После первой войны к Англии отошли прибрежные области Аракан и Тенассерим, после второй - Рангун и Нижняя Бирма, после третьей - Верхняя Бирма и Шанские княжества. О первых двух войнах, которые завершились где-то между 1826 и 1835 годом, он узнал еще в школе, а о последней подробно писали газеты в прошлом году; об окончательном захвате территорий было объявлено только в январе. Но если не считать самых общих сведений, большая часть подробностей оказалась для него неизвестной: оказалось, что предлогом ко второй войне послужило похищение двух капитанов британских морских судов, что на развязывание третьей отчасти повлияла напряженность, возникшая после того, как британские посланники, получившие аудиенцию у бирманского короля, отказались разуться при входе в помещение. Были там и другие разделы, в том числе об истории королевских династий. Из запутанной генеалогии, которую уж совсем невразумительной делало наличие многочисленных жен, становилось понятно, что убивать всех родственников, которые могут предъявить права на трон, - самое обычное дело. Он запутался в новых словах, именах со странными сочетаниями букв, которые он не мог произнести, и сосредоточился в основном на истории последнего короля Тибо, свергнутого после захвата британскими войсками Мандалая и бежавшего в Индию. Это был, согласно военным отчетам, слабовольный и неудачливый правитель, которым помыкали жена и теща. Время его царствования ознаменовалось разгулом беззакония в отдаленных районах, подтверждением чему служили участившиеся атаки вооруженных банд дакоитов - разбойников, имя которых стало известно Эдгару из статьи, выдранной им из "Иллюстрированных лондонских новостей".
Он услышал наверху шаги жены и прекратил чтение, готовясь засунуть бумаги обратно в конверт. Кэтрин остановилась на верху лестницы.
- Эдгар, уже почти десять! - крикнула она.
- Правда! Мне пора! - Он погасил лампу и сложил бумаги в конверт, удивляясь собственной осторожности. Кэтрин подала ему сюртук и чемоданчик инструментами.
- Обещаю, что сегодня приду вовремя, - сказал он, ныряя в рукава. Он поцеловал ее в щеку и вышел. На улице было холодно.
Остаток утра он провел за настройкой "Броадвудa", принадлежавшего члену парламента, который в соседней комнате громогласно вещал о постройке готового приюта для душевнобольных благородного происхождения. Эдгар быстро закончил работу, он мог бы потратить больше времени на тонкую подстройку, но у него сложилось впечатление, что инструментом пользуются редко. К тому же в гостиной, где стоял рояль, была плохая акустика, да и политическая позиция депутата показалась Эдгару отвратительной.
Он ушел оттуда вскоре после полудня. Улицы были запружены народом. В небе висели низкие облака, вот-вот готовые разразиться дождем. Не без помощи локтей он расчистил себе путь, пройдя сквозь толпу, перешел на другую сторону улицы, но там наткнулся на группу рабочих, которые кирками взламывали мостовую: движение было перекрыто. Между экипажей, ожидающих возможности проехать, шныряли продавцы газет и всякой мелочи, громко выкрикивая заголовки новостей и рекламируя товар. Двое мальчишек перебрасывались мячом, который летал над головами людей, и мгновенно прятались, если он попадал в экипаж. Начал накрапывать дождик.
Обогнув рабочих, Эдгар несколько минут шагал, высматривая омнибус, но тут дождь усилился, и ему пришлось укрыться под козырьком какого-то трактира, название которого было вытравлено на матовом дверном стекле. Внутри можно было видеть стоящих спиной к большим окнам джентльменов в костюмах и напудренных женщин, их силуэты расплывались в потеках сконденсированной влаги, покрывавшей стекло. Эдгар поднял повыше воротник пальто. Пара возниц, оставив свои двуколки на той стороне улицы, почти бегом направлялась в его сторону, натянув куртки на головы. Он отступил в сторону, чтобы дать им пройти, и, когда они входили, на него из открытой двери пахнуло тяжелым запахом духов, пота и разлитого джина, донеслось пение. Дверь захлопнулась, он ждал и продолжал разглядывать улицу, снова думая о материалах Военного министерства.
Еще учась в школе, он не проявлял особого интереса к истории или политике, предпочитая им изящные искусства и, конечно, музыку. Если у него и были какие-то политические взгляды, то они были ближе, скорее, к позиции лидера Либеральной партии Уильяма Гладстона. Но это было мало похоже на убеждение, выстраданное в результате серьезных раздумий. Его недоверие к военным было, скорее, инстинктивным: Эдгару претили самонадеянность и агрессивность, с которыми те отправлялись в колонии и возвращались обратно. Кроме того, его возмущало, что людей Востока изображали как ленивых бездельников, такой взгляд активно насаждался и поддерживался многими. Чтобы понять, что это неправда, говорил он Кэтрин, достаточно посмотреть на историю фортепианной музыки. Математическое выражение хорошо темперированного клавира занимало умы выдающихся мыслителей - от Галилео Галилея до ученого-океанографа Марена Мерсенна, автора классического труда "Всеобщая гармония". Однако, как было известно Эдгару, точные формулы впервые были представлены публике китайским принцем по имени Цайю - поразительный факт, поскольку из того, го он знал о восточной музыке, о музыке Китая, лишенной явно выраженных гармоний, она технически не нуждалась в темперировании. Само собой, он редко заговаривал об этом в обществе. Он не любил споров, и его опыт подсказывал, что мало кто способен ценить техническую красоту такого новшества.
Дождь немного стих, и он покинул свое убежище под дверным козырьком. Вскоре Эдгар вышел на более широкую улицу, по которой проезжали омнибусы и кэбы. "Еще рано, - подумал он, - Кэт обрадуется".
Он влез в омнибус, втиснувшись между дородным господином в плотном пальто и беспрестанно кашлявшей молодой женщиной с землистым лицом. Омнибус, раскачиваясь, покатил вперед. Дрейк поискал взглядом окно, но салон был набит битком, и он не мог видеть улиц, по которым ехал.
Этот момент останется в его памяти навсегда.
Он дома. Он открывает дверь, а она сидит на диване, в углу, на краешке полукруглого покрывала из Дамаска, наброшенного на подушки. Почти так же, как вчера, только лампа не горит, ее фитиль почернел (пора его подрезать, но служанка в Уайтчепеле). Окно, задернутое занавеской из прозрачных ноттингемских кружев, - единственный источник света, в котором танцуют легкие пылинки. Жена сидит и смотрит в окно, наверняка она заметила его, когда он проходил по улице. В руках у нее платок, и на щеках ее Эдгар видит смазанные дорожки слез.
На столике красного дерева разбросаны бумаги, здесь же коричневый пакет, он открыт, но еще хранит форму бумаг, которые были в нем, он перевязан бечевкой и аккуратно развернут с одного конца, как будто его содержимое проверяли тайком. Или хотели проверить, потому что раскиданные бумаги говорят о чем угодно, только не о действии, совершенном втайне Точно так же. как слезы и распухшие глаза.
Ни муж, ни жена не пошевелились и не произнесли ни слова. Он продолжал держать в руке сюртук, она сидела на краешке дивана, ее пальцы нервно теребили платок. Он сразу понял, почему она плачет, понял, что она знает, а даже если и нет, то должна узнать, и ему пора наконец рассказать ей все. Вероятно, нужно было сделать это вчера вечером, он должен был подумать о том, что к нему домой могут прийти, теперь он вспомнил, что, прежде чем он покинул Военное министерство, полковник сам сказал ему об этом. Не будь он настолько поглощен попытками осознать истинное значение своего решения, он бы не забыл об этом. Ему стоило все хорошенько продумать, надо было сообщить ей о предстоящей поездке более деликатно. У Эдгара было так мало секретов от супруги, что те, которые появлялись, воспринимались как ложь.
Дрожащими руками он повесил сюртук на вешалку и обернулся. "Кэт", - только и вымолвил он. Ему хотелось задать тривиальный вопрос: "что случилось?", но ответ ему был известен. Он смотрел на жену. Оставались вопросы, ответов на которые он не знал. Кто принес эти бумаги? Когда? Что они сказали? Почему ты сердишься?
- Ты плакала, - произнес Эдгар вместо всех этих "кто?", "когда?", "что?", "почему?".
Она промолчала и только начала тихонько всхлипывать. Волосы рассыпались по плечам.
Он не двигался, не знал, должен ли подойти к ней, все было совсем не так, как всегда. "Сейчас не время для объятий, Кэт, я должен был сообщить тебе, я пытался вчера вечером... просто я не думал, что все произойдет так быстро..."
Он пересек комнату, скользнул между столиком и диваном и сел рядом с ней.
- Милая, - он легонько коснулся ее руки, желая, чтобы она повернулась и посмотрела на него, - Кэт, милая, я собирался сказать тебе, пожалуйста, посмотри на меня. - И она медленно повернула голову и взглянула на него. Эдгар ждал, что Кэтрин скажет ему, он не знал, многое ли ей известно.
- Что случилось?
Она не отвечала.
- Пожалуйста, Кэт.
- Эдгар, ты же сам знаешь, что случилось. Не имею понятия, кто это принес. Разве это важно?
- Кэт, милая, не сердись на меня, я хотел рассказать тебе все, пожалуйста, Кэт...
- Эдгар, я не сержусь на тебя, - сказала она.
Он полез в карман и, достав оттуда платок, коснулся платком ее щеки.
- Я была рассержена сегодня утром, когда он пришел.
- Кто?
- Военный, из Военного министерства, он пришел и спросил тебя, и принес вот это, - жест в сторону бумаг.
- И что он сказал?
- Почти ничего, только что эти бумаги нужны тебе, чтобы подготовиться, что я должна гордиться, что ты делаешь нечто очень важное. И когда он говорил то, я все еще не понимала, о чем он толкует... "Что ты имеете в виду?" Он сказал только: "Миссис Дрейк, да будет вам известно, ваш муж - отважный человек", - и мне пришлось спросить его: "Почему?" Эдгар, я чувствовала себя полнейшей дурой. Мой вопpoc, видимо, удивил его. Он рассмеялся и сказал только, что Бирма очень далеко. Я чуть не спросила, чto все это значит? Едва не сказала ему, что он перепутал дом, но только поблагодарила, и он ушел.
- И ты это прочитала.
- Немного, совсем немного. Но вполне достаточно. - Она помолчала.
- Когда он приходил?
- Утром. Я знаю, что не должна читать твою корреспонденцию, я оставила пакет на столе - это же не мое - и пошла наверх. Я пыталась закончить вышивку на покрывале для кровати, но была так выбита из колеи, что исколола себе все пальцы, - я все думала о том, о чем говорил этот человек. Потом я спустилась вниз и сидела тут почти час, раздумывала, могу ли я вскрыть это. Твердила себе, что все это чепуха, но знала, что это не так, и вчера вечером я думала об этом. Потому что вчера вечером ты был не таким, как всегда.
- Ты поняла?
- Сегодня утром я поняла.
- Мне кажется, ты все слишком хорошо поняла.
Они долго сидели рядом, касаясь друг друга коленями, он держал ее руки в своих. Она повторила: "Я не сержусь".
- Ты имеешь право сердиться.
- Я сердилась, но гнев приходит и уходит. Я просто хотела, чтобы ты рассказал мне. Мне нет дела до Бирмы, нет, это неправда, мне есть дело до Бирмы, просто... я не понимала, почему ты не рассказал мне, может быть, ты думал, что я буду отговаривать тебя? Это больнее всего. Я горжусь тобой, Эдгар.
Слова повисли в воздухе. Он отпустил ее руки, и она снова расплакалась. Потом вытерла глаза.
- Посмотри на меня. Я веду себя, как маленькая девочка.
- Я еще могу отказаться, - сказал он.
- Дело не в этом, я не хочу, чтобы ты отказывался.
- Ты хочешь, чтобы я уехал?
- Я не хочу, чтобы ты уезжал, но в то же время я знаю, что ты должен ехать. Я этого ожидала.
- Ты ожидала, что меня ждет расстроенный "Эрард" в Бирме?
- Не Бирма. Нет, нечто такое, чего не было раньше. Это замечательная мысль - использовать музыку для установления мира, Мне интересно, какие пьесы ты будешь играть там?
- Я еду, чтобы настроить инструмент, я же не питает. И еду потому, что получил заказ.
- Нет, это совсем не то, что раньше, и не потому, го это так далеко.
- Я не понимаю.
- Другое, что-то совсем другое, раньше в твоей работе этого не было, это нечто значительное.
- А до сих пор ты не считала мою работу значительной?
- Я этого не говорила.
- Ты сказала более чем достаточно.
- Я смотрю на тебя, Эдгар, и мне иногда кажется, что ты - мой ребенок, я горжусь тобой, у тебя есть способности, которых нет у других, ты умеешь слышать звуки, которых не слышат другие, ты искусный настройщик, ты делаешь звучание музыки прекрасным. Этого, казалось, достаточно.
- Только теперь, кажется, нет.
- Эдгар, пожалуйста, теперь ты сердишься.
- Нет, я только хочу понять, что у тебя на уме. Ты никогда раньше не говорила мне такого. Просто это очередной заказ, я остаюсь простым настройщиком, давай не будем торопиться платить аванс за картину Гернера человеку, который делает для него кисти.
- Теперь ты говоришь так, как будто не уверен, стоит ли тебе ехать.
- Конечно, я не уверен, только теперь моя жена говорит мне, что я должен это сделать, чтобы что-то доказать. Ты знаешь, что я говорю совсем не об этом, у меня бывали и другие странные заказы.
- Но это же совсем другое. Это - единственный заказ, о котором ты не сказал мне.
Солнце за окном наконец спряталось за крышами домов, и в комнате внезапно стало сумрачно.
- Кэтрин, от тебя я этого не ожидал.
- А чего же ты ожидал?
- Не знаю, я никогда раньше не был в таком положении.
- Ты ожидал, что я буду плакать, вот как сейчас, и умолять тебя никуда не уезжать, потому что именно так положено вести себя женщине, когда она теряет мужа, ты ожидал, что мне будет страшно отпускать тебя, потому что некому будет здесь позаботиться обо мне, ожидал, что я буду бояться тебя потерять.
- Кэт, все не так, я не поэтому не говорил тебе.
- Ты думал, что я испугаюсь, ты вырвал страницу из "Новостей", потому что там была статья про Бирму?
Наступила долгая тишина.
- Прости меня, ты же знаешь, для меня это слишком необычно.
- Я понимаю, для меня тоже.
- Я думаю, Эдгар, ты должен поехать. Мне бы так хотелось поехать с тобой, это ведь так замечательно - увидеть мир. Ты привезешь мне много интересных историй.
- Это всего лишь очередной заказ.
- Можешь говорить что угодно. Ты знаешь, что это не так.
- Отплытие только через месяц. У нас еще много времени.
- Нужно многое подготовить.
- Кэт, но ведь это так далеко.
- Я знаю.
Дальше дни полетели быстро. Эдгар закончил работу у Фарреллов и отказался от нового заказа на настройку прекрасного "Стрейчера" 1870 года со старинной венской механикой.
Офицеры из Военного министерства стали частыми гостями в его доме, каждый раз ему доставляли все новые и новые документы: справки, графики, списки вещей, которые необходимо взять с собой в Бирму. Слезы, вызванные сообщением о назначении мужа, теперь были забыты. Кэтрин с первого дня, казалось, восприняла эту миссию с неподдельным энтузиазмом. Эдгар был благодарен жене за это, он боялся, что она будет опечалена. Кроме того, он никогда не был человеком организованным. Кэт всегда посмеивалась над ним, она считала, что невозможно поддерживать фортепианные струны в идеальном порядке, если во всей остальной жизни царит полнейший хаос. Обычно военный курьер с очередной пачкой бумаг появлялся в доме в отсутствие Эдгара. Кэтрин получала бумаги, прочитывала их, а потом раскладывала на его столе в три стопки: документы, которые надо было заполнить и вернуть в министерство, - в первую, общие исторические материалы - во вторую, а бумаги, содержащие специфическую информацию, касающуюся его миссии, - в третью. Когда он возвращался домой, спустя считанные минуты бумаги оказывались в полном беспорядке, как будто он и не пытался их читать, а просто рылся, пытаясь что-то отыскать. Кэтрин знала, что он ищет: хоть что-нибудь, касающееся собственно инструмента. Но ничего подобного в бумагах не оказывалось, и через три или четыре дня она стала приветствовать его фразой: "Сегодня принесли еще бумаги, куча военной информации, про рояль - ни слова". Он был разочарован, но зато его радовал хотя бы наведенный женой порядок на столе. Затем Эдгар обычно брал то, что лежало сверху, и устраивался в кресле. Через некоторое время Кэтрин находила его спящим с раскрытой папкой на коленях.
Количество документации, которую они, по всей видимости, получали по настоянию доктора Кэррола, поражало ее. Она жадно проглатывала всю информацию, даже выписывала для себя отрывки из истории шанских племен, принадлежавшие перу самого доктора; вначале ей представлялось, что это очень скучная тема, но как только она начала читать, то ощутила всю прелесть повествования и прониклась доверием к человеку, которому, как она чувствовала, придется там присматривать за ее мужем вместо нее. Она посоветовала Эдгару тоже почитать, но он сказал, что лучше сделает это потом: "Мне нужно будет чем-то развлечься, когда я останусь один". В остальных случаях она редко говорила ему о том, что прочитала. Истории о событиях, о людях очаровывали ее. Она с детства любила рассказы о далеких странах и хотя порой ловила себя на том, что грезит наяву, была рада, что не нужно никуда ехать. Все это, признавалась она подруге, напоминает одну глупую игру для мальчишек, так и не ставших взрослыми, любителей историй из журнала "Только для мальчиков" или дешевых ковбойских комиксов, завозившегося из Америки.
- Однако же ты отпускаешь Эдгара, - заметила подруга.
- Эдгар никогда не играл в эти игры, - ответила она. - Может быть, ему еще не поздно начать. И вообще, я никогда не видела его настолько воодушевленным, настолько увлеченным. К нему будто вернулась молодость.
Через несколько дней прибыла очередная партия корреспонденции, на сей раз переданная майору Кэрролу от полковника Фитцджеральда. Похоже было, что в пакетах - ноты, и Эдгар уже начал распечатывать один пакет, но Кэт остановила его. Бумаги были аккуратно упакованы в коричневую обертку, Эдгар обязательно все их перепутает. К счастью, фамилии композиторов были указаны снаружи, и Эдгар успокаивал себя: в каких бы отдаленных землях он ни оказался, у него для компании останется по крайней мере Лист. Такой выбор, говорил он, вселяет в него уверенность в успехе его странной миссии.