- Неужели я выгляжу, как дедуля? - и поплелся домой, сникший (из дома позвонил мне, жутко расстроенный).
В другой раз, опять на рынке, у продавщицы не было сдачи, и она сказала Тарловскому:
- Возьмите два сырка.
- Я не ем, - буркнул наш герой.
- Возьмите своей бабусе, - предложила продавщица, не подозревая, какую рану наносит моему другу.
Но Тарловский был счастлив, когда в метро его остановила контролерша:
- Молодой человек! Покажите-ка! - и рассмотрела его пенсионное удостоверение.
Как-то я обронил:
- Обломов говорил: "в шестьдесят и надо выглядеть на шестьдесят".
- Что ты этим хочешь сказать? - вспыхнул мой друг.
Я понял, что дал маху, задел его болезненные струнки и замял тему. Вот такой ненормальный типчик мой восприимчивый, уязвимый друг.
Ну и само собой, он страшно печется о своем здоровье (чуть где кольнет или просто заслезятся глаза - паника), причем считает себя знатоком медицины, ведь немало лет просидел с больной матерью; если кого из нас прихватит, сразу выдает рецепт. Мне частенько говорит:
- Надо верить в лекарства, а ты не веришь.
Но мы-то в основном лечимся проверенным дедовским способом - водочкой.
Тарловский не курит и не испытывает особого пристрастия к спиртному, но под хорошую закуску может прилично "принять на грудь" и потом держится получше многих из нас - во всяком случае только благодаря ему меня пару раз пускали в метро (и, кстати, тогда он заботливо провожал меня до моей станции - на всякий случай).
Я уже говорил - в подпитии Тарловский любит попеть (как же без музыки, без пения, ведь он возвышенная натура!), но, как многие, не обладающие хорошим слухом, голосит слишком громко и звонко, и гонит мелодию (хотя, для писателя, поет не так уж и плохо). Кстати, по утрам у него отстаивается сочный басок, днем он уже разговаривает баритоном, к вечеру, разговорившись, переходит на тенор. Помню, мы с ним, поддатые, возвращались с дачи Шульжика, катили в дождь на моем драндулете и пели песни военного времени и арии из оперетт. В другой раз помню, мы вышли из кафе на Воровского - он, прозаик Э. Просецкий и я; подогретые выпивкой, обнялись и, двинув в сторону Арбата, затянули что-то лирическое - получился музыкальный коктейль, я то и дело цедил Тарловскому:
- Тише! И не спеши!
А Просецкий (прекрасный баритон с абсолютным слухом) только улыбался. Великодушно, заразительно.
Повторяю, наш герой любит демонстрировать свои вокальные данные и когда-то слушал классическую музыку, а вот на живопись смотрит, как баран на новые ворота. Однажды Яхнин, он и я ходили в Третьяковку; мы с Яхниным глазели во все глаза, а наш друг отсиживался на диванчиках; ни на картины, ни на зрительниц даже не взглянул - был весь в своих мечтаниях; понятно, Яхнин не упустил возможность посмеяться над ним.
Как-то Тарловский по глупости, дурачась с молодежью в очередной раз (поехал с парнями и девицами на дачу), порвал связку руки, и страх перед операцией полностью лишил его сна (до этого хоть как-то спал урывками). А тут еще Шульжик подлил масла в огонь:
- Если уж он двумя руками ничего не делал, то одной и подавно не будет.
Эти шутливые слова окончательно доконали беднягу, он чуть не слег в постель. Надо сказать, что "неполноценная рука" (так выразилась медсестра, где он проходил обследование) стала для Тарловского действительно трагедией, ведь он был чемпионом ЦДЛ по рэстлингу и страшно гордился своей непобедимостью.
Одно время Тарловский носил шляпу (единственный из моих друзей), пока все тот же Булаев не взялся за его внешний вид, не привез на вещевой рынок, где они купили Тарловскому куртку, джинсы, "водолазки", кроссовки. Теперь мой друг одет модно и выглядит как иностранный турист - хотя, нет, на это не тянет - скорее, на пожилого спортсмена, у которого еще остались силенки, или на музыканта неудачника, оркестр которого разогнали, или на какого-то деятеля из министерства культуры, временно оказавшегося не у дел.
Нелишне отметить, что Тарловский неумеха (способен только приготовить еду; даже достиг некоторого совершенства в приготовлении селедки), и нескладеха (вечно что-то задевает, опрокидывает, роняет, разбивает); он жутко рассеян (может накрыть кастрюлю крышкой от сахарницы, потом ее вылавливает половником) - короче, он рассеян и неуклюж, как Бетховен. Он отвратительно ест, как дикарь (без вилки - руками, набивая полный рот, устраивает обжираловку, словно десяток лет голодал и хочет наесться на всю оставшуюся жизнь); вдобавок, повторюсь, у него плебейская привычка - шептаться в компании (такая тухлая интеллигентность у этого интеллигентного красавчика), показывать пальцем на людей; может о сидящих за столом ляпнуть в третьем лице (правда, тут же поправится), и многое другое может, а главное, как говорит его квартирантка Оксана, - "у дяди Марка унылый дух" (Мезинов просто называет его "унылым Осликом"). Но надо признать, Тарловский чистый человек и, в отличие от нас, циников, еще может смущаться (особенно если услышит комплимент о своей внешности от женщины), и с прекрасным откровением умеет слушать… - чуть не сказал "друзей" - незнакомых людей и женщин, конечно.
Как-то совершенно незнакомая ему женщина слишком разговорилась о литературе и мы начали на нее шикать (понятно, сами любим потрепаться), но Тарловский горячо подал голос:
- Продолжай! Ты мне нравишься!..
Но друзей слушает не так внимательно; бывает, начисто отключается и сидит, словно пришибленный. В этом и сам признавался мне:
- Многие обижаются, когда говорят мне что-то, а я думаю о своем… Некоторые злятся - "ты чего не слушаешь?". А я с детства такой. Я неглупый и чуткий, но вот… такой.
Да, вот такой он, красавчик, витающий в облаках! И видит себя со стороны и мучается от своих странностей. Честное слово, иногда он напоминает лунатика, который случайно оказался среди нас и никак не очухается от своих красочных снов. Шульжик в компании то и дело его одергивает:
- Марк, не спи!
И он сразу встрепенется, нахохлится:
- Да перестань! Не болтай ерунду! Я все слышу.
По правде говоря, не все. Например, в компании ему что-то говоришь - он, вроде, слушает, но краем уха улавливает разговоры соседей, кивает в такт их слов, а то и выдает неожиданный смешок, а тебе отвечает невпопад. Приходько ему говорил:
- Насколько ты внешне спокойный (на самом деле вялый), настолько внутренне нервный.
Недавно сидим в нижнем буфете: Шульжик с женой Верой, Тарловский, я и наш приятель композитор из Новосибирска Вадим Орловецкий (персонаж с немалым самомнением, обладатель роскошной шевелюры). Теперь обычно собираемся в облегченном составе - без Кушака и Яхнина - тем, деловым, не до бесцельных встреч; изредка к нам присоединяется Мезинов - у того тоже дела, свидания, да собаки, и живет за городом; еще реже заглядывает в ЦДЛ Мазнин - он, как я уже говорил, не хочет заводиться, теребить душу, хотя и ссылается на изношенные органы - как будто мы здоровеем день ото дня). Так вот, Шульжик, выдав пару неотесанных анекдотов про "голубых", начал болтать о наших девицах, с которыми мы крутили когда-то, потом вильнул в сторону:
- Все в прошлом, все в прошлом. Из нас уже надо делать фарш.
- Ничего не в прошлом, - усмехнулась Вера. - Ты и сейчас волочишься за девками.
- Давайте сыграю вам свое последнее, - во время объявил Орловецкий и направился к пианино.
- Эх, - вздохнул Шульжик, - завидую тем, кто может вот так подойти к инструменту и что-то сыграть. И завидую знающим иностранный язык.
- А я тем, кто много путешествует, - сказал я, имея в виду чету Шульжиков.
Тарловский промолчал, но я догадался - он завидует молодым, ведь частенько мне говорит:
- Эх, было бы нам сейчас на тридцать, ну хотя бы на двадцать лет меньше!.. - и дальше вспоминает нашу молодость; потом размышляет, что неплохо бы все начать заново, но не повторяться, а по другому прожить эти "тридцать или, хотя бы, двадцать лет". (Понятно, в такие моменты мечты уносят нас на небо).
Необходимо сказать несколько слов о квартирантке Тарловского Оксане. Наш герой знал ее еще девчонкой (она была дочерью подруги его матери), приехала из кубанской станицы поступать в институт и завоевывать столицу (внешне она очень даже привлекательна); остановилась у "дяди Марка" на месяц, но задержалась на… десять лет.
Все друзья Тарловского были уверены - у них "полноценный секс", на самом деле у них сложились странные отношения и без всякого секса. С одной стороны Тарловский привязался к неприкаянной особе (за это время она закончила институт, но работала то официанткой, то продавщицей, сменила дюжину любовников, но так и не вышла замуж, и, разочаровавшись во всем, ударилась в религию - вначале ходила в церковь Христа, теперь - в Баптистскую церковь). С другой стороны, Тарловского раздражали легкомыслие и глупость этой провинциалки.
Без сомнения, в первые годы Оксана сыграла положительную роль в его жизни - ввела в круг молодежи, своей веселой взбалмошностью постоянно тормошила нашего отшельника и в конечном счете сделала из него почти семейного мужчину (полудруга, полуотца, полунаставника), и была не прочь стать полноценной сожительницей, но Тарловский, вольная пташка, на это не пошел - понятно, он мечтал о другой женщине. Но позднее, когда Оксана обманулась во всех своих ожиданиях и жила в столице по привычке, ограниченно и бесцельно (подрабатывала нянча ребенка подруги), когда ее вера в Бога приняла нездоровые формы (она не носила джинсы, не смотрела телевизор, только зубрила библию и молилась - совсем, бедняга, свихнулась), да еще всячески пыталась в это вовлечь нашего друга (только этого ему еще не хватало!) - понятно, такая квартирантка обедняла жизнь Тарловского и, главное, ущемляла его свободу - он не мог пригласить к себе женщину (когда жил один, тоже не приглашал, но хотя бы имел эту возможность и надеялся, что встретит идеальную женщину и пригласит).
В то время, когда Оксана уезжала погостить к матери, наш герой скучал по ней (в такие дни его нельзя было оторвать от тахты и телевизора), бывало расхандрится так, что заболевал. Ну, в общем, была занимательная ситуация и еще одна причина душевных мук моего чокнутого дружка. Все шло к тому, что именно с Оксаной он и закончит свои последние драгоценные годы, но разумеется, это было бы лучше, чем их заканчивать в одиночестве.
Как только эта Оксана появилась у Тарловского, некоторые его дружки стали ее беззастенчиво кадрить - по телефону, в отсутствие главного героя (Ватагин, Булаев, Приходько) - хороши дружки! - другие (Кушак, Яхнин) встревожились - как бы она не облапошила "доверчивого простофилю Марка". Особенно бушевал Яхнин:
- …Марк, не хотел тебе говорить, но Оксана б… подзаборная. Гони эту штучку пока не поздно! Вот увидишь, она приведет к тебе какого-нибудь чеченца, родит от него, а тебя из квартиры вытурит! Учти, если это случится, я тебя к себе не пущу! (эта последняя фраза звучала особенно сильно).
Яхнин паниковал зря (позднее он, вроде, это понял). Оксана, ясно, не ахти какой подарочек, но она не подлая; у нее даже есть хорошие качества, но Тарловский достоин лучшей женщины - как, впрочем, и многие из моих дружков женатиков - все они жуткие типы, но их жены - вообще черт-те что, хотя внешне все смазливые бабенки. Короче, спустя десять лет, Оксана съехала от Тарловского - сняла комнату в другом районе, но только потому, что в один из ее отъездов к матери, он пустил других квартирантов - молодоженов из Средней Азии. Эти молодые люди замечательны во всех отношениях и для Тарловского они - настоящий подарок. С Оксаной наш друг остался в приятельских отношениях.
Тарловский может быть застенчиво-деликатным, когда дело касается его гонораров, может незаметно смахнуть слезу, если услышит хорошее печальное стихотворение (так случилось, когда пьяный поэт А. Шавкута с болью прочитал "Когда б ты знала…"), но главное - он, старый черт (хотя, слово "старый" к нему не очень подходит), чаще других бывает справедлив.
Я уже упомянул некоторые странности Тарловского, не мешает отметить еще пару-тройку его заскоков. В ЦДЛ он, как Цезарь, может одновременно есть, пить, слушать и говорить (иногда еще не проглотив, с набитым ртом), при этом замечает, кто вошел и вышел из зала, что твориться за другими столами, а то вдруг отключится от разговора, закатит глаза к потолку, и бормочет что-то свое. Помимо этого, поражают неотесанные поступки этого впечатлительного "вечного юноши". Много лет у него жил спокойный одноглазый кот Нельсон; когда не придешь, он нежился на тахте. Помню, как-то сказал Тарловскому:
- Когда смотрю на Нельсона, вспоминаю его тезку адмирала и его слова: "Я сделал все, что хотел сделать". А ведь мы с тобой никогда этого сказать не сможем. Слишком много времени потратили впустую.
- Я-то уж точно, - обреченно-уныло вздохнул мой друг. - Ты хотя бы жил интересно, а у меня вообще одна тоска.
Так вот, когда появилась Оксана, я заметил - Нельсон все чаще сиротливо сидит на балконе у ящиков (позднее Тарловский признался, что "Оксана в раздражении кидает в кота спичечные коробки"). Однажды мы с Тарловским поехали ко мне на участок; по пути я спрашиваю:
- Как Нельсон?
- Да он уже месяц как пропал, - спокойно, словно речь идет о картошке, говорит мой друг. - Наверно, где-нибудь умер. Он ведь старый был.
Вот так. И это притом, что мы созванивались чуть ли не ежедневно и он ничего об одноглазом дружке не говорил (и позднее никогда не вспоминал); оказалось, это для него незначительная утрата - подумаешь, какой-то кот! - не до него, голова-то забита бабами (такое отказываюсь понимать).
Недавно на похоронах Приходько сердобольный Мезинов подобрал промерзшего щенка (стоял мороз), засунул его за пазуху и подошел к нам с Тарловским.
- Марк, возьми до марта. Потом заберу его на дачу (повторяю, у Мезинова в квартире четыре собаки, а у меня две, и старый Дым парализован - приходиться носит его на руках).
- Не-ет, - попятился наш друг.
- Возьми! - настаивал Мезинов. - Через пару месяцев заберу. Ты же знаешь, моему слову можно верить.
- Нет, нет, и не говори, - отвернулся Тарловский. - Это серьезное дело. Никуда не уедешь (можно подумать уезжает! Его в ЦДЛ-то еле вытащишь).
- Если уедешь, оставишь мне, - сказал я, и тоже стал уговаривать упрямца - мол, любовь можно проявлять не только к женщине, что пес доставит ему немало радости, развеет "унылость" и прочее, но этот эгоист сразу полез в бутылку:
- Оставь меня в покое!
Здесь необходимо подробней остановиться на Приходько, который крепко дружил с Тарловским, а со мной приятельствовал (он был на год старше меня и называл нас снисходительно-ласково: "Марик, детка", "Ленечка, дорогой" - как бы подчеркивал, что мы оба "с дуринкой"). Я уже несколько раз по ходу очерков упоминал о нем, сейчас самое время попрощаться с ним навсегда.
Он умер недавно от инфаркта, его доконал диабет. Лет пятнадцать он стойко переносил недуг и, в отличие от нас, частенько ноющих о своих болезнях, никогда не жаловался на самочувствие, и вообще, если чем и делился с друзьями, так это радостью. Я помню, как мы приехали в Переделкино к Мезинову (он обитал в Доме творчества по путевке) и после выпивки Приходько, расписывая какую-то историю, сделал себе укол инсулина, сделал как бы между делом, словно проглотил таблетку от кашля, и продолжил рассказ.
Он был журналистом, сотрудником "Московская правда" и чуть ли не ежедневно выдавал статьи (даже накануне смерти, почувствовав недомогание, дописал статью, попрощался по телефону с Тарловским и только после этого отправился в больницу), но эту работу выполнял в основном ради денег, а душа его всегда находилась в литературе. Как литературовед, переводчик с польского и критик он увековечил себя во многих книгах, а начинал и вовсе как поэт, выпустив несколько стихотворных сборников (откровенно низкого качества).
Приходько был нервным, раздражительным, самолюбивым; в компаниях больше говорил, чем слушал; не дай бог кому-то еще разговориться - сразу перебивал (на мой день рождения Дагуров начал читать свои стихи, так он демонстративно вышел из комнаты).
Приходько слыл патологически сдвинутым на женщинах - действительно, он разглядывал каждую, ни одну не пропускал (кадрил даже дочерей невестки); понятно, помешательство такого рода простительно (за исключением дочерей невестки), но ведь он еще и постоянно муссировал тему секса; трудно было понять, что стоит за этой вечной озабоченностью: ненасытность гиганта или неудовлетворенность слабака, когда желания перевешивают возможности, но в любом случае от его сексуальной болтовни вяли уши (он даже ЦДЛ рассматривал, как сексуальную приманку для женщин). Еще когда Приходько работал конферансье, произошел смешной случай. На гастролях после концерта артисты "расслаблялись" среди поклонниц. Приходько сидел рядом с какой-то девицей, гладил ее руку и, по его словам, "был на седьмом небе". Но с неба пришлось спуститься - раздался хохот, и Приходько заметил - все уставились на него. Оказалось, наш герой гладил руку парня, который обнимал девицу с другой стороны.
В компаниях, повторюсь, Приходько старался быть "гвоздем программы"; чтобы всех поразить, то и дело вставлял крепкие матерные словечки - ему хотелось выглядеть непосредственным, остроумным, но часто получалось пошловато и глупо. Похоже, он так самоутверждался, поскольку внутренне был не очень-то уверен в себе. Здесь он напоминал (правда, отдаленно) всяких утонченных эстетов, которые пытаются ругаться матом, но делают это неуклюже и не к месту; иногда эти эстеты обходятся без мата - всего лишь бросают слово "го…о" для эпатажа (А. Битов по телевидению на всю страну).
И вкус Приходько имел разбросанный (временами, казалось, у него в голове мешанина) - он писал о Бунине и Чарской, о Блоке и Саше Черном, и, как я уже говорил, считал Холина гением (кстати, именно поэтому его похвалу я никогда не воспринимал всерьез, даже испытывал неловкость, ведь ценен отзыв талантливого мастера, а не кого попало). Но еще раз сфокусируюсь на его положительных качествах. Он очень многим помогал в литературе, помогал совершенно бескорыстно, когда его об этом и не просили, и, что немаловажно, будучи евреем, активно пробивал русских, что среди литераторов его национальности довольно редкое явление. Как-то об одном поэте еврее сказал мне:
- Ты за него не волнуйся, у него найдется много толкателей. Подумай лучше о себе, тебе нужен попечитель.
Однажды Тарловский позвонил ему и стал рассказывать, как мы ездили ко мне на участок и как я свалился с крыши дома, разбил лицо… Приходько его прервал:
- Марик! Оставь Сергеева в покое!