***
Окно депутатского кабинета выходило в уютный палисадник, разбитый во дворе клиники. Сам депутат – крупный светило медицинской науки – сидел напротив Алексея за своим, загроможденным книгами, толстыми папками, стаканчиками с ручками и карандашами, перекидными и техническими календарями столом.
Алексей не знал, кто консультировал Веру, однако человек, находившийся перед ним, заслуживая явно не меньшего, а даже большего доверия. Ибо в своей области слыл высшим авторитетом. Алексея с ним, как и многими известными людьми, свела работа журналиста. Глядя в одновременно печальные и насмешливые глаза Левона Мкртчяна, Алексей думал о необъяснимой взаимной симпатии, способной возникнуть у двух людей, разных по возрасту и профессиональным интересам. Впрочем, разницу в возрасте корреспондента и депутата нельзя было назвать пропастью, – пятнадцать лет.
Два года назад Алексей взял у Мкртчяна одно из своих первых интервью. Потом случайно встретились в ресторане. Столики оказались рядом, а подружки Алексея и Левона – одногодками. Последнее выяснилось в конце вечера, – четверо встретились в гардеробе, а затем долго и безуспешно пытались поймать такси. Мкртчяну и его спутнице повезло: уехали первыми. А на следующий день Левон позвонил в редакцию и предложил Алексею заехать в клинику – был интересный материал для новой статьи.
– Ты не нервничай! – сказал Левон теперь.
– А я и не нервничаю... – ответил Алексей.
– Зря. Я бы на твоем месте очень нервничал, – продолжил Мкртчян. – Но если она в порядке – не значит, с тобой неладно. Понял? – Левон пригладил черные, с ранней проседью волосы. На мгновение задумался, произнес:
– Ответ даст только обследование. Хочешь, устрою... Но результата придется подождать. Надеюсь, не запьешь от неопределенности? – легким прикосновением мизинца Левой сбил с сигареты нагар в стоявшую перед ним фарфоровую пепельницу.
– Нет, – твердо ответил Алексей и потом добавил: -
Вы же знаете, Левон Борисович, не мое амплуа!..
Кусты, тщательно ухоженные гравиевые дорожки во дворе клиники, бетонный забор, увитый с внутренней стороны вьющимися растениями, – и в нынешнюю мерзкую осень вид из окна был чистым и аккуратным. Вероятно, призван вызывать у больных светлые, спокойные мысли. Надежду.
Именно поэтому Алексей сжал руку в кулак и хотел резко опустить его на стол, – в заборе мерещился другой– чаеразвесочной фабрики. Что же касалось веры в будущее – его жизнь замкнулась на двух неделях дождя и серого неба, а все устремления – на Татьяне Загодеевой.
Сдержался, – в последний момент остановил кулак у поверхности стола, удар получился легким, неслышным.
– Не нервничай, не волнуйся. Все будет хорошо! – успокоил Мкртчян.
И последние фразы неожиданно заставили сердце Алексея забиться чаще, веселее. Ведь раз он, Алексей, переживает, мучается, значит... Осталась в душе какая-то яркая краска, не позволяющая ему слиться в одно с бесконечными темными днями!
***
Случаются дни, похожие на миг перед хлопком стартового пистолета. Еще секунда, и время устремится в темпе скоростного забега.
Но до сих пор события развиваются, как рассчитывал, урчит мотор такси, в бумажнике – клочок бумаги с номером амбулаторной карты. Сотрудники Мкртчяна впишут в нее данные первых анализов. По радио, – на передней
панели салона работает маленький транзистор, – передают сводку погоды. На будущей неделе синоптики ждут перемен. Любителям загородных прогулок советуют готовиться к пикнику, – грядут солнечные дни. Сообщение радует, – порядком надоел дождь. Хотя ты и терпимо к нему относишься. В голове приятные мысли: Мкртчян убедителен – рано волноваться. Глупая Верочка обвиняет Алексея необоснованно. Кто сказал, что он...
Наташа, двоюродная сестра Алексея, любила смешивать коктейли. Занятие вызывало в ней почти сексуальное возбуждение именно, как Наташе представлялось, экстравагантностью и необычностью. Отчасти следуя своей профессии, – художник-декоратор, – отчасти характеру, она не терпела заурядного. А в частенько посещаемых ею компаниях пили без затей: рюмку водки, стакан вина, бокал шампанского, когда всем на все наплевать – на брудершафт из горлышка или из пепельницы под столом. Лишь в последнем способе усматривался столь почитаемый ею "налет аристократизма".
Плебейская незатейливость жизни Наташу удручала. Потому, оставаясь в квартире одна, – мама работала переводчицей и временами уезжала в командировки, – молодая художница позволяла себе фантазировать. Она возвращалась после всех дел домой, предвкушая, медленно раскрывала мини-бар, встроенный в мебельную стенку, волокла из холодильника кубики льда, из буфета – стакан и трубочки. Из тайника за диванчиком извлекала литровую бутыль спирта. Основной компонент уважала за крепость. Приносил его кавалер, время от времени предлагавший ей выйти за него замуж. Наташа деликатно отказывалась, но спиртом не пренебрегала.
Первый коктейль делала обязательно в чем вернулась домой, – зимой в шубе, шарфе и шапке, осенью – в пальто и непременно бросив на пол истекающий влагой зонтик. По мере, как градусы ударяли в голову, а за первой порцией следовала вторая, медленно, частями раздевалась. Когда чувствовала, что "готова", обычно оказывалась нагишом. Только теперь, оставив расставленными по комнате бутылки, стаканы и тарелочки с легкой закуской, шла в ванную комнату. Принимать душ...
Сегодня "расслабуха" шла по обычному сценарию. Вот только позабыла выключить телефон. Едва ополовинила первый стакан, раздался звонок. "Коли не вырубила – отвечу", – решила Наташа и взяла трубку.
– Ты уже дома? Чувствую, одна... – раздался голос брата.
Алексей часто звонил, заходил к сестре домой. Несмотря на то, что она немного старше его, между ними – настоящая дружба. Отношения поддерживали не только из-за того, что связаны родственными узами. Просто уважали друг друга и поболтать, поделиться секретами, о которых не расскажешь ни жене, ни матери, почитали за благо.
– Дома, где же мне быть? Или, как это... С вами разговаривает автоответчик!.. Короче, я на месте. Мамаша, как всегда, умотала.
– Слушай, я с улицы. От "Щелковской". В двух минутах от тебя. Выбрался из такси позвонить. Можно зайду?.. В тот раз забыл папку... Не выбросили?
– Во-первых, ты мне сейчас совершенно ни к чему. Жду гостя. Во-вторых, папку забери, но она уже пустая. В-третьих, давай скорей! – Наташа положила трубку.
Сбросила пальто на кресло. Повалилась сверху сама, едва не расплескав содержимое бокала. Допила коктейль. Решила, что в комнате жарко. Подошла к окну и раскрыла форточку. С резким порывом ветра в нее ворвались таявшие на лету снежинки. Неужели к ночи за окном станет бело?.. В такую погоду стоит выпить!
И где только обещанное синоптиками потепление?
***
– Слушай, Коваленкова, по-моему, с тебя довольно... – он вольготно откинулся на спинку кресла, затем – чуть подался вперед и, протянув руку, поставил
на столик свой, почти нетронутый стакан. – Пару раз пригубил для виду, не более. – Не думал, что ты такая хронь... Впрочем, на моей свадьбе, помню, киряла лихо...
Не успело после звонка пройти и десяти минут, как Алексей уже стоял на пороге сестриной квартиры. И если бы Наташина голова соображала сейчас лучше, она, без сомнения, встревожилась: брат, вопреки обыкновению, сдержан, серые глаза смотрят цепко. Но временами в них сквозит злое отчаяние и какая-то озабоченность. Он натянуто улыбается, отказывается от выпивки и в иные моменты словно "отключается", устремив неподвижный взгляд в лежащий на полу ковер.
– Дико извиняюсь, учти – старалась сделать лучше. Забирай папку, а материала нет – отдала, – с этими словами Наташа протянула Алексею обыкновенную красную картонную папку с завязочками. Он забыл ее здесь в прошлый приход. Тогда в квартире царил беспорядок: Наташина мама только вернулась из Италии, наполовину разобранные чемоданы громоздились прямо посреди комнаты. Алексей забрал несколько шмоток, привезенных на заказ для него и Верочки, а вот папку умудрился в неразберихе оставить. И теперь просил вернуть.
– Ты что, с ума сошла?! – он даже приподнялся на локтях в кресле. – Это и так была копия. Больше ничего не осталось!
– Погоди, не кипятись, – урезонила Наташа. – Говорил, что первый экземпляр отдал в "Новое время"... Работа не пропала. Опубликуют, получишь много типографских копий, нет – вернут машинописную. Какие проблемы?!
– Опубликуют – верняк! Редактор заверил! Так не завтра же! Нужно копать тему дальше... Чем думала, когда отдавала! И куда, зачем?.. – Алексей начинал выходить из себя. Бесцеремонность, с которой сестра лишила его последней копии статьи, бесила. На мгновение забыл и про дождь со снегом, и про Мкртчяна.
– Стой... Хлебни и успокойся. Объясняю: у меня новый друг. Матери ни слова. Женат и уже лысеет. Но я его... Короче, тоже журналист-международник. После Каира второй год в Москве. Скоро уезжает заведовать корпунктом в Дамаск. Как и ты, свободно владеет арабским...
– Ясно! Немало почерпнул для себя из моего материала. Использует!.. – Алексей встал с кресла и зашагал по комнате. Просто черт знает что! Сплошные расстройства. Но что причиной нового станет Наташка – не ожидал!
– Слушай, не надо... Если хочешь, он сам предложил помочь. Узнал: ты арабист, пишешь по проблемам... А тут эта статья валялась...
– Решила преподнести ему подарок!
– Все, аллее. Ухожу на кухню! – она действительно встала с диванчика и сделала пару шагов к двери. Но остановилась и продолжила: – Виктор передаст материал в какой-то дайджест. Дико понравились твои мысли по поводу... Даже записала, – она взяла с полки блокнот. – ...Дезориентирующих последствий недавних событий для
неприсоединившихся стран. Об отмене резолюции семьдесят пятого года. О ее влиянии на ближневосточные процессы... Дам телефон, позвони ему!
– Удобно?.. – щеки Алексея порозовели. Настроение сразу поднялось.
– Почему нет? Он сам предложил... – Наташа плеснула себе в бокал коньяку. – Кстати, пойми правильно, Виктор очень удивился, узнав... Не обидишься? – она виновато .посмотрела на брата.
– Давай, говори! – Алексей знал продолжение.
– Когда узнал, в какой занюханной газетенке прозябаешь. Правда, я ему сказала, что вообще-то после университета тебе предложили неплохое место. В системе "Воениздата", но ты не захотел надевать погоны, и в результате... Теперь пишешь в солидные издания внештатно.
– А он как отреагировал?
– Сказал, долго так не продержишься – скатишься вниз. Твоя статья – больше академический прогноз, чем... В общем, нужен свежий материал. Поездки, контакты. Впрочем, похоже, у тебя теперь иное увлечение, – Наташа подмигнула. – Чайку хочешь?..
Сестра знала, что он готовит для своей газеты большой материал о чае. Но для Алексея издевка таила еще и второй смысл...
***
"В Чакве находился филиал научно-исследовательского института чая и субтропических культур. На чайные плантации Аджарии, – и этим поначалу гордились, – впервые в мире вышли чаеуборочные машины "Сакартвело"..."
Текст материала, работу над которым Алексей заканчивал в эти недели, казался чужеродным, даже враждебным.
Таксист бросал косые взгляды на молодого пассажира, который презрительно морщась, читает разложенные на коленях листы.
"Мечтал увидеть могилу Салаха ад-Дина, – думал Алексей. – Осмотрел задворки Махинджаури. Учился писать о политике, интересуюсь чайным кустом. Грош мне цена!.. Простая фабричная работница, – и той добиться не могу".
***
Алексей отпустил такси и подошел ближе к проходной чаеразвесочной фабрики. Остановился, запахнул воротник плаща. Ветер метался между домами, словно бродячий пес, выскочивший на проезжую часть и теперь кидавшийся из стороны в сторону между встречными потоками автомобилей. Не удивительно, что Алексей чувствовал боль в горле, – простудился-таки!
Валяться бы дома на кушетке и снисходительно наблюдать, как Верочка хлопочет возле маленького передвижного столика, готовя молоко с медом. Тьфу!.. Всегда ненавидел унылое благополучие семейных вечеров. До благоразумия ли: дождливые осенние дни продолжаются, потепление не наступает, а он более голодный, чем после интрижки с подругой жены Галей. Хорошо было верить в кабинете Мкртчяна: выйдет на улицу и побредет прочь от метро, в пустынные, старые переулки, где легче и глубже думается... Невыносимый дождь! Он вышел за ворота клиники и понял – не хочется ни о чем размышлять. Любые раздумья казались маневром с целью сдаться, не упав при этом в собственных глазах. Еще бы, давно пора стать спокойнее, – истаскался, пуст, как старая ржавая бочка.
Стоило угомониться хотя бы на время, подумать, полюбить прогулки по старым, пустынным переулкам, смириться с горячим молоком и медом, услышать заключение Мкртчяна... Шанс номер два засел в голове дьявольским крючком, – чем больше его оттуда тащил, тем глубже врезался хитроумными зазубринами в ткань мозга и удалить его становилось просто невозможно.
Если бы уже "сделал" проклятую бабенку, испытал отвращение к ней, к себе, за то что переспал с такой, к миру, за то, что породил его подобным! Тогда легко было бы рассуждать о переменах в жизни. Но до "победы" любые раздумья казались малодушием.
Где выход?.. Забыться? Двинуть, вопреки благоразумию, на красный свет? Задуматься?
Алексей решил перебирать варианты по очереди. Первый из них уже обернулся неудачей.
За окном прогромыхал трамвай, и, словно встревоженный этим звуком, профессор заходил по комнате. Тем временем заокеанский гость молча листал советские журналы, стопкой лежавшие на маленьком столике. Бутылки виски и шампанского, стаканы, вазочки и тарелочки с закуской сдвинуты на край столика, отчего казалось, – двое напряженно работали, сделали перерыв, наскоро перекусили, и вновь принялись за дело. А так и было, – около часа профессор без остановки рассказывал другу о событиях в стране. Виктор изредка перебивал вопросами, – вернувшись в Штаты, мечтал написать книгу об увиденном на Родине. К мнению профессора прислушивался, завидовал оригинальности суждений, одновременно испытывая горечь: вчерашний диссидент
узнает подробности из чужих уст, а Вячеслав, всегда панически боявшийся скомпрометироваться перед режимом, говорит, словно долгие годы при коммунистах боролся за демократию. А ведь с Виктором, школьным товарищем, в былые времена встречался без свидетелей, такая дружба могла испортить карьеру.
За просмотром журналов и невеселыми мыслями Виктор уловил, как бы издалека, слова, сказанные профессором неожиданно, без всякого перехода.
– Если б узнал: после каждой встречи я писал по три страницы донесений... – в голосе профессора послышалась и вина, и скрытое, тщательно до поры подавлявшееся отвращение к себе.
Виктор удивленно вскинул глаза, – поверить признанию не мог.
– Перестал видеться! – произнес он скорее от растерянности и запоздало сообразил, – профессор ждал более глубокой оценки.
– Перестань! – спокойно сказал тот,, всегда бывший для Виктора просто Славкой.
Виктор медленно поднялся, подошел вплотную к профессору:
– Тебе, наверное, очень трудно было писать их. И еще труднее живется теперь...
– Ерунда! Я мог и могу жить хорошо, – истерически бодро произнес профессор. – Они никогда не откроют архивы! Сами – по уши...
Тут он взял себя в руки, одумался, умолк, а потом совсем тихо попросил:
– Помоги мне. Кое-что понял. – Глаза профессора
сузились. – Очень опасное знание... Пока бездоказательно, а мне угрожают...
Виктор выпрямился, расправил плечи, ошарашенно посмотрел другу в глаза.
– Понимаю, признаки сумасшествия. К тому же теперь... – профессор засуетился. Оглядываясь по сторонам, схватил стакан, выпил воды.
– Короче, – продолжал он. – Можешь увезти пакет и опубликовать содержимое в солидном журнале? Только обещай, слышишь, обещай: вскроешь после моей
скоропостижной кончины! – Вячеслав Борисович выдохнул воздух, словно пробежал стометровку.
– Давай пакет! – Виктор протянул руку. А голова шла кругом.
Профессор вынул из ящика стола заранее приготовленный, тщательно заклеенный пакет, отдал Виктору. Подумал и велел:
– Теперь убирайся! И не вздумай меня презирать. Вячеслав Борисович справился с паникой, охватившей его сразу после признания.
***
– Давай по-быстрому! Час-полтора у нас, не больше. В другой раз задержишься, – поторопила Алексея Татьяна.
Он улегся на диван, положив на голову подушку, едва вошел в комнату. Им овладела приятная, блаженная расслабленность, – почти добился цели и окончательное ее достижение оставалось делом техники. Безрассудство принесло успех, напряжение, пронизавшее день, отступило, Алексей разом позабыл о сомнениях, мыслях, недавно казавшихся самыми важными. Не смешно ли терзаться, – мол, правильно ли живешь? – когда Загодеева минут через десять будет в его гербарии, на днях станет суше и теплее, а значит – легче жить под повеселевшим небом. Результаты же анализов могут оказаться и утешительными.
Ох, и устал он за день! Другому бы хватило, чтобы быть ни на что не способным. Но только не ему. Короткая передышка на диванчике, – прочь мысли, кроме приятных, возбуждающих, и снова готов к действию, наслаждению...
Алексей поднялся. По позвоночнику пробежала легкая дрожь. Вдруг захотелось потянуться всеми мышцами, хрустнуть суставами. Загодеева взирала на него с каким-то жадным интересом. В глазах молодой бабенки появилась шальная рассеянность. Стоя чуть в сторонке от него, опершись рукою о стол, она ждала.
Алексей не двигался. Простота, незатейливость ситуации в сравнении с муками, испытанными на пути к ней, казались обидными.
– Не боись, не укушу! – по-своему истолковала его поведение Татьяна, шагнула навстречу, ухмыльнулась, губы жирно подведены помадой.
Он протянул руку, сильно схватил ее сзади за волосы, произнес (лицо оставалось жестким, неулыбчивым):
– Тварь...
– Тварь и есть, – она по-прежнему ухмылялась. Похоже, грубость Алексея доставляла ей своеобразное удовольствие.
Или, может, она заведомо была готова к ней? И теперь просто играла роль женщины, которой нравится, когда ее унижает мужчина?.. Алексею вдруг показалось: в глазах Татьяны мелькнули трезвые, холодные огоньки. Будто в это мгновение она еще раз удостоверилась в правильности каких-то, одной ей известных расчетов...
Сладко обняла его за торс, прижалась. Толкнула прочь, в сторону дивана. Подушка там уже была. В момент извлеченная теперь из шкафа, наброшенная ею на драную обивку, мятая простыня сбилась в складки, – ненужная, паскудная деталь, призванная обозначить отсутствующую интимность.
Когда Алексей не дал ей дотянуться до кнопки выключателя, – потушить свет, – Татьяна издала хриплый смешок. Тут уж он повалил ее навзничь и быстро, не путаясь в деталях, раздел. Перевернул на живот, подсунул под него руку, ладонью ощутил бархатистую мягкость кожи. Живот у Татьяны был слабый, – мышц не чувствовалось, – немного провисший, как это часто бывает у рожавших женщин...