О телефоне Тарловского разговор особый - он единственный из моих друзей имеет аппарат с определителем (и даже видак - смотрит все фильмы, знает всех западных актеров - опять-таки живет чужой жизнью). Кое-кто из наших общих приятелей жалуется:
- Звоню Марку, не снимает трубку, гад. Я попросил позвонить знакомую, он увидел новый номер, сразу отозвался.
Александр Булаев рассказывал:
- …Сижу у Марка, звонит телефон, он подбегает, смотрит на появившийся номер, соображает, кто звонит, начинает метаться - снять трубку или нет? Понятно - с этим надо выпивать, с тем просто не хочется говорить…
- Все это бредни! - протестует Тарловский. - Я не успеваю снять трубку, а не перезваниваю, потому что номер не всегда появляется.
Такой у него капризный телефон, особенно в момент депрессухи у нашего героя; потом он приведет в порядок мысли, телефон снова работает как надо (в этом я тоже иногда убеждаюсь).
Между делом не мешает сказать несколько слов о Булаеве, которого упомянул, и о Доменове, о котором говорил раньше - двух бывших инженеров, усатых стариков с дряблыми лицами, двух узколобых типов с убогими душами, воспринимающих мир только как бело-черный. Не стану скрывать - этих алкашей и пустозвонов, именно я когда-то сдуру затащил в ЦДЛ и они там прижились. (Ясно, прежде чем вводить в "общество" этих старых придурков, их следовало обтесать). Булаева с Доменовым надо знать - оба гоголевские персонажи (первый - типичный Ноздрев, второй - копия Манилова). Когда они набьют брюхо и начинают что-нибудь шпарить, можно подохнуть от смеха - не от юмора, а от их клинической глупости и бедного словарного запаса.
Скуповатый толстяк, говорун, любитель острых ощущений, Булаев (копия Тартарена) постоянно хвастается, что стал спать с женщинами с четырнадцати лет и сейчас (в шестьдесят) может с ними спать по пять раз за ночь (возможно, именно поэтому женщины зовут его ласково "Буланчик"). Булаев, как герой, тянет только на пару абзацев. Он первостепенный скряга, хотя всю жизнь работал во властных сферах (последнее время крупным начальником в СЭВе) и обогатился, по его словам, как надо.
- Сыну уже тридцать, и за все эти годы Булаев ему не дал и рубля. Ты же знаешь, какой он жмот, - говорила мне его первая жена, сестра моего друга.
Я-то знал. Он частенько хвастался, что на одной книжке у него пятьдесят тысяч долларов и на другой не меньше (после развала страны он работал директором горнодобывающей фирмы, а его третья жена возглавляла несколько мебельных магазинов), но когда я попросил у него на несколько дней триста долларов, которые я нес в типографию и которые у меня стащили, он отказал, да еще брякнул:
- Ездил за границу, а на книги денег нет!
Если уж Булаев потратится на свой день рождения, то потом долго перечисляет, сколько заплатил за водку, бутерброды. Если что сделает для друга, потом трезвонит: "Подарил за столько-то", "угостил за столько-то".
Старого вруна и тупицу Доменова мне критиковать крайне трудно - он мой друг с детства (с Казани) и ему простительно все, но не помешает и его немного пропесочить. Внешне Доменов напоминает страуса - маленькая голова и массивное туловище. Лет двадцать мой друг носил в кармане три проекта: дачи, машины и яхты, которые собирался строить; время от времени вносил в проекты изменения, но до пятидесяти лет так ничего и не построил. Затем его охватила бредовая идея "строительства плавучей гостиницы", которая тоже так и осталась идеей. (Только в пятьдесят пять лет он все же построил дачу; И. Вирко и я помогали ему в поте лица). Ну, а самое смешное - Доменова чуть ли не до пенсии волновал вопрос - можно ли удлинить свое мужское достоинство; и постоянно нас с Вирко поучал:
- Ванную не принимайте - ведет к импотенции. Баня - это вообще смерть. Только теплый душ.
Позднее, женившись на красивой проститутке, он выдал перл:
- Я только сейчас понял, какая тяжелая жизнь у женщин (и это на седьмом десятке!). Так жалко их (но женился все же не из жалости).
Вот такие сексуальные маньяки эти Булаев и Доменов, оба с одним единственным мужским талантом (остальные так глубоко зарыты, что никак не проявляются). Но, естественно, рядом с этими ограниченными дяденьками, мы выглядим немыслимо умными, особенно сейчас, в старости, когда они сосредоточились на простых удовольствиях: побольше пожрать и выпить, подольше поспать. Избавиться от этих прилипал невозможно. Коваль не раз мне говорил:
- Напиши о них роман. И так и назови: "Булаев и Доменов".
Пойду о Тарловском дальше. Он не жадный, но страшно экономный: продукты покупает только на рынке (всегда знает, сколько стоит картошка и огурцы, и сколько они стоили тридцать лет назад); варит борщи, солит рыбу, готовит холодцы, что-то маринует, квасит, хозяйствует одним словом; плотно поесть - для него дело святое. Нередко мне говорит что-нибудь такое:
- Тушеную капусту надо сеть тепленькой, не горячей и не холодной.
Тарловский никогда не покупает выпивку и закуску в буфете ЦДЛ (там с наценкой) - бегает в магазин. Наши буфетчицы ворчат, если выпивку приносят с собой, и когда у нас появляются деньги, я тащу Тарловского к буфету:
- Надоело выпивать из-под стола. Выпьем по-человечески, а то еще бегать куда-то.
Но он решительно останавливает меня:
- Подожди! - и начинает сложнейшие расчеты в голове (у него прямо бухгалтерский ум). - Давай я лучше сбегаю в магазин.
Конечно он прав - глупо транжирить деньги, чтобы через пару дней влезать в долги; он экономит от нашей бедности, но мне кажется, что и разбогатев, Тарловский не стал бы покупать водку в буфете, если на соседней улице ее продают вполовину дешевле. С другой стороны иногда он предается мечтам:
- Если бы я стал богатым, я каждому из друзей дал бы много денег.
Я знаю точно, он сделал бы это. Мне, например, подарил бы новенькую машину, ведь мы с ним замучились чинить мой старый драндулет.
Тарловский не трус (сколько бы я не выпил, едет со мной на машине), но на самолетах не летает и осторожен до смешного. Как-то в лесу, недалеко от моего участка, поднялся сильный ветер.
- Пойдем домой, - буркнул мой друг, с опаской поглядывая на шатающиеся деревья, - а то еще какое повалится и прибьет.
Он красочно рассказал, как в Куйбышеве рухнувшая сосна убила его приятеля.
Каждый в жизни совершает ошибки и временами поступает как поганец. И Тарловский может отчебучить номер. Не раз он зазывал меня с женщинами к себе, но я так ни разу и не воспользовался его гостеприимством. И вот однажды, когда мы с ним выпивали в ЦДЛ, к нам подсела наша общая знакомая Ольга - молодая, красивая, неглупая, но чересчур увлекающаяся женщина (я в шутку ее опекал как папаша, а ей нравилось изображать мою дочь; кое-кто верил, что так и есть на самом деле; ну а Тарловский всегда неровно дышал к ней). Но в тот день красотке надоела наша игра; выпив вина она решила склонить меня к более близким отношениям и зашептала, достаточно громко, чтобы слышал Тарловский:
- Ты давно мне нравишься. Давай разочек переспим. И больше не будем, - и обратилась к Тарловскому: - Приютишь нас?
Это был сильный шаг. Мямля Тарловский, как всегда, начал юлить:
- Не знаю… надо позвонить домой… если б заранее…
Помявшись, он все же подошел к телефону и сделал вид, что разговаривает с квартиранткой; потом вернулся, красный, словно вывалился из ванной:
- Ко мне нельзя.
- Врет негодяй! - громко сказала наша распалившаяся особа.
Я не огорчился, поскольку не очень-то и настраивался на приключение, но понял, что мой друг действительно мелко врет. Позднее он и сам в этом признался (все-таки совестливый, чертяка); а я к этому времени был особенно рад, "слава богу, пронесло, - подумал, - и мы с Ольгой остались друзьями"; еще неизвестно кем мы стали бы после поездки, ведь она была не только молодой и красивой, но и взбалмошной, потерянной, отчаянно пьющей; она вызывала не только симпатию, но и жалость, и наверняка, пришлось бы с ней нянчиться, а у меня и своих забот хватало.
Не так давно Тарловский подвел меня и с книгами. Я издал за свой счет сборник повестей и рассказов и весь тираж (полторы сотни пачек) должны были привезти на грузовике к моему дому. Тарловский обещал помочь перетащить пачки, но даже не позвонил (а я рассчитывал на него); когда же я до него дозвонился, он нагрубил мне и швырнул трубку (пьянствовал с соседом - совсем как Кушак с Мазниным когда-то, но им этого не простит никогда, а себя оправдывал железным голосом).
Правда, двумя годами раньше, когда умер мой пес Дым, я позвонил ему в шесть утра, и удивительная вещь - он поднял трубку! (обычно на ночь телефон отключает - он, нервный, часто страдает бессонницей). И что самое удивительное - я не успел произнести ни одного слова, как он крикнул:
- Леньк, это ты?! Что, Дым умер?!
Это была мистика. Конечно, он знал, что мой четвероногий друг плохо себя чувствует, но чтобы так сразу все понять!.. Такая у него волшебная интуиция! Он приехал, мы отвезли Дыма в наш поселок и закопали в лесу, рядом с могилой моего прежнего друга - Челкаша.
Как-то сидим с Тарловским в ЦДЛ, к стойке подходит Кушак и издали бросает Тарловскому:
- Что взять?
- Ничего не надо, - мотает головой мой "утонченный" собутыльник.
- Если так хочет, пусть возьмет нам по сто грамм, - говорю, - чтобы мы с тобой лучше прочувствовали нашу встречу.
Тарловский обращается к Кушаку:
- Ну, вот он(!) просит(!), - кивает на меня, - чтобы ты взял по сто грамм.
- Ну, что за штучки? - возмущаюсь я. - Он просит! А почему не можешь сказать "возьми нам"?
Вот так умывает руки мой дружок, все сваливает на других, а сам увиливает, отскакивает в сторону - вроде он и не при чем. И это не единичный случай, могу привести еще с десяток. Потом-то будет выкручиваться: "не так выразился" и прочее, но мне от этого не легче.
Как-то, поминая С. Иванова, я посмеивался над его стремлением к власти. Тарловский меня осадил:
- Перестань смеяться над ним! Он уже покойник.
- Когда мы дадим дуба, пусть смеются над нами, - важно заявил я.
- Но ты ругаешь и Коваля! Хотя, вообще-то я понимаю, - оправдывая меня, он ударился в рассуждение: - Ты злишься, что они рано ушли… Это защита от потери…
В компании Тарловский перемигивается, перешептывается со "своими" (с Кушаком, Ватагиным), думает, делает это незаметно. Ох уж эти шептуны! О чем они шепчутся нетрудно догадаться - то, что не для ушей другой национальности. Попробуй при нем ругнуть евреев - разорется, не остановишь, изничтожит в прах. Даже в нем, лучшем из моих друзей евреев, в котором, по словам Шашина "нет жидовства", национальная жилка чрезвычайно сильна. Здесь он недалеко ушел от Яхнина. Ругай кого угодно, но "богоизбранных" не смей - они неприкасаемые. Он крайне ревностно относится к своей национальной принадлежности. Стоило мне похвалить кого-либо из евреев (например, актера Зельдина), как он непременно бросал:
- Кстати, еврей!
Когда мы с Воробьевым ругали русских (цитировали Некрасова - "Варвары! Дикое скопище пьяниц!"), Тарловский, посмеиваясь, кивал и потягивался, как бы разогревая мышцы; когда же Штокман обругал евреев, среагировал чересчур болезненно - вскочил, заорал:
- Что ты этим хочешь сказать?! - и сжал кулаки, как бы добавляя словам большую весомость.
Как только заходит речь о "демократах" и их вождях, которые, как известно, все евреи, Тарловский опять вскипает:
- При чем здесь евреи?!
Действительно, не при чем - всего лишь устроили два переворота в России (последний на наших глазах). И, конечно, случайно в правительстве Гайдара нет русских, и случайно почти все олигархи евреи, и случайно все телевидение в их руках, и случайно с экранов и со страниц газет обливают грязью русских. Считать все это выдумкой может или полный дурак или подлец, а поскольку Тарловский ни то ни другое, - значит, сознательно выгораживает "своих" (его выдает слишком поспешный выкрик, чересчур стихийная страсть, с которой он рвется в бой). Я был уверен, что именно он (не Коваль, не Кушак, не Яхнин) открыто и честно назовет вещи своими именами (за что уважал бы его в сто раз больше), но где там! - он по-прежнему шушукается со "своими". А я вспомнил своего хорошего знакомого философа М. Мамардашвили, который незадолго до смерти сказал:
- Если грузинский народ выберет президентом Гамсахурдию, я пойду против своего народа.
Как-то, по поводу телепередач, я заметил Тарловскому:
- Вспомни, я всегда ругал русских коммунистов, стоящих у власти, почему же ты молчишь, когда видишь, что творят евреи, когда по телевидению русофобская истерия?!
Он состроил злобную гримасу и, обходя подводные камни, повторил слова Яхнина:
- Не хочу говорить на эту тему!
Такая у нас искренняя дружба с запретными темами.
Не так давно мы с Тарловским выпивали в ЦДЛ и я распекал свой народ:
- У русских подпорчен генофонд, ведь столько лет уничтожали самых лучших, полтора миллиона эмигрировало после революции, и сейчас, особенно в провинции, русские - жалкое зрелище, полуспившиеся люди, процветает воровство.
Тарловский соглашался, поддакивал:
- Все правильно.
А спустя несколько дней, по какому-то поводу я начал прорабатывать евреев; Тарловский стал огрызаться - не просто все переводил на себя, а встал на защиту всего еврейства. В конце концов я сказал, что евреи сами виноваты в появлении антисемитизма (процитировал еврейского исследователя Лурье).
- Так говорят все антисемиты! - заорал Тарловский и швырнул трубку.
Почему-то ее не швырял, когда я пробирал русских! И это он, который на каждом шагу заявляет:
- Я объективен, а ты нет.
Получается, Куприн был прав: "…У нас, в России, можно обругать царя и даже Бога, но попробуй-ка еврея!").
Но надо отдать должное Тарловскому, когда дело касается литературы, он громит всех, невзирая на национальность - "Юдахин не поэт, а рифмоплет", "у Кушака с Яхниным приспособленческая психология"; и не только литературы - "Розовский с маленькими способностями"; "Постникова говорит, что она из дворян, на самом деле обыкновенная еврейка"…
Однажды Мазнин, всегда опекающий Тарловского ("У каждого антисемита есть любимый еврей" - смеется критик Павел Ульяшов, цитируя Гоголя), рассусоливал тему национальностей:
- Марк, ты в Израиле пропадешь, тебя евреи съедят (имел в виду, что тот не от мира сего).
А у Тарловского и в мыслях не было уезжать. В отличие от "потенциальных эмигрантов" (и тех, у кого двойное гражданство), он не представляет свою жизнь вне России, хотя, как и Кушак с Яхниным, никогда не был патриотом. Рядовой пример: он интересуется футболом и теннисом, но я ни разу от него не слышал - "наши спортсмены", всегда - "они", "эти". Недавно сказал:
- Я хотел бы, чтобы Сафин и Кафельников проиграли, а ты, наверно, хочешь, чтобы они выиграли?
А во время чемпионата мира по футболу заявил В. Постникову:
- Хочу, чтобы Россия проиграла.
Я никогда не слышал от друзей евреев ничего положительного о нашей стране и русском народе в целом. Никогда, ни от кого! Пусть я сдохну - не слышал! Совершенно очевидно, если бы им предложили теплые места за границей, они не раздумывая, укатили бы (не зря при Сталине через "своих" в Америке пробивали Крым под Еврейскую республику). И возможно, даже Тарловский, поколебавшись, укатил бы, но при гарантии, что место будет очень теплым и он будет иметь вдоволь деньжат, что будет жить среди русскоязычных и в него без памяти втюрится женщина небесной красоты, совершенной души и прочих совершенств; ну, может, он поставит еще одно условие: изредка приезжать сюда, чтобы навестить родственников в Орле, оставшихся здесь "своих" и, хочется думать, чтобы повидаться со мной.
Самое обидное, я никогда не делил друзей на евреев и не евреев, а они, оказалось, делили, и еще как! Я не совсем уж болван, и конечно, и раньше чувствовал - все что-то не то, все как-то не так, но только во время "криминального переворота", когда еврейские лидеры обнажили свою суть, для меня сразу все встало на свои места. Раньше у евреев я видел только отсутствие чувства меры в проталкивании и возвеличивании друг друга (некоторые из них еще утверждают, будто они ведущие во всех областях, не случайно в ЦДЛ продается книга "Великие евреи"), на что смотрел с усмешкой, но теперь вдруг четко увидел страшное - врожденную (у некоторых лютую) ненависть к России. Это внезапное прозрение - сильнейший из ударов, который я получил за последние годы, запоздалое открытие, которое многим было ясно давно, а до меня дошло только под старость, от него не могу очухаться до сих пор.
Говоря о ненависти, я имею в виду не только евреев захвативших власть, банки и телевидение - понятно, эти образованные негодяи просто преступники, - и не только о расплясавшихся сейчас в искусстве евреях - те в массе бездарные дельцы, - я говорю о друзьях литераторах, моих друзьях. Их, бывших борцов за справедливость, словно заменили. Где их былой напор? Притихли, суслики. Молчат, черт бы их подрал! - словно оглохли и ослепли. Знай, каждый обстряпывает свои делишки. Похоже, считают, что все в порядке вещей, ничего страшного не происходит - мы, мол, таланты и должны править бал, а русские, за некоторым исключением, - быдло, и должны знать свое корыто… Ни один из моих друзей евреев не осудил вакханалию зла! Ни один не выступил в защиту русских!
В общем, чего шушукаться в "своих" компаниях, множить взаимные обиды, претензии? Самоочевидно - проблема есть, и нечего увиливать, надо разобраться беспристрастно. Или мы никогда не договоримся, поскольку у нас разные взгляды на жизнь, полная несовместимость?
Возьмем для начала простые вопросы: почему в русской детской литературе всего лишь единицы русских писателей? Неужели евреи так талантливы, а русские бездарны? Почему именно сейчас, во время разгула "демократии", большинство писателей евреев процветает, а русских почти не издают? Печатают собрания сочинений Успенского, Коваля, всяких Остеров и Вальшонков. На книжных развалах полно книг Успенского, Коваля, А. Иванова, Яхнина, Ламма, Л. Яковлева, Кушака, но за пятнадцать лет "реформ" не появилось ни одной книжки Голявкина, Цыферова, Старостина, Алексеева, Красильникова (по одной вышло у Мезинова, Сергиенко и меня). Неужели мы совсем уж никудышные литераторы и нашим рукописям место на помойке?
Ладно, вернусь к Тарловскому. Он, "небожитель" немало времени уделяет своей внешности (по утрам отжимается, накачивает мускулы гантелями), и не упустит случая побахвалиться силой - потягаться с друзьями в жиме руками, а на природе - позагорать, показать женщинам свой торс. И вообще он, балбес, страшно гордится своим моложавым видом. Как-то М. Михалков (брат вождя писателей) дал ему тридцать пять, на что Тарловский вполне серьезно сказал мне:
- Он не разглядел. Может, на сорок я и выгляжу, но конечно не на тридцать пять.
- Марк, ты и в гробу будешь молодым, розовощеким, - смеется Яхнин.
Тарловский страшно огорчается, когда друзья упоминают его возраст (о своей пенсии и вовсе говорит шепотом). Не дай бог брякнуть об этом при девицах - обидится смертельно. Недавно он пошел на рынок и некоторое время пялился на яблоки - купить или не купить?
- Что дедуля запамятовал? - спросила пожилая продавщица.
Наш герой покраснел, стыдливо переспросил: