это образ молодого народа, создающего на земле царство правды, красоты и любви. Крокодил – символ зла, чешуйчатый змей и дракон, взятый в кольцо танцующими детьми. Зло охвачено волшебным кругом. Через этот круг злу не перебраться. Оно было запечатано, окольцовано. Тьма, поднявшаяся из глухих пучин, остановлена солнечным кругом. Таков символ фонтана.
Лемехов жадно внимал. Не заметил, как роза уколола палец и закапала кровь. Старый ученый, разбирая военные карты, читая приказы и похоронки, сверяя цифры потерь, прикоснулся к тайне фонтана. Ему открылся закон, по которому сотворено мироздание. Здесь, у фонтана, Лемехову преподавался урок. Мечта, которая им овладела, стремление, которое его захватило, предполагали знание закона. Закона света. Закона солнечного круга. В своих будущих властных деяниях он должен руководствоваться этим законом.
Историк продолжал говорить:
– Именно сюда, в этот символ света, в образ солнечного ликующего народа был направлен бомбовый удар фашистов. Этот удар ломал хоровод, распечатывал зло, выпускал наружу огнедышащего аллигатора. Фонтан воплощал в себе древнерусский образ святого Георгия Победоносца, ведущего сражение со змием, вгоняющего копье в злую пасть чудовища. Победоносец сберегал город и живущую в нем царевну. Фашисты, разорвав детский ангельский хоровод, открыли дракону путь в город, испепелили городские стены и башни. Отдали дракону на растерзание святую царевну – Россию.
Лемехов чувствовал святость этого места. Вода, которой он наполнит фонтан, – это святая вода. Грунтовая вода русской жизни, которая в час беды выходит на поверхность. Лидер, своей волей и личной жертвой, открывает путь воде. Россия – хранительница святой воды, которой она окропляет мир, когда тот умирает. Святая вода России не дает миру погибнуть. Каждый раз его воскрешает. Так Лемехов, слушая краеведа-профессора, отгадывал тайну фонтана.
Историк делился открытием, которое стало итогом всей его жизни. Казалось, теперь, когда люди узнают истину, он может удалиться и утихнуть на смертном одре:
– Но дети растерзанного фонтана, безголовые, безрукие, безногие, продолжали танцевать. Их танец длился во время всей Сталинградской битвы. Солнечный хоровод под бомбами и пулями продолжал исполнять свой волшебный танец. Удерживал зло. Тысячи советских солдат, ходивших в смертельные атаки, погибая под пулеметами и снарядами, танцевали этот солнечный танец. Советские танкисты, совершая лобовые тараны немецких танков, танцевали этот солнечный танец. Летчики в своих краснозвездных истребителях, тараня фашистские бомбардировщики, танцевали этот танец. Штрафные батальоны, погибая в контратаках, танцевали этот солнечный танец.
Лемехову казалось, над фонтаном поднимается столб прозрачного света. Так светилась святая вода, готовая хлынуть в фонтан. Так светились души погибших солдат. Так светились чувства и мысли Лемехова, который разгадывал тайну фонтана.
Историк вещал:
– Вся Сталинградская битва была битвой за этот фонтан. За этот божественный солнечный круг. Была битвой народа с чудовищной тьмой, с адской дырой, из которой хлынула вселенская беда. Дети, которых изобразил художник, целомудренные, полные ликующей радости, превратились во время войны в великанов. В непобедимых гигантов, которые растоптали зло. Крокодил Шестой армии Паулюса был загнан в кольцо. Был вновь запечатан в светоносный круг, когда сомкнулись Донской и Сталинградский фронты.
На стыке этих фронтов, у хутора Бабуркин, Паулюс старался вырваться из смертельного кольца, разжимал круг. А штрафные батальоны вновь замыкали кольцо, запечатывали черную армию. В одном из этих батальонов сражался мой отец, павший под Бабуркином смертью храбрых. Он, как и тысячи других, кружил в солнечном хороводе среди изувеченных пионеров. Этот фонтан, как и монумент на Мамаевом кургане, является памятником в честь Сталинградской победы. Ты слышишь меня, папа? Это я, твой сын.
Ученый вернулся на место, исполнив свой долг. Открыл собравшимся людям божественную тайну фонтана.
Наступил черед Лемехова. Он держал в руках две алые розы. На него смотрели синие глаза Верхоустина. Белели подвенечные платья двух невест. Слепой ветеран поднимал лицо к небу, словно надеялся, что солнечный луч пробьет кромешную тьму в глазах. Лемехов подошел к микрофону, и множество телекамер следило за ним, мерцали вспышки, репортеры норовили подобраться поближе.
– "Фонтан любви, фонтан живой, я в дар тебе принес две розы". Эти стихи написал великий Пушкин, будто предвидел нашу сегодняшнюю радость.
Лемехов подошел к фонтану и положил цветы на край белой алебастровой чаши. Камеры снимали алые розы, белых танцоров и лицо Лемехова, побледневшее от волнения. Он вернулся к микрофону и продолжал:
– Сталинград – это священное слово, которое мы произносим как молитву. Здесь родина нашей победы. Мы должны вновь вернуть священному городу имя Сталинград.
Лемехов видел, как его слушают. Ветераны вытягивали морщинистые шеи, чтобы не пропустить ни слова. Взрослые сажали на плечи детей, чтобы те могли видеть Лемехова. Губернатор чутко вслушивался, стараясь уловить в словах высокого гостя веяния кремлевских кругов. Невеста обняла жениха, да так и осталась стоять, забыв разомкнуть объятья. Верхоустин торжествующе взирал синими очами. И Лемехов продолжал:
– В этом священном месте, в городе русской Победы был построен фонтан. Этот сталинградский фонтан священный. Это часовня, построенная на источнике русской Победы. Вода в фонтане – святая. Она исцелит больных, утешит оскорбленных, вернет веру унывающим, наполнит силой ослабевших. Этой сталинградской водой мы напоим Россию, она стряхнет наваждение, вернет величие и славу.
Лемехов умолк от волнения, ибо у него не хватило слов. Но слова вернулись, будто кто-то вкладывал их ему в уста.
– Мы понесем эту святую сталинградскую воду из города в город, из дома в дом, от одних жаждущих губ к другим. Мы воскресим всех павших солдат, всех командиров, всех командующих фронтами, воскресим великого генералиссимуса Сталина. Воскресим имя города – Сталинград!
Он умолк, потому что голос его дрожал от слез. Солнце в глазах превратилось в радужный крест.
К нему приблизился Черкизов и протянул маленький пульт с кнопкой, которую следовало нажать и включить фонтан.
– Вы прекрасно сказали, Евгений Константинович. Это настоящая проповедь.
Лемехов принял пульт и нажал кнопку. Шумные сверкающие струи прянули, сшиблись, схлестнулись, накрывая фонтан сплошным стеклянным куполом. Среди брызг несся ликующий хоровод, и каждый танцор переливался на солнце. Купол распался, и бурлящий водяной столп вознесся к солнцу, и оно кипело, слепило, танцевало, словно огненный шар. Хоровод кружил, подбрасывал солнце. Превращал его в пучки лучей, в радуги, в ослепительных птиц, в перламутровых бабочек. От фонтана летела разноцветная пыль, и люди ловили эту росу руками, губами. И казалось, от этой волшебной росы распустилось и стало зеленым близкое дерево, а шпиль на башне вокзала стал золотым.
Черкизов поднес к шумящей струе хрустальную кружку. Вода пузырилась, выплескивалась, но Черкизов выхватил кружку из бурлящего водоворота. Мокрый, счастливый, в потемневшей рубахе, протянул кружку Лемехову:
– Испейте, Евгений Константинович, святой водицы.