- Стивен…
Никакой реакции. Да, да, точно. Она это наблюдала ранее. "Депрессняк", как небрежно обозначают это состояние сами жертвы, выйдя из него. Большая Депрессия, стопроцентная, срыв с обрыва, бесконечное падение в пропасть.
- Стивен, это я, Сара.
Прошло около минуты, прежде чем он поднял голову. В глазах его… Нет, не узнавание, и даже не инспектирование незнакомой нежеланной помехи. Страх. Защитная реакция.
- Стивен, я приехала, потому что беспокоюсь за вас.
Глаза опустились, уперлись в землю. После паузы он пробормотал торопливо и неразборчиво:
- Бесполезно, Сара. Без толку.
Он увяз где-то внутри себя, заблудился в дебрях сознания, сил для внешнего мира не хватало. Сара понимала это, ибо довелось ей испытать на себе такое состояние, хотя и в менее тяжкой форме. Общая рассеянность, слова доходят через минуту после произнесения, ощущаются как нежелательное вторжение, требуется мобилизовать все свои силы для того, чтобы понять то, что услышал; ответ следует как защитная реакция организма. При рабочих контактах в "Зеленой птице" ей тоже приходилось отрываться от "разборок" со своей внутренней болью, чтобы вынырнуть на поверхность общения и ответить на вопросы коллег. Но Саре это все же удавалось, и она вышла из этого состояния. Стивена же засосало глубже, такой стадии она еще не встречала, и ее охватил страх.
Что делать? Во всяком случае, в тень увести его она в состоянии.
- Стивен, поднимайтесь, нужно уйти с солнцепека.
Он, возможно, не понял, но давлению ее руки на локоть подчинился, медленно перешел к ясеню, опустился на скамейку в тени. Одежда на нем промокла от пота.
В таком состоянии ему нужна сиделка, нужен кто-то, чтобы заставить его выпить глоток чаю, сока, через силу откусить от бутерброда, чтобы говорить, напоминать о мире, о других людях в нем, о том, что кто-то вне его живет, не страдая, что жизнь вне страдания возможна, реальна, желательна. Сара обошлась без этого, ее саму никто не нянчил, но она до такого не доходила. Ее разум пытался постичь его состояние и констатировал с ужасом, что если Стивен страдает больше, то, насколько она помнит, такое просто невозможно, ибо она тогда считала, что находится на грани, даже за гранью того, что может вынести человек.
Она сидела рядом, стирала с лица Стивена пот, потом проверяла руки, не переохладился ли он в тени, иногда старалась привлечь его внимание.
- Стивен, это я, Сара.
Чтобы что-то сказать, зацеплялась за детали окружающего ландшафта.
- Стивен, гляньте-ка, что лошади на лугу вытворяют… А яблок-то на ветках… Как они только выдерживают.
Он не реагировал. Все происходило в нескольких десятках ярдов от места, где столь рассудительно беседовал с соседом Джошуа. Это все тот же Стивен. Но во что он превратился, этот солидный и уверенный господин, столь уверенно шагавший по жизни? "Итак, что я сама здесь делаю?" - снова метнулись ее мысли в противоположном направлении.
Прошло часа два-три, и Сара сказала:
- Стивен, надо вам чего-нибудь выпить.
Она прошла на кухню, на звучавшие оттуда женские голоса. Ширли и Элисон занимались выпечкой, готовясь к вечернему представлению. На солидных корпусах сельских дев смешными яркими заплатками выделялись пластиковые переднички, запачканные мукой. Немалое количество муки, куриных яиц, масла сливочного и иных ингредиентов занимало также и обширный стол, перед которым хлопотали Элисон и Ширли. В момент появления на кухне Сары Элисон как раз попыталась устранить мучное пятно на щеке подруги и ненароком передислоцировала его на ее золотистые косы. Это вызвало очередной приступ веселья.
- Ох, извините, миссис Дурхам, - сказала Ширли, пытаясь не хихикать. - Что-то мы расшалились сегодня.
- Я хотела бы взять для мистера Эллингтон-Смита какой - нибудь напиток.
- Конечно, конечно. Апельсиновый сок, яблочный… Джеймс ананасовый любит, я люблю манговый… - Ширли снова прыснула.
- Ширли! В чулан запру! - пригрозила Элисон. - Не обращайте внимания, миссис Дурхам. Выбирайте в большом холодильнике.
Сара выбрала апельсиновый, посчитав, что витамин "С" полезен против депрессии.
- Не знаете, где миссис Эллингтон-Смит?
- Была тут совсем недавно, с Норой. Наверное, наверху занимаются.
Едва Сара закрыла за собой дверь, как из кухни снова донеслось хихиканье. Саре эти девахи казались свежевылупившимися цыплятами снова ставшего модным бесклеточного, содержания, и у нее не было ни малейшего желания узнать, кто из них вырос в неполной семье, а кто ухаживает за парализованной матерью, и какие у них имеются свои скелеты в шкафах.
Стивен сидел в той же позе, в какой она его оставила.
- Стивен, выпейте это. В такую жару необходимо много пить.
Сара поставила стакан рядом с ним - никакой реакции. Она поднесла стакан к губам Стивена - он не стал пить.
- Я отойду ненадолго, скоро вернусь, - сказала Сара и отправилась искать Элизабет. Может быть, лучше Нору?
Давно перевалило за полдень. Она поднялась по ступеням, на которых стоял Генри в то последнее утро, прошла через вестибюль, через буфетный зал, в котором кормили труппу, через комнату, где семья принимала пищу в непарадной обстановке, в заднюю часть дома, к лестнице, на которой она видела Джеймса, глядевшего в окно на дерево, ставшее ему другом. Поднялась наверх, где находилась комната, которую Элизабет использовала в качестве кабинета. Постучала через силу, боясь Элизабет, не гнева ее, но искреннего недоумения. Чего ей, Саре, собственно, здесь надобно? "Я беспокоюсь о Стивене, о вашем муже". И что на это ответит Элизабет? "Ах, большое спасибо, Сара. Это так трогательно… Вы очень добры…"
На стук никто не ответил. Голоса. Да, голоса Элизабет и Норы. Здесь ведь не только кабинет, но и гостиная Элизабет, и ее спальня, а рядом спальня Норы. О предназначении остальных помещений Сара могла только гадать. Широкий коридор, оклеенный старомодными обоями в цветочек, освещен верхним светом и окнами на лестничной клетке. Обстановка уютная, домашняя.
Сара остановилась в коридоре. Ноги прилипли к полу. Элизабет и Нора смеялись. Тишина - и снова смех, громкий, интимный, доверительный. Снова голоса, оживленные, то громче, то тише, не из кабинета или гостиной, но из спальни. Естественно, Элизабет и Нора любят смеяться, часто смеются, стараются чаще смеяться, чуть ли не в детство впадая, смеясь ребяческим шуткам. Снова смех, вызывающий ужас в ушах Сары, ибо воспринимает она этот смех ушами Стивена, с его позиции. Смех весьма содержательный, грубый, осязаемый, невежественный, тупой, жестокий. Но ведь, разумеется, они не над Стивеном смеются. Какому-нибудь пустяку радуются, все равно как Ширли и Элисон мучному пятну на румяной щеке. Лежат, обнявшись, или просто рядом, не разбирая постели - и без одеял жарко… Но смех этот травит душу даже ей, Саре, как будто смеются над ней. А над ней в ее теперешнем положении не посмеяться грешно. Собственно говоря, может быть, они и над Стивеном потешаются, весьма благодатный объект. Стивен говорил, что избегает заходить в эту часть дома, когда Элизабет и Нора там вместе.
Нет, ни в коем случае они не должны обнаружить ее здесь. Сара тихонько сползла с лестницы, постояла, строя какие-то планы решительных действий вплоть до вывоза Стивена в Лондон. Пошла обратно, к скамье, на которой его оставила. Завернув за обвитый плющом угол дома, увидела, что на скамье стоит лишь стакан сока. Стивен исчез.
- Стивен! - позвала она негромко.
Быстро пошла по местам, где они прогуливались, к скамейкам, на которых они сидели. Сара надеялась найти его… Вот их импровизированный тир, но столб-мишень отсутствует. Время к вечеру, скоро пять. А там и публика начнет подтягиваться. Может быть, написать записки Элизабет и Норе, оставить девицам на кухне? Что написать? "Дорогая Элизабет, я беспокоюсь о Стивене. Может быть, Вы могли бы…" Или; "Дорогая Нора, прошу вас, не удивляйтесь, что обращаюсь к Вам, а не к Элизабет, но мне кажется, что она…"
Сара вышла из больших ворот, прошла к автобусной остановке, доехала до вокзала. Домой.
Вечером она ему позвонила. Чувствовала себя смешной и неловкой. Чего она прыгает, с какой радости мельтешит? С одной стороны, эти акры, дома, деньги, его жизнь, его жена, его братья, дети, закрытые школы, в которых он… Что она хочет ему предложить вместо всей этой сети взаимозапутанных отношений, ответственности и безответственности, обязанностей и привилегий? Приезжай, я за тобой послежу? Сиделку он нанять не в состоянии? Ничего Сара ему не предложила, ибо голос Стивена в трубке звучал трезво и здраво; четко, хотя и слишком уж неспешно. Он все понимал, заверил ее, что в состоянии проследить за собой.
- Я знаю, что вы приезжали. Извините, если я вел себя несколько необычно… Надеюсь, не грубо?
Может быть, напрасны все ее страхи, преувеличены?
Через два дня позвонила Нора. По поручению Элизабет. Стивен покончил с собой, постаравшись имитировать несчастный случай на охоте, при отстреле кроликов.
- Кролики, знаете ли, расплодились ужасно. Новый сад, в елизаветинском стиле, весь до листика объели.
Сара посетила заупокойную службу в местной церкви. Народу набралось несколько сот человек. Ей пришло в голову, что они со Стивеном никогда не касались вопросов религии и верований. Эта обстановка, однако, вписывалась в ее представление о нем. Старая церковь, чуть ли не одиннадцатого века, англиканская служба, соседи, имена которых высечены на стенах церкви и на могильных камнях рядом с нею.
Сара прошла в дом на традиционные поминки с выпивкой и сэндвичами. В доме тоже полно народу, во всех комнатах, включая кухню, где трудились Ширли и Элисон, обе заплаканные, с покрасневшими глазами. Бледные, подавленные дети с Норой. И более ни одного знакомого лица. Атмосфера мрачная, угрюмая. Раздраженное ожидание: скорей бы это закончилось. Осуждение. Эти люди разобрали дело Стивена и вынесли приговор: виновен. Сара тоже вынесла свой приговор: виновны. Эта публика ей явно претила. Сливки общества, английская аристократия - да, хороши они на балах попрыгать, посиять улыбками, блеснуть униформой с бляшками и финтифлюшками. Парады, вернисажи, фестивали… Но на похоронах - колоды какие-то, отказывают им здесь их многочисленные таланты. Неуютно им в темных траурных костюмах.
Толпа очень скоро начала рассасываться, и Элизабет пригласила Сару в мрачное помещение, центр которого занимал бильярдный стол, а стены сплошь покрывали всяческие орудия убиения, начиная с пик и аркебуз и кончая револьверами Первой мировой. Элизабет стояла, опершись спиной о стойку с ружьями и винтовками, держа в руке стакан с виски. Ее, как и остальных, траур не красил. Она зрительно потяжелела, как бы представляя собой завершающий аккорд декора бильярдной, безмолвного гимна войне - старинную литую пушку.
В букете эмоций хозяйки дома преобладал гнев на покойника и на все с ним связанное, не в последней степени и на Сару.
- Сядьте, Сара, - скомандовала она и показала, как произвести это действие, плюхнувшись на стул и тут же снова вскочив. - Извините мое состояние. Вы такая собранная особа… - Конечно, Элизабет не сказала бы такого, если бы считала это качество положительным.
- Ну это вряд ли… - отказалась Сара от незаслуженной похвалы.
- Нет, я не хочу сказать, что вы равнодушны к кончине Стивена. Я знаю, что вы друг другу симпатизировали. Нет, не думайте, что я что-то имею против… Наоборот… Но эта проклятая безответственность… - Элизабет снова плюхнулась на скрипнувшее под нею сиденье, энергично высморкалась, утерла слезы с глаз и щек. Слезы, представляя, очевидно, дистиллят переполнявшей ее злости, тут же выступили снова. - Дети сначала поверили, что это несчастный случай. Но, кажется, уже начинают сомневаться. Для детей это кошмар. - Она снова звучно высморкалась. - О, черт… - Вытащила из здоровенной, как переметная сума, черной сумки - основательная сумка, еще на много похорон хватит - расческу, компакт-пудру, губную помаду, попыталась привести лицо в порядок, но слезы сводили на нет все усилия. - У нас со Стивеном была договоренность. Мы дали друг другу определенные обещания. Своего рода соглашение о партнерстве.
Элизабет, казалось, нуждалась лишь в слушателе, но Сара все же рискнула заметить:
- Но, Элизабет, неужели вы не видели? Он ведь сам на себя не походил, перестал быть самим собой.
- Видела, видела, но… - Она вздохнула, замолчала, размышляя (возможно, впервые за свою весьма разумную жизнь), взвешивая возможность для человека перестать быть самим собой… стать кем-то иным? Чем-то иным?
Снаружи скрипел под ногами гравий, хлопали дверцы автомобилей, раздавались бодрые голоса: "На неделе увидимся…"; "Будешь у Долли?".
- Что мне теперь делать? О, я знаю, вы скажете: у вас есть Нора. Да, слава богу, есть у меня Нора. Но кто будет управлять имением? - Необъятность задачи извергла из Элизабет еще стакан слез. - Нет, я не собираюсь отступать, я не боюсь ответственности… Черт, не могу перестать плакать, я так злюсь, так злюсь…
- Неужели вам никогда не приходило в голову, что такая идиллия не может длиться вечно? - отважилась Сара копнуть поглубже.
- Конечно, приходило. Кому не приходило в голову, что это идиотский фарс! Но так предать! Стивен меня предал! - Отказавшись таким образом признать, по крайней мере, в этот раз, существование сферы, где боль правит как жестокий король, подданные которого готовы на любые средства, чтобы от него избавиться, Элизабет снова вскочила. - Ладно, я не это хотела сказать. Что я хотела… Я несу ответственность по всем обязательствам Стивена. Я имею в виду финансовые обязательства. Вашу труппу он выделял, ваш театр у него стоял особняком. Его увлечение Жюли - я имею в виду, как личностью - выходило за рамки здорового интереса. Не знаю, в курсе ли вы, но Стивен ею буквально бредил. Я лично считаю, что не следует носиться с темой самоубийства, как это принято в опере и в драме. Это дурной пример для всех, а люди слабы, подвержены влияниям. Об этом нельзя забывать. - Элизабет принялась поправлять прическу, но получилось у нее еще хуже, и она вновь переключилась на осушение физиономии с помощью новых платочков и салфеточек. Слезы наконец иссякли. - Извините за все это, Сара. Когда разберемся, я пошлю вам все материалы по Жюли. Может быть, музею пригодятся, сами решите. И вот еще, это Стивен оставил для вас. Я не смотрела, видела мельком лишь первую страницу. - Она вручила Саре школьную ученическую тетрадь в красной обложке и решительно направилась к двери.
На обложке выделялось белое пятно наклейки, а на ней блеклая надпись карандашом: "Для Сары Дурхам".
Первая запись относилась к июню, к дню первого исполнения музыки Жюли в Квинзгифте. День за днем следовали краткие комментарии: "Не думал, что возможны такие ощущения"; "Эта музыка словно яд"; "Боюсь, я заболею"; "Страшная тяжесть в сердце, едва ношу его в груди"; "Слова "страстное желание" невыразительны и слабы для того, чтобы описать столь страстное желание"; "Понимаю, что означает "болеть любовью""; "Болит мое сердце, болит"…
Почерк быстро ухудшается, почти с каждой записью, иные из них трудно прочитать. Последние записи особенно неразборчивы, слова в середине вырождаются в прямые хвосты и становятся похожими на энцефалограммы, снятые в последние мгновения жизни, когда импульсные выбросы сменяются безжизненной прямой.
Скорбные выкрики заблудившегося в стране печали: я одинок, я так несчастен, я люблю тебя, я тебя жажду, я болен от любви… сердце мое разбито, не снести мне больше, это не жизнь!.. умираю в пустыне!!!
Язык птичьих выкриков: чайка, черный дрозд, грач, ворона… Или язык так называемого народного творчества, городского фольклора:
Однажды англичанин красотку полюбил,
Увы и ах, увы и ах, а также о-ля-ля!
И страстью полоненный, он родину забыл,
Она была француженкой, гульлива и горда,
Увы и ах, увы и ах, опять же о-ля-ля!
Но смерть ее сразила в цветущие года…
В ноябре в Лондон по финансовым делам прилетел Бенджамин. Он специально задержался, чтобы встретиться с Сарой. Это совпало по времени с пиком - наивысшим взлетом или погружением на самое дно - эмоций, загоняющих Сару в тот же тупик, из которого не удалось выбраться Стивену. Стивен говорил, что не может выносить боли. К ней это тоже относилось. Она перечитывала оставленную им красную ученическую тетрадку, в очередной раз пробегала глазами его банальности, потому что опасалась углубляться в людоедские дебри своего собственного дневника. Вместе с ним она задавалась вопросами: что есть боль? Что у нее болит? Почему болит живое сердце? Что за ноша на нее навалилась? Почему? О, боже…
Осень выдалась мягкая, прогулки по Лондону и его паркам часто повторяли маршруты, проложенные ею вместе со Стивеном. Иногда Сара ощущала, что спутников у нее двое, казалось, что Стивен шагает рядом. Его, конечно, нельзя считать умершим, ведь он с нею, сопровождает ее, она чувствует его присутствие. И надо соблюдать осторожность, выдерживать дистанцию, чтобы с нею не случилось того же, что случилось с ним, чтобы не поддаться власти призрака. Может быть, когда Стивен действительно умрет для нее, она начнет по нему скорбеть? Или уже скорбит, сама того не сознавая? Не отвлекаясь от мыслей о Стивене, Сара умудрялась вести беседы с Бенджамином. Он по-прежнему развлекал ее, на ходу изобретая не слишком правдоподобные бизнес-прожекты, шутил в своем духе, сохраняя серьезный вид.
- Или, скажем, подъезжает к вашему дому фургон с образцами тканей… Знаете, что в Гонконге или Сингапуре вам за день костюм сошьют? Вы выбираете ткань, даете им образец, и они копируют вещь за двадцать четыре часа.
- Конечно же, вы заработаете на этом состояние.
- Надеюсь. А вот еще проект возрождения старых курортов Лимингтона, Бата и Танбридж Уэллз. Там выстроят новые спортзалы, откроют клубы и настоящие фермы здоровья, добавят процедуры водного закаливания. Осталось лишь найти каких-нибудь шишек королевских кровей для рекламы. Ваше королевское семейство вечно что-то рекламирует.
- Наверное, кроме принцев, еще и деньги нужны? Вы уверены, что можете совместить этот проект с кашмирским озером в Орегоне?
- К сожалению, кашмирское озеро приказало долго жить. На него как раз денег не хватает.
- А на оживление старых британских курортов хватает?
- Их ведь не надо изобретать на голом месте. Они лишь переживают спад. После Рождества рынок оживится, вот увидите.
Такие безответственные речи вели стрелочники денежных магистралей в одна тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, накануне нового спада, депрессии, рецессии - как ее там ни назови. Накануне экономического кризиса.