Он улыбнулся, сидя по другую сторону костра, и я понял, что не сделал ему больно. Я хотел продолжить разговор.
- Расскажи мне о том парне, - попросил я.
- Тут особенно нечего рассказывать, - сказал Джейк. - Он был обычным парнем, каких миллионы, вот и все. Я ошибся, решив, что он другой.
- Что ты имеешь в виду?
- Мы работали с ним какое-то время на ранчо. Да, Дик, и это тоже было в моей жизни, я не только плавал, боксировал и сидел в тюрьме!
- Хорошо было на ранчо?
- Да, просто здорово! Нам там нравилось.
Он рассмеялся, и я почувствовал, что никогда не смогу понять, как он мог убить человека, который был его другом.
- Мы не могли наговориться тогда, - продолжал Джейк, - у нас было множество идей. Несомненно, он был увлекающимся человеком. Одно время мы подумывали о том, чтобы податься в лепрозорий.
- Ничего себе!
- Это все молодость, не так ли? Он был молод. Я любил смотреть, как он возится с животными. Он инстинктивно знал, как им помочь, когда они заболевали. Знал, что нужно делать. И он любил лошадей. Ему бы понравилось это путешествие.
Было что-то жутковатое в том, как Джейк говорил о человеке, которого убил. Это казалось невозможным, нереальным. Он будто ничего не ощущал, как если бы годы страданий в тюрьме опустошили его душу.
- Не знаю, как ты мог это сделать, - сказал я.
- Сделать что? Ты хочешь сказать - убить его? Да, конечно, меня следовало за это повесить.
- Джейк, не надо!
- Ты думаешь, что я говорю об этом очень хладнокровно, не так ли? Видишь ли, это случилось так давно.
- Семь лет тому назад, - вставил я.
- Тебе кажется, что не так уж давно, но, понимаешь, ты же никогда не сидел в тюрьме.
- Джейк…
- Там у тебя есть время многое пережить.
- Расскажи мне еще о нем, - попросил я.
- Через какое-то время мы уехали в Англию, - продолжал он. - Я занялся боксом, разъезжал вместе с бродячей цирковой труппой. Все это мне очень нравилось. Я его почти не видел - он был в Лондоне. Я полагал, что, где бы он ни был, он обязательно занят чем-то грандиозным. Мы ведь так и не отказались от своего плана с лепрозорием, и я готов был бросить все, как только он будет готов. Спустя какое-то время я ему написал, спрашивая, как дела. Он ответил как-то странно. Писал, что в Лондоне стал иначе смотреть на вещи. Посмеялся над идеей с прокаженными - дескать, я сошел с ума, если считаю, что он говорил это всерьез. Он вел светский образ жизни. Наверное, кто-то снабжал его деньгами - ведь их у него никогда не было.
Сказав это, Джейк улыбнулся, закинул руки за голову. Я увидел отблески пламени на его лице.
- Что ты почувствовал, прочитав письмо? - спросил я.
- Да я особенно не раздумывал. Счел его шуткой. А потом я услышал о девушке.
- Кто тебе сказал?
- Один парень, с которым я познакомился в Америке, как-то раз он пришел посмотреть, как я дерусь. Ему показалась занятной жизнь циркача, которую я вел. Мы разговорились - знаешь, обо всем. Он был неплохим парнем, но загубил себя тем, что пил и бегал за женщинами, которым был не нужен. И вдруг он показал мне письмо от какой-то девушки, присланное из Швейцарии. Это было страшное письмо. У нее была чахотка, и положение ее было безнадежно. Этот парнишка, ничего собой не представлявший, вдруг побледнел и сказал - я точно помню его слова: "Я знал эту девушку, когда она была совсем маленькой, а сейчас она умирает, и все это из-за какой-то свиньи вроде тебя или меня". Он рассказал мне, что она бесконечно страдала около двух лет. По-видимому, он знал все детали. Это неприглядная история.
Но я хотел узнать все.
- Продолжай, - сказал я Джейку.
- Я слушал - так же, как ты сейчас, Дик, но это было не любопытство, а что-то другое. Я ненавидел саму мысль о мире, в котором приходится так жить, эти жалкие, грязные жизни мужчин и женщин, занятых только личными делами. Я словно видел эту девушку, которую не оправдывала бедность: ведь она вела такой образ жизни не потому, что была проституткой, которая вынуждена себя содержать. Нет, Дик, она сгубила свою красоту, свое здоровье и свою индивидуальность - а ведь это самое ценное - из-за того, что какой-то мужчина научил ее потворствовать своим желаниям. Вот и все.
- Но послушай, Джейк, ведь жизнь, черт возьми…
- О, я знаю! Такое случается каждый день и каждую ночь. Но мне казалось, что из-за этого не должна умирать девушка в Швейцарии. Животные мудрее. Для них занятие любовью - физическая необходимость, и у них рождаются детеныши.
- Да, но, Джейк…
- Вот как я понимал это, Дик, когда сидел за выпивкой с тем парнем. Он сказал: "Мне бы хотелось свернуть шею всем мужчинам, которые с ней спали"; и я не мог не улыбнуться про себя, так как подумал: он тот единственный, которому это не удалось сделать. И в то же время я был с ним согласен.
"Не в них дело, - возразил я. - Убить нужно первого, остальные не в счет".
"Ты знаешь, кто он?" - спросил этот парень.
Откуда мне было знать? Я покачал головой.
"Но это же твой дружок с ранчо, - сказал он. - Я забыл его имя. На днях видел его в городе. Потому-то я тебе и рассказал эту историю - думал, ты знаешь, о ком идет речь".
"Нет", - ответил я.
"Ну тогда я попал впросак". У него был озадаченный вид. Я подумал, что он дурак, который несет чушь после двух порций виски с содовой.
"Это правда?" - спросил я.
"Я могу рассказать детали", - предложил он.
Но мне совсем не хотелось их слышать. Я поднялся и ушел. Он решил, что я не в себе. Мои идеалы в один миг разбились вдребезги.
Я был молод, и, конечно, это было не мое дело, но я ему написал. Он явился на следующий день. Помню, я стоял, очень гордый и серьезный, и рассказывал ему услышанную историю. А еще помню, как он расхохотался.
"Боже мой, Джейк! - сказал он. - Если ты надеешься, что я буду чувствовать себя в ответе за каждую женщину, с которой спал…"
Я его тогда возненавидел. За то, что он даже не потрудился закончить фразу, за его смех. Но больше всего я ненавидел его за то, что он разрушил мое представление о нем. Вот что значит быть молодым, Дик, и вот почему я его убил.
Я кивнул, так как это было мне понятно. Мне даже показалось, что эта история гораздо сильнее волнует меня, нежели его, рассказчика: он откинулся назад, заложив руки за голову, и голос его звучал спокойно и бесстрастно, как будто он читал какой-то рассказ из книги. Я же весь подался вперед, опустив подбородок на руки, не видел ни костра, ни деревьев вокруг себя - лишь фигуру прежнего Джейка, стоявшего со сжатыми кулаками в жарком шатре цирка. Все его иллюзии рушились у него на глазах, он смотрел в смеющееся лицо своего друга, в котором я подсознательно узнал себя и ужаснулся. Я никогда не встречал человека, которого убил Джейк, и все же знал, что это я сам и что эта история обо мне.
- Когда он перестал смеяться, - продолжал Джейк, - он подошел ко мне и положил руку на плечо. "Ты относишься к жизни слишком серьезно, Джейк, - сказал он. - Ты похож на лидера, сражающегося за безнадежное дело. Улыбайся, мой мальчик, улыбайся! Я хочу посмотреть, как ты дерешься". Потом я пошел на ринг, а он смотрел и аплодировал. Он был так похож на себя прежнего, на ранчо, что трудно было поверить, будто все случившееся - правда.
Я смотрел из своего угла на лица людей, собравшихся вокруг ринга, и он был среди них, он улыбался мне и подмигивал - дескать, все это так забавно.
"Я выложу свои два шиллинга и сам тобой займусь, Джейк", - сказал он.
"Давай", - ответил я. Все вокруг засмеялись: все знали, что мы с ним друзья и, стало быть, это розыгрыш.
"Покажи-ка своему дружку!" - выкрикнул кто-то. Было слышно, как снаружи бьет барабан и зазывала заманивает публику в шатер: "Сюда! Сюда! Спешите видеть величайший бой в вашей жизни! Чемпион Джейк против неизвестного любителя!"
Я ждал его в своем углу. Мы были примерно одного роста. На ранчо мы с ним часто боксировали. Теперь, раздевшись, он уже не так хорошо смотрелся: я заметил, что он набрал вес, а тело стало дряблым. Мне подумалось, что он не сможет легко двигаться на ринге.
"Вот будет потеха! - крикнул он мне. - Я уложу тебя за десять минут".
Толпа глазела на нас, все веселились. Маленький потрепанный рефери взволнованно поднял руку и, взглянув на свои часы, подал знак начинать. Я повернулся к центру ринга, и мой противник двинулся ко мне.
Первый удар нанес он: сделав обманное движение левой, он ударил меня под ребра правой. Я оторвался от него, затем начал наносить короткие удары правой и левой под ложечку. Я увидел, что мне грозит хук слева в челюсть, вовремя увернулся и врезал ему правой прямо над сердцем. Это немного встряхнуло его, и он ринулся на меня. Он улыбался - точно так же, как тогда на ранчо, когда мы с ним занимались боксом. Я услышал его слова: "Давай, Джейк!" И тут я понял, что убью его. Что-то у меня внутри оборвалось, я был молод, и мне никогда прежде не причиняли такой боли. И дело было не столько в девушке, умирающей в Швейцарии, сколько в моей утраченной вере. Я вспомнил о лепрозории, о том, как он разливался на ранчо, возводя глаза к небесам, - ни дать ни взять священник, идущий на смерть за свою веру. А еще я вспомнил его руки и глаза больного животного, смотревшего на него с таким доверием. Мне казалось, что в этот момент я обладаю всей силой мира. И когда он кинулся на меня, то был потрясен моим ударом; как я уже говорил, его защита была такой небрежной, ведь он приготовился атаковать. Я видел его улыбку, и тоже улыбнулся, и ударил чуть пониже челюсти, и его голова как-то страшно запрокинулась назад, а руки начали хвататься за воздух, он рухнул на пол. Он лежал, поникший и беспомощный, со сломанной шеей, а вены неестественно выступили на горле.
Он умер у моих ног.
Помню, кто-то закричал, и люди начали перелезать через веревки на ринг. Кто-то истерично и пронзительно вопил мне в ухо, хватая меня за плечи…
Джейк умолк, и я заметил, что он посмотрел на меня при свете костра - на бледном лице выделялись черные горящие глаза.
- В чем дело, Дик? - спросил он.
Когда он заговорил, исчез ринг и горячий воздух шатра, и его глаза уже не были глазами убийцы, с угрозой приближавшегося ко мне, своему другу, - это были серьезные, добрые глаза Джейка, которого я знал. И не было больше ни ненависти, ни смерти, от которой мне не было спасения, - только пламя костра и бледные ветки деревьев, и мы с ним беседовали о том, что случилось давным-давно.
- Ничего, - ответил я. - Все в порядке, не обращай внимания.
- Но ты похож на бледный призрак, - сказал он, - при этом тусклом свете. У тебя испуганное, перекошенное лицо, ты белый как мел, а глаза словно две черные дыры на лице.
Я вздрогнул без видимых причин.
- Ты рисуешь свой собственный портрет, - возразил я.
Он покачал головой.
- Тебе нечего бояться, - сказал он.
- А я и не боюсь. Просто я рад, что мы вернулись к реальности, а твоя история подошла к концу, и с ней покончено навсегда. Этого больше не случится.
- Да, больше никогда.
- Пребывание в тюрьме не ожесточило тебя, Джейк. Я могу представить, каким ты был прежде, но теперь ты вырос во всех отношениях.
- Нет - я лишь более четко все вижу.
- Я бы никогда не смог пережить такое.
- Смог бы.
- Не понимаю, каким образом.
- После того, как пережил боль.
- Я же страдал по-своему, будучи мальчиком.
- Это другое.
- Мне бы это не помогло. Я бы лишь пал духом.
- Вовсе нет. Может быть, поначалу, но после - нет.
- Все было бы хорошо, если бы ты был рядом.
- Ты не должен зависеть от этого.
- Ты обещал, что я всегда могу на тебя положиться, - возразил я.
- Я говорил о том, что тебе не следует уступать мысли о собственной слабости, - пояснил Джейк.
- Я тряпка, ты думаешь?
- Я тебе уже говорил: ты просто молод.
- Джейк, я не хочу стареть. Я хочу просыпаться по утрам и чувствовать, что впереди меня обязательно ждет что-то грандиозное - за этим углом, за этим холмом. И чтобы всегда ощущать, что если я остановлюсь хоть на минуту, то пропущу что-то происходящее в нескольких ярдах от меня. Я не хочу, чтобы у меня когда-нибудь появилась мысль: "Какой смысл переходить улицу?" Тогда всему конец, Джейк, - если нечего ждать. Удобно сидишь в кресле, довольный тем, что имеешь. Это старость.
- Совсем не обязательно. Молодость сохраняешь благодаря своим мыслям, Дик. И возраст тут ни при чем. Все дело в настрое.
- Не это важно для меня. О, Джейк, если бы я мог жить ярко, а потом умереть!
- Что значит "ярко"?
- Точно не знаю, хотелось бы так много узнать и перечувствовать. Думаю, ничего этого не будет. Судьба против меня.
- Не говори глупостей. Нет никакой судьбы. Все зависит от тебя самого, - сказал он.
- Все?
- Конечно.
- Мне бы хотелось думать так же, как ты.
- Это совсем легко.
- Ты такой сильный, ты бы все равно всего добился, что бы с тобой ни случилось. Ты побывал в аду - в тюрьме, и это тебя не сломило. Тебе никогда не пришло бы в голову броситься с моста, я прав?
- Да, вряд ли.
- Мы с тобой совсем разные, - сказал я.
- Больше с тобой такое не повторится, - заверил он.
- Откуда ты знаешь?
- Потому что это была лишь минутная слабость. Теперь ты ценишь свою жизнь.
- Но почему?
- Ты же сказал мне, что хочешь чего-то в ней добиться.
- Да.
- В таком случае продолжай хотеть.
- Мечты ничего не дадут.
- Я не призываю тебя мечтать.
- Ты не уйдешь от меня, Джейк?
- Нет.
- Теперь мы с тобой говорим совершенно серьезно, не так ли?
- Это уж точно.
- Не смейся надо мной - ты всегда смеешься, когда мы говорим о чем-то важном для меня.
- Неужели это так важно?
- Черт возьми, конечно! Ты все еще считаешь меня ребенком.
- Да, считаю.
- Ну и дурак.
- Вовсе нет.
- Но почему ты возишься со мной?
- Потому что ты - это ты.
- Не понимаю.
- Вот это верно.
Он опять рассмеялся. Мне так хотелось продолжить серьезный разговор, но это было бесполезно: он смеялся над всем, что я говорил.
- Пойду спать, - заявил я. Его ужасно забавляло, когда я дулся.
- Накройся сверху лошадиной попоной, а то потом замерзнешь, - посоветовал он.
Костер затухал, и я ногой раскидал тлеющие угли. Над нами возвышались горы, где мы побывали, и каменистая тропинка, петлявшая среди деревьев. Я вспомнил, какой холодный воздух наверху и какая тишина царит на снежных вершинах. Вокруг нас шелестели деревья, охваченные предрассветной дрожью, где-то вдали невидимый горный ручей бежал в долину.
И этот белый свет и снега были связаны воедино, как и бледные звезды, и бурный ручей. Это была наша последняя ночь в горах, больше мы сюда никогда не вернемся. Завтра мы снова будем в мире людей.
Мне хотелось навсегда запомнить то, что было.
Я лежал, уткнувшись лицом в ладони, а когда поворачивался, видел Джейка, который сидел неподвижно, прислонившись к стволу дерева, и тоже смотрел на горы.
- О чем ты думаешь, когда смотришь туда? - спросил я.
- О разном, - ответил он.
- О чем же именно?
- Иногда - о тебе.
- Что именно?
- Думаю о том, как пойдут твои дела.
- Все будет хорошо.
- Думаю, да.
- В любом случае, это не так важно.
- Для меня очень важно, - сказал он.
- С какой стати ты беспокоишься?
- Не знаю.
- Здесь было так здорово, правда, Джейк?
- Правда.
- Мы ничего не будем менять, когда уедем отсюда?
- Нет.
- Мне нигде и никогда не будет так хорошо, как здесь.
- Ты уверен?
- Этого просто не может быть. Я так счастлив - с ума сойти!
- Правда?
- Конечно. Это лучшее, что со мной когда-либо случалось.
- Я очень рад.
- Ты странный человек, Джейк.
- Ты думаешь?
- Да. Я не хочу быть ни с кем больше.
- Это замечательно.
- Не очень-то ты разговорчив, а?
- Это верно.
- Спокойной ночи, Джейк.
- Спокойной ночи, - ответил он.
На следующий день мы впервые увидели фиорды. Дорога спускалась с гор в долину, и впереди показалась синяя полоса воды, похожая на канал. По обе стороны фиорда высокие горы стояли как часовые, их снежные вершины были обращены прямо к белому небу.
Было так странно снова видеть людей. Даже скромные хижины на склонах холмов показались нам чудом цивилизации после пребывания в горах. Деревня называлась Лордель. Мужчины и женщины глазели на нас, ехавших верхом на лошадях, словно мы были сумасшедшие.
В Лорделе совсем негде было остановиться. К Джейку подошел парень и заговорил с ним, указывая на свой дом. Я понял, что он предложил комнату, где мы могли переночевать. Я не прислушивался, предоставив Джейку обо всем договориться. Я спешился и подошел к синеющей кромке воды.
В горах, в безмолвной их вышине, я даже не мог представить, что фиорд так красив. Было жарко, светило солнце. Вода была того же цвета, что и небо.
Фиорд был окаймлен горами, и с того места, где я стоял, казалось, что у него нет продолжения. И все ж я полагал, что впереди есть какой-то узкий канал. Фиорд был спокоен, как озеро, совсем без ряби. Я чувствовал, что вода здесь холоднее, чем в горных ручьях, и даже холоднее, чем лед глетчеров, понимал, что здесь невероятно глубоко - глубже, чем в океане.
Я увидел, как горы отражаются в воде.
В этих местах не будет теней, даже когда зайдет солнце, не будет слышно ни звука. Будет одинаково светло и днем и ночью. Наверное, здесь не услышишь пения птиц. Здесь они испугались бы собственного голоса.
Было очень красиво, но все было слишком огромное и далекое. Я понимал, что никогда не смогу к этому привыкнуть. И решил вернуться к Джейку и лошадям.
- Лучше бы мы не приезжали сюда, - сказал я.