- Может быть, лучше вернуться, - сказал я, - а то мы попадем в бурю и потеряемся.
Она шла вперед. Я остановил ее. Ветер усиливался.
- Давай вернемся. Слишком опасно оставаться здесь одним.
- Мы не можем вернуться, - сказал она. - Мы здесь чужие.
- Но буря...
- Оставайся со мной.
- Но...
Она повернулась ко мне:
- Ты испугался.
- Я не испугался. Но я знаю, что такое пустыня. Мы можем пойти и позже.
- Ибрагим, - сказала она.
- Это мое имя.
- Ибрагим, - повторила она и сделала шаг ко мне.
Мои руки безвольно повисли вдоль тела.
- Откуда тебе известно мое имя?
- Тише, - сказала она. - Сейчас пески остановятся.
И действительно, ветер внезапно стих. Мелкие песчинки еще дрожали в воздухе, похожие на крошечные небесные тела, неподвижно висящие в пространстве космоса. Небо едва-едва проступало сквозь их пелену, оно казалось выцветшим добела, горизонт стерся, и пропало все, кроме нее.
Она подошла ко мне еще ближе и опустила кувшин на землю.
- Ибрагим, - повторила она и подняла чадру с лица.
Никогда еще я не видел ничего столь прекрасного и одновременно столь пугающего. На меня смотрели глаза женщины, а остальная часть лица дрожала и плыла, подобно миражу, я видел нос и рот не женщины, а лани, с покрытой нежной шерсткой кожей. Я не мог выговорить ни слова. Но тут завыл ветер, и пески снова задвигались, закручиваясь вокруг нас, стирая ее очертания. Я закрыл лицо руками.
Ветер внезапно стих, остановив движение песков.
Я осторожно опустил руки. Я был один и чувствовал себя подвешенным в воздухе среди туч песка. Я искал взглядом, на чем остановиться, но не знал, где теперь небо и земля.
- Салаам, - прошептал я.
В ответ неизвестно откуда послышалось женское пение.
Песнь началась тихо. Сначала было непонятно, что это. Звук был низким и томным, песнь лилась, как вино, как в вине, в ней чувствовалось что-то запретное и отравляющее. Ничего подобного мне не приходилось слышать. Я не понимал слов, и мелодия была для меня совершенно чужой. И все же в этой песне было что-то сокровенное, что-то относящееся и ко мне, и я испытал жгучий стыд, будто меня лишили одежды.
Завывания ветра стали еще громче, и песок снова начал вращаться вокруг меня. Сквозь песчаные смерчи мне виделись разные образы, мгновенно сменяющие друг друга. Здесь были и кружащиеся птицы, и лагерь, и шатры, быстро опускающееся к горизонту солнце, сверкающее, превращающее пустыню в огромный пожар, который распространялся по дюнам, охватив все кругом, но потом отступил, оставив по еле себя лишь разбросанные лагерные костры.
Внезапно опустилась ночь. Вокруг костров собрались караванщики, танцоры, музыканты, барабанщики, тысячи инструментов стенали, как песок, закрученный ветром, их звучание усиливалось, становясь громче и пронзительнее. Передо мной возник заклинатель змей, играющий на своей дудке, его змеи показались из корзин и обвились вокруг его ног. Девушки исполняли танец их тела были умащены маслом и благовониями, и они блестели в свете костров. Внезапно я понял, что вижу великана, покрытого шрамами, похожими на звезды, и татуировками, по которым можно было прочесть целые истории. А потом шрамы превратились в людей, одетых в шкуры ящериц, их дети были вылеплены из глины. Все танцевали, пока фигурки детей не разбились вдребезги. А потом снова наступил день, и видения исчезли. Остался только песок вокруг. Послышался вопль, который внезапно оборвался. Я поднял ладони к лицу и прокричал:
- Кто ты?
Но я больше уже не слышал собственного голоса.
Я почувствовал, что кто-то прикоснулся рукой к моему плечу. Открыв глаза, я увидел себя лежащим на морском берегу, с ногами, наполовину погруженными в воду. Рядом сидел на корточках человек. Я видел, как шевелятся его губы, но не слышал, что он говорит. На берегу было еще несколько человек, они тоже разглядывали меня. Человек снова заговорил, но я не слышал ничего: ни его слов, ни плеска волн, перекатывающихся через мои ноги. Я показал на свои уши и покачал головой.
- Я не слышу вас, - сказал я, - я глухой.
К нам приблизился еще один человек, и они вдвоем подняли меня на ноги. У тех, кто меня нашел здесь, на берегу, была маленькая лодка. Она стояла носом, зарытая в песок, корма качалась на волнах. Они довели меня до лодки и погрузились в нее. Возможно, они говорили что-то еще, но я все равно не мог их слышать. Лодка направилась к ожидающему нас кораблю, по вымпелам которого я догадался, что это торговый парусник из Александрии.
Пока старик рассказывал, его глаза оставались прикованными к лицу Эдгара. Теперь он повернулся к морю.
- Я рассказывал эту историю многим, - сказал он, - потому что хочу найти одного человека, который слышал песнь, сделавшую меня глухим.
Эдгар легонько коснулся его руки, чтобы он развернулся и он видел его губы:
- Откуда вы знаете, что это был не бред? Возможно, это следствие удара головой во время кораблекрушения? Нет таких песен, от которых человек становится глухим.
- О, хотел бы я, чтобы это был бред. Но это исключено. За это время изменилась фаза луны, и, судя по календарю на подобравшем меня судне - его я увидел на следующее утро, - с момента крушения моего корабля прошло двадцать дней. Но я и так знал это, потому что той ночью, раздеваясь перед сном, я заметил, как сильно стерлись мои сандалии. А ведь я купил новую пару в Ревеше, нашем последнем порту, куда мы заходили до крушения.
- К тому же, - продолжал он, - я не считаю, что сама песня стала причиной глухоты. Мне кажется, после того как я услышал нечто настолько прекрасное, мои уши просто перестали воспринимать звуки, потому что им никогда больше не суждено было услышать ничего столь же совершенного. Не знаю, имеет ли это смысл для настройщика струн.
Солнце было уже высоко. Эдгар чувствовал, как оно печет ему лицо. Старик продолжал между тем:
- Мой рассказ окончен, а больше мне не о чем рассказывать: точно так же, как не могло быть никакой более совершенной песни после того, что я услышал, и никакого более существенного события после той истории. А сейчас нам нужно пойти внутрь, потому что солнце знает, как свести с ума даже самого трезвомыслящего человека.
Они плыли через Красное море. Вода стала светлее. Судно прошло через Баб-эль-Мандебский пролив, теперь было видно берега, омываемые водами Индийского океана. Наконец они бросили якорь в порту Адена, который был заполнен пароходами, направлявшимися во все концы света, а рядом сновали юркие арабские лодчонки под треугольными парусами. Эдгар Дрейк стоял на палубе, разглядывая порт и людей в длинных одеждах, спускавшихся и поднимавшихся по корабельному трапу. Он не видел, как Человек одной истории сошел на берег. Когда он посмотрел на то место, где всегда сидел старик, того уже не было.
5
Теперь путешествие не казалось таким долгим, а движение столь медленным. Через два дня начал постепенно вырисовываться новый берег, давая о себе знать маленькими, поросшими лесом островами, которые пунктиром очерчивали все побережье и походили на отбитые от него кусочки. В сумрачном лесу невозможно было что-либо разглядеть сквозь густую листву, и Эдгар размышлял, живет ли здесь кто-нибудь. Он спросил об этом одного из попутчиков, бывшего чиновника, и тот рассказал ему, что на одном из этих островов находится храм под названием Элефанта, где индусы поклоняются многорукому слону.
- Это странные места, пропитанные суевериями, - сказал мужчина, но Эдгар ничего не ответил ему. Когда-то, вспомнил он, в Лондоне, он настраивал "Эрард" богатому индийскому банкиру, сыну махараджи, и тот показал ему алтарь, стоящий на полке над роялем. Он был посвящен многорукому слону и походил на миниатюрную часовенку. "Он слушает песни", - сказал тогда индус. И Эдгару понравилась такая религия, где боги наслаждаются музыкой, а фортепиано может быть использовано для молитвы.
Казалось, пароход двигался еще быстрее. Сотни маленьких рыбацких лодчонок, долбленок, плотов, джонок, одномачтовых арабских корабликов толпились в устье Бомбейской гавани, расступаясь перед нависающим над ними корпусом корабля. Вот он медленно вползает в порт и подходит к причалу, втискиваясь между двумя торговыми кораблями поменьше. Пассажиры сходят на берег, где их уже ждут экипажи, принадлежащие пароходству, которые должны отвезти их на железнодорожную станцию. На прогулку по городу времени нет. Одетый в форму представитель пароходства говорит: "Поезд ждет, ваш пароход опоздал на сутки". Дул сильный ветер. Пассажиры проходили через задние ворота станции. Эдгар ждал, пока разгрузят и снова погрузят его чемоданы. Он внимательно следил за ними: если пропадут его инструменты, найти здесь другие будет невозможно. На дальнем конце станции, где обычно находятся вагоны третьего класса, он увидел массу тел, заполоняющую платформу. Кто-то взял его за руку, проводил до поезда и показал его место. Вскоре снова пустились в путь.
Еще быстрее, чем двигался поезд, казалось, проплывали платформы, и Эдгар разглядывал толпу, подобно которой не видел нигде, даже на беднейших улицах Лондона. Поезд набирал скорость, несся мимо трущоб, прилепившихся к самой железнодорожной насыпи, дети врассыпную убегали от паровоза. Эдгар прижался лицом к стеклу, чтобы лучше рассмотреть построенные без всякой системы лачуги, облезлые бараки со стенами, побелевшими от плесени, но крылечками, украшенными вьющимися растениями. Каждый переулок был заполнен людьми, все куда-то торопились, но обязательно останавливались, когда видели проезжающий мимо поезд, и провожали его взглядом.
Поезд мчался все дальше в глубь континента. Насик, Бхусаваль, Джабалиур, названия городов звучали все страннее и, как казалось Эдгару, все мелодичнее. Они пересекли пустынное плато, где от рассвета до заката невозможно было встретить ни одной живой души.
Время от времени они останавливались, паровоз тормозил, медленно втягивая вагоны на избитые ветрами одинокие полустанки. У поезда собирались бродячие торговцы: появляясь из дрожащего марева, они прилипали к окнам, просовывая внутрь благоухающие блюда карри, кисло пахнущие лаймы и бетель, фрукты и пыльные леденцы, поделки из самоцветов и перьев, открытки с изображениями крепостей, верблюдов и индуистских богов, плошки для подаяния - треснутые горшки с грязными монетками на дне. Они осаждали окна, приставая: "Купите, сэр, пожалуйста! Купите, сэр, это вам! Только для вас!" Поезд трогался, а некоторые продавцы - обычно те, что помоложе, - цеплялись за него и, смеясь, отказывались слезать, пока в дело не вмешивался полицейский с дубинкой. Иногда им удавалось проехать достаточно далеко, и они спрыгивали лишь тогда, когда поезд набирал достаточно большую скорость.
Однажды ночью Эдгар проснулся как раз в тот момент, когда поезд въезжал на маленькую темную станцию, расположенную где-то к югу от Аллахабада. Вдоль путей протянулись бараки, в их распахнутых окнах можно было различить тесно прижавшиеся друг к другу тела. Платформа была почти пуста, не считая малочисленных торговцев, которые проходили мимо и заглядывали в окна вагонов, пытаясь разглядеть, кто из пассажиров не спит. Следуя один за другим, они останавливались у окна Эдгара: "Манго, сэр. Для вас", "Не желаете ли почистить ботинки, сэр, просто выставьте их в окно", "Самса, очень вкусно, сэр". "Неудачное место для чистильщика обуви", - подумал Эдгар. Перед его окном остановился молодой парень. Он молча заглянул внутрь и стоял, чего-то ожидая. В конце концов Эдгару стало неуютно под его пристальным взглядом.
- Что ты продаешь? - спросил он.
- Я бродячий поэт, сэр.
- Бродячий поэт?
- Да, сэр, всего одна монета, и я прочту вам поэму.
- Какую поэму?
- Любую, сэр. Я знаю все поэмы, но для вас у меня есть одна особая, это древняя поэма, она бирманская, у бирманцев она называется "История о путешествии Лейпбья", но я дал ей название "Дух-бабочка". Потому что я сам переделал ее, всего одна анна.
- Тебе известно, что я еду в Бирму, откуда?
- Мне известно, потому что я знаю направление, куда течет река истории, мои поэмы - дочери прорицания.
- Вот тебе анна, давай скорее: поезд трогается.
И это действительно было так, паровоз запыхтел и тронулся с места.
- Рассказывай быстрее, - сказал Эдгар, неожиданно ощутив приступ паники, - ты же не случайно выбрал мой вагон.
Поезд ускорял ход, волосы юноши развевались на ветру.
- Это история о снах, - прокричал он. - Все эти истории - о снах.
Но тут Эдгар услышал другие голоса: "Эй, парень, слезай с поезда! Ты, безбилетник. Прыгай сейчас же!" За окном промелькнула фигура полисмена в тюрбане, бежавшего за поездом, Эдгар увидел только взмах дубинки, и парень сорвался и исчез в ночи.
Поезд двигался, спускаясь в долину Ганга, покрытую лесами, и очень скоро они встретились со священной индийской рекой и следовали уже в одном с нею направлении. Затем миновали также священный для индийцев город Бенарес, в котором они оказались на рассвете. Пока остальные пассажиры еще спали, верующие просыпались, чтобы окунуться в речные воды и вознести свои молитвы. Через три дня они добрались до Калькутты и снова пересели в экипажи, которые, с трудом прокладывая себе дорогу сквозь скопище людей, повезли их в порт. Там Эдгар погрузился на новый корабль, на этот раз меньшего размера, потому что тех, кто ехал до Рангуна, было уже не так много.
Снова заработали паровые машины, издавая звуки, похожие на ворчание. Двигаясь по мутным водам устья Ганга, они вышли в Бенгальский залив.
Над головами кружили чайки, воздух был плотным и влажным. Эдгар отдирал рубашку от тела и обмахивался шляпой. На юге собирались грозовые тучи, ждущие своего часа. Калькутта скоро скрылась за горизонтом. Бурые воды Ганга, встречаясь с морем, закручивались спиралями, создавая водоворот, а затем, отложив на дне принесенный ил, постепенно светлели и исчезали, растворяясь в синеве.
В путеводителе было указано, что до прибытия в Рангун осталось всего три дня. Эдгар снова принялся за чтение. В его дорожной сумке была целая куча бумаг, которыми снабдили его Кэтрин и Военное министерство. Он читал военные сводки и газетные вырезки, личные отчеты и главы из географических справочников. Он с усердием штудировал карты и пытался запомнить несколько фраз по-бирмански. Был среди прочих бумаг и конверт, надписанный: "Настройщику, вскрыть только по прибытии в Маэ Луин. Э. К.". На протяжении всего пути, с самого отъезда из Англии, он испытывал искушение вскрыть его и сдерживался только из уважения к доктору, наверняка у Кэррола были веские причины, по которым он просил Эдгара не торопиться. Еще были два длинных документа с изложением истории Бирмы и народа шан. Первый он начал читать еще в своей мастерской в Лондоне и продолжал постоянно обращаться к нему. Его с самого начала пугало обилие незнакомых и непривычных имен. Сейчас он вспомнил, что другой документ, написанный самим Энтони Кэрролом, был как раз из тех, что Кэтрин советовала ему прочесть. Он взял бумаги с собой в постель, удивляясь, что не вспомнил о них раньше. С первых строк стало понятно, насколько он не похож на другие документы.
ОБЩАЯ ИСТОРИЯ ШАНСКИХ ПЛЕМЕН, С ПОДРОБНЫМ АНАЛИЗОМ ПОЛИТИЧЕСКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ ВОССТАНИЯ НА ШАНСКИХ ТЕРРИТОРИЯХ.
Составлено майором медицинской службы Энтони Кэрролом, Маэ Луин, южные территории Шан.
(От Военного министерства: просим принять во внимание, что обстоятельства, рассмотренные в данном отчете, могут изменяться. Всем заинтересованным сторонам рекомендуется следить за возможными изменениями и дополнениями нижеприведенных сведений, которые можно получить по запросу в Военном министерстве.)
I. Краткая история народа шан
Если спросить жителя Бирмы о том, где находится его страна, какую территорию она занимает и какие имеет особенности, вероятно, первым делом он расскажет о нга-хльин, четырех великанах, живущих под землей. Как это ни печально, рамки официального документа не оставляют места для таких подробностей. Тем не менее понять историю народа шан невозможно без хотя бы краткого рассмотрения черт его родной земли. Область, которую в последнее время принято называть Шанскими княжествами, представляет собой обширное плато, расположенное довольно высоко к востоку от пыльной центральной долины реки Иравади. Это необъятная зеленая равнина, воистину поля блаженства, которые простираются на севере до границ Юннаня, а на востоке - до Сиама. Плато пересекают полноводные реки, заворачивая к югу, как хвосты гималайского дракона. Самая крупная из них - река Салуин. Перечисленные географические особенности важно учитывать, так как от них зависело историческое развитие (а следовательно, и современная политическая ситуация). Важны они и ввиду близости шан к другим племенам, населяющим плато, и в то же время изолированности их от низинных бирманцев. Я хотел бы обратить внимание на постоянно возникающую терминологическую путаницу, которая обусловлена тем, что название "Бирма" относится к стране, которую кроме самих бирманцев населяют и другие весьма многочисленные народы, самыми крупными среди них являются качины, карены и шаны. У каждого из этих народов в свое время было собственное королевство, причем нередко не одно, и находилось оно в границах того, что мы сегодня называем Бирмой. Поэтому, говоря о бирманцах, всегда требуется уточнять, идет ли речь об отдельной этнической группе или о жителях страны в целом. Невзирая на то что сейчас каждый из этих народов переживает период мучительных внутренних раздоров и размежеваний, они все равно продолжают упорно не признавать "постороннюю", на их взгляд, власть и ее законы. Как станет ясно из продолжения данного отчета, бунт шанов против британского правления является логическим продолжением изначального неповиновения бирманскому королю.
Шаны, которые сами называют свой народ тай, или таи, имеют единое происхождение со своими восточными соседями - племенами Сиама, Лао и Юннаня и, соответственно, разделяют с ними общую историческую судьбу. Шаны считают своей прародиной Южный Китай. Хотя некоторые ученые выражают сомнение по этому поводу, имеется достаточно свидетельств о том, что к концу двенадцатого столетия, периоду монгольских завоеваний, тайцами было основано несколько королевств. К ним относится легендарное королевство Ксипсонгбанна, название которого переводится как "королевство десяти тысяч рисовых полей", а также древняя сиамская столица в Сухотае. И что наиболее важно в связи с предметом данной справки, есть сведения о двух королевствах в пределах современной Бирмы: Тай Мао на севере и Ава в районе нынешнего Мандалая. Это были действительно весьма могущественные королевства. Шаны правили большей частью территории Бирмы на протяжении трех веков, начиная с падения великой бирманской столицы Пага на (исполинские храмы ее, иссеченные ветрами и ливнями, до сих пор стоят, как одинокие стражи, по берегам Иравади) во второй половине тринадцатого века и вплоть до 1555 года, когда бирманское государство Пегу возвысилось и поглотило шанскую империю Авы. За последующие три века сформировалось бирманское королевство, которое мы можем видеть сегодня.